«Самый молодой советский маршал мечтал создать величайшую в мире армию, встать во главе ее и испытать на деле, — подчеркивает Б. Соколов. — Для этого очень хорошо годился лозунг мировой пролетарской революции и большевики представлялись ему вполне приемлемыми союзниками. Ради этого он готов был пойти на многое и, в частности, заставить весь народ потуже затянуть пояса и делать пушки вместо масла».

В неизбежной войне с нацистской Германией победа была бы достигнута ценой примерно таких же жертв, как произошло в реальной действительности. Вполне возможно, что карьера Тухачевского завершилась бы тем, что его бы уничтожила партийная номенклатура. И сегодня одни до сих пор молились бы на него как на создателя «великого и мощного государства», а другие проклинали как убийцу и сатрапа с маршальскими лампасами.

В 1964 г. писатель Лев Никулин, называя Тухачевского и его сподвижников, павших под «сталинским топором», писал: «Погибшие полководцы принадлежали к числу лучших высших офицеров Красной Армии. Если бы они остались в живых и не были уничтожены некоторые другие кадры старшего и среднего звеньев командного состава, то, безусловно, в годы Великой Отечественной войны можно было достичь победы с меньшими жертвами, да и весь ход войны мог быть иным».

Чем не альтернатива? Красные командармы незамедлительно дают отпор зарвавшимся гитлеровским агрессорам 22 июня 1941 г. и в духе доктрины Тухачевского бьют врага малой кровью на его территории.

Впрочем, об этом читайте в следующей главе.

Самая страшная и трагическая страница в отечественной истории XX в. — события начального этапа войны 1941–1945 г. И по-прежнему одна из самых загадочных. По оценке Б. Соколова, Великая Отечественная война в целом все еще остается «наиболее мифологизированным периодом российской истории», поскольку из всех событий советского времени только она избрана в качестве основы для единения общества и государства[166]. Начало войны таит в себе немало тайн, умолчаний и даже откровенной лжи.

Возможно, недалеко время, когда все «белые пятна» войны будут заполнены, догмы и мифы — отброшены, как это произошло, к примеру, с «Великим Октябрем» или «Лениным — создателем пролетарского государства». Но пока что перед каждым, кто начинает задумываться над тем, что произошло в 1941 г., встает немало вопросов.

Почему страна, дружно распевая: «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов», оказалась к этой войне совершенно не готова? К какой же тогда войне и к какому походу готовилась наша армия? Поражает невероятное, на первый взгляд, поведение главных действующих лиц. Ужасают масштабы катастрофического поражения Красной Армии, на день начала войны серьезно превосходившей силы Вермахта. Все это требует объяснения. Но, как справедливо пишет историк А. Шубин, «каждое объяснение связано с целым веером идеологических оценок»[167]. Какие уж тут могут быть альтернативы. Зачем сыпать соль на все еще не зажившие раны?!

Вот и доктор исторических наук А. Репников страстно пишет: «Под маркой «альтернативной истории» сегодня возможно снять или издать и растиражировать любую «авторскую версию», ничего общего не имеющую с реальными событиями. Впрочем, прилавки европейских магазинов, как я лично убедился, тоже пестрят обложками книг Резуна и изданий о страшном советском тоталитаризме. Так постепенно, день за днем, не на поле боя, а в тишине кинозалов и книжных магазинов шаг за шагом искажается история и похищается наша Победа»[168].

В этих условиях умозрительное конструирование альтернативных сценариев начала войны представляется не просто интеллектуальной игрой, но обретает серьезное политико-идеологическое звучание на уровне массового общественного сознания.

Первым причины «временных неудач» Красной Армии обозначил сам Вождь. В своем известном радиообращении 3 июля 1941 г., а затем, в более развернутом виде, в докладе на торжественном заседании по случаю 24-й годовщины Октябрьской революции, Сталин назвал три фактора, которые якобы обусловили успехи вермахта:

а) немецкая армия была заблаговременно отмобилизована и придвинута к рубежам СССР, в то время как сохраняющий строгий нейтралитет Советский Союз жил обычной мирной жизнью;

б) наши танки и самолеты лучше немецких, но у нас их пока еще очень мало, гораздо меньше, чем у противника;

в) за каждый шаг в глубь советской территории вермахт заплатил гигантскими невосполнимыми потерями. При этом Сталин назвал цифру в 4,5 млн убитых и раненых немцев с момента начала войны.

Таким образом, вырисовывался образ страны миролюбивой, но с большими потенциальными возможностями. Да, сегодня у нас танков мало — завтра будет много, мы не начинали мобилизацию первыми, но уж теперь мы соберем все для фронта и для победы. Германия же не может позволить себе каждые полгода терять по шесть миллионов солдат, а значит — в самое ближайшее время, «через полгода, год рухнет под тяжестью своих преступлений». Именно такую перспективу обрисовал Сталин, выступая с трибуны Мавзолея на параде 7 ноября 1941 г. И, с точки зрения военной пропаганды, он сказал то, что надо было сказать людям, уходящим в бой[169].

В своем сенсационном для того времени докладе на XX съезде Н. Хрущев, говоря о трагедии начала войны, всю вину возложил на Сталина, вплоть до того, что тот якобы руководил войной по глобусу. То было время «оттепели», инициированной «сверху» десталинизации, реабилитации репрессированных, кардинального изменения основ художественного и культурного процесса. Появились ростки новой исторической науки, освобожденной от догм сталинизма. «Откровения» Хрущева приоткрывали часть правды о преступлениях Сталина[170].

После смещения Хрущева критика «культа личности» Сталина стала сворачиваться. В последующие годы было утрачено даже то, что достигли после XX съезда. Наши историки особенно не задавались «трудными» вопросами. А в работах А. Самсонова, П. Жилина, Д. Волкогонова и прочих «грандов» все было разложено по полочкам. В историографии 70—80-х гг. доминировала точка зрения, что Сталин в канун войны готовился исключительно к обороне, но в полной мере не успел подготовить страну в срок и в результате оказался жертвой внезапной и вероломной германской агрессии.

Окончательно сформировалась версия, которую в последующие десятилетия «вколачивали» в массовое сознание: во-первых, мы мирные люди, к войне мы не готовились, наше правительство боролось за мир во всем мире и старалось не допустить втягивания СССР в войну; во-вторых, «история отпустила нам мало времени», поэтому мы ничего (танков, пушек, самолетов, даже винтовок в нужном количестве) не успели сделать, и наша армия вступила в войну почти безоружной; в-третьих, Сталин не разрешил привести армию в состояние какой-то особой «готовности к войне», и поэтому немецкие бомбы обрушились на «мирно спящие советские аэродромы». Родной коммунистической партии в этой схеме была оставлена только одна роль — организатора и вдохновителя всех наших побед[171].

Начальный период войны стал самым мифологизированным в отечественной историографии. К примеру, опираясь на наши официальные исторические труды, особенно советского периода, невозможно сравнить военную мощь СССР и Германии накануне войны. Если взять двенадцатитомную «Историю Второй мировой войны», или шеститомную «Историю Великой Отечественной войны Советского Союза», наполненные подтасовками и даже откровенной ложью, или «Провал блицкрига» В. Анфилова, или «Москва 1941» А. Самсонова, то из них невозможно составить представление ни о численности, ни о структуре вооруженных сил. Первая попытка подобного сравнения предпринята в энциклопедии «Великая Отечественная война 1941–1945», изданной в начале 1985 г., но и там содержатся подтасованные данные.