Стоит также отметить, что варяги, которых норманисты считают скандинавами и, тем самым, «иноплеменниками» по отношению к славянам, почему-то не оставили на Руси никаких следов в языке, обычаях, верованиях, архитектуре, судостроении, быте, ремеслах и т. п. Свейских (скандинавских) слов в русском языке не более десятка. Рюрик упоминается в нескольких славянских средневековых памятниках литературы и в одном скандинавско-немецком как вождь славян или как связанный узами с Восточными славянскими землями.

Можно согласиться с нашим известным историком И. Фрояновым, что сказание о призвании варягов предстает перед нами и в идейном и в конкретно-историческом плане как сложное и многослойное произведение, создававшееся на протяжении довольно длительного времени, заключающее в себе отголоски различных эпох восточнославянской и древнерусской истории. В этом оно родственно памятникам устного народного творчества, например былинам. Вот почему полностью отрицать причастность Сказания к фольклорной традиции и утверждать сугубо литературное его происхождение нет достаточных оснований. Но соотношение в нем фольклорного и литературного начал должно стать предметом специального исследования[21].

Недаром Д. Лихачев в свое время говорил о ПВЛ как о блестящем литературном произведении, в котором исторические сведения или преображены творческим воображением автора, как, например, легенда о призвании варягов, или подменены вставными фрагментами.

Е. Мельникова и В. Петрухин обращают внимание на следующее обстоятельство. Вопрос о происхождении государства (династии) стоит во главе угла любой раннесредневековой «истории народа», т. е. историографического сочинения, представляющего судьбу какого-либо народа от его «возникновения» до времени хрониста. Все они в той или иной форме содержат династическую легенду. Получив в наследство вместе с христианскими воззрениями всемирную (библейскую) историю, каждое приобщавшееся к европейской цивилизации общество стремилось определить свое и своего государства место в мировом пространстве и во всемирно-историческом ряду. Первое достигалось прежде всего путем переработки библейской легенды о заселении трех частей ойкумены потомками Сима (Азия), Хама (Африка) и Иафета (Европа), которая пополнялась наименованиями «новых» народов. ПВЛ, как и многие другие европейские историографические сочинения, открывается перечислением земель, заселенных потомками Ноя. Вторая, собственно историографическая, задача решалась несравненно сложнее. Закладывая основы национальной историографической традиции, составитель ПВЛ, подобно Григорию Турскому, Бэде Достопочтенному, Снорри Стурлусону, имел перед собой два принципиально различных типа источников: с одной стороны, Библию и всемирные истории, основанные на ней (Павла Орозия, например, для Запада, Григория Амартола — для Руси), с другой — местные исторические предания. Народная историческая память воплощалась в мифе и эпосе.

Объединяя оба источника, русский летописец, как и западноевропейский хронист, совершал переход от фольклора к истории, или, точнее, от эпической истории (квазиистории) к историографии. Этот переход — закономерный этап в развитии исторического сознания и самосознания народов, отразившийся в большом числе текстов, условно именуемых раннеисторическими описаниями, и составляющий суть начального русского летописания. Включение варяжской легенды в собственно историческое время подчеркивается и тем, что она помещена в датированной части летописи (под 862 г.), в отличие от легенды о Кие, не датированной и примыкающей к космографическому введению. Таким образом, порубежным событием, соединяющим миф и историю, в соответствии с задачами раннеисторического описания, становится происхождение действительно правившей во времена хрониста династии, а герой мифоэпической традиции предстает как ее основатель. Обстоятельства же основания династии оказываются звеном, связующим мифоэпическую и историческую традиции[22].

Однако даже наличие «исторического ядра» не означает, что легенда адекватно передает реальные события, является своего рода документальной записью происходившего.

Известно, что реальные исторические события и трактовка исторических событий государством несколько отличаются в силу идеологических задач, стоящих перед государством: укрепление государственной власти, обоснование существующей политической системы, воспитание подрастающего поколения и т. д. Советское государство создавало собственную официальную идеологию и официальную историю, которая вполне может трактоваться как миф, так как отвечает практическим целям и претендует на собственную интерпретацию окружающей действительности. «Революционный миф — плод воображения и воли, который имеет те же корни, что и любая религия, поддерживающая определенный моральный тонус и жизнестойкость масс».

Таким образом, в политическом мифе трансформировалась история в соответствии со значимыми социальными и политическими задачами. Затем происходит освоение политического мифа культурой определенной эпохи, что приводит к возникновению художественного воплощения мифа, как средства воздействия на общественное сознание. Появляются типические герои, образы реальных исторических лиц идеализируются, приближаются к некоторому «героическому» типу. В качестве мифологических героев в этом случае выступают знаковые фигуры в истории государства, важные для государственной истории и идеологии.

Вся наша славная и бурная, величественная и драматическая история свидетельствует, что миф о призвании варяга Рюрика превратился в реальность. В обыденном представлении миф — это сказка, предание, вымысел. Каждый из нас считает себя рациональным существом и вряд ли согласится с тем, что миф способен определять наши мысли и наше поведение[23]. И все же по большому счету миф многое определяет. Миф, как гармонизирующее начало, содержащее вечные и неизменные ценности, становится некой опорой в зыбком, изменчивом мире. Происходит ремифологизация «призвания Рюрика».

Миф о Рюрике выполнил предначертанную ему историческую миссию. Князь Рюрик превратился в символ. «Мы — Рюриковичи», — заносчиво говорили бояре, свысока поглядывая на «худородных» дворян. Миф о династии Рюриковичей определил нашу историю, менталитет, историческое самосознание, политико-правовую направленность на много столетий.

Как язычник князь Владимир стал святым: выбор веры

Вопрос о смысле бытия пронизывает собой всю историю человеческого сообщества. Люди всегда стремились найти смысл жизни, понять тайну своего существования, обрести собственное место во Вселенной. В гонке за смыслом жизни одни обращались к искусству, другие — к творчеству, третьи — к философии, почти все — к религии. История культуры свидетельствует, что глубинные стороны жизни человека и общества были исходным материалом для религиозной интерпретации жизни.

Принятие Русью православия — одно из важнейших исторических событий, определившее на многие века ее культурно-цивилизационную матрицу и духовную жизнь. Поэтому вопрос о том, могло ли быть иначе, могла ли Русь принять какую-либо иную религию, всегда вызывал самый живой интерес.

Принятие христианства в качестве официальной государственной религии Руси именно на рубеже 980–990-х гг. не являлось исторически предопределенным, неизбежным, полагает, к примеру, М. Васильев. Не вызывает сомнений и тот факт, что выбор конкретного момента для введения христианства и из Византии был продиктован исключительно благоприятной внешнеполитической конъюнктурой в отношениях Руси с «империей ромеев», которой максимально воспользовался князь Владимир Святославич. Поэтому, считает Васильев, постановка альтернатив вполне правомерна[24].