Генаша испугался. Никогда еще не видел меня во всей прелести моего характера. С ним я всегда сдерживалась. Но тут… Он собирался отойти в сторону, да почему-то замешкался. Я не стала ждать. Отшвырнула его, как котенка.

— Ты не мужик! Ты — так… мужичонка поганый!

И хлопнула дверью. Больше о нем не думала. Думала о Лидусе и о тете Маше. И правильно сделала.

Обе они сидели в большой комнате у раскрытого настежь балкона. Тряслись и плакали. Василий Сергеевич, вытянувшись, лежал на тахте. И впрямь весь иссиня-красный, распухший. Руки сложены на груди, на глазах — медные пятаки. Оказывается, соседки постарались. Они толпились на кухне, неторопливо перешептывались. Меня ждали, что ли? Я позвонила Никите на работу. Жара в последние дни стояла страшная. Оставлять Дядю Васю дома было нельзя. Вызвала перевозку. Лидусю с бумажкой от «скорой помощи» отправила в поликлинику за справкой. Позвонила в ЗАГС — узнать, как они работают завтра. Нужно ведь свидетельство о смерти получить. Напоила тетю Машу валерианкой и уложила в маленькой комнате на диване. Она все цепляла меня за руки:

— Доченька… Как же так? Доченька…

Лидусиного Сани все еще не было. Ехал домой. В самый час пик. Я не стала его дожидаться. Дала указания соседкам. Взяла у тети Маши адрес Ивана. Пошла на почту — дать телеграмму-молнию. У меня ее не хотели принимать без справки. Не на ту напали! Все сделали, как миленькие. Но попотеть пришлось. Когда вернулась, Лидуся с Саней уже были дома. Мы дождались перевозку. А только она уехала, появился Никита. Сели распределять обязанности на завтра. Потом, дождавшись ухода Лиды, Саня тихо просил нас с Никитой остаться ночевать у них. Боялся, не справиться с двумя раздавленными горем женщинами. Я звякнула домой. Сообщила бабушке, что домой не приду, останусь у Лукиных.

— А что ж! И правильно. Так и надо, — поддержала она. Потом осторожным шепотом проинформировала:

— Гена бутылку где-то достал. Пьет на кухне.

— Это потом, — в сердцах отмахнулась я. Бросила трубку. Генашино самолюбие действительно могло подождать. У меня впереди было много работы, много хлопот. Плакать-то некогда.

На следующий день несколько раз выкраивала время, чтобы забежать домой, поцеловать сына, сообщить новости бабушке. Генаша на работу не ходил. Привел в дом двух собутыльников и, по словам бабушки, они целый день соображали «на троих». Я не стала их разгонять. По крайней мере, муженек не на улице зашибает. А воспитательную работу допустимо отложить на день-два.

И снова бежала по срочным делам. Так завертелась, закрутилась, что пропустила приезд Ивана. Он приехал утром на третий день. Мы ждали автобус из морга. Тетя Маша с Лидусей уехали туда. Я осталась дома — готовить все необходимое к прощанию и поминкам. В коридоре послышались голоса. Мне показалось, это вошел Никита, который тоже уехал в морг. Засуетилась еще больше. Ой, приехали, а у меня не все готово. Боялась не успеть. Метнулась на кухню за заранее приготовленными табуретками. Хотела тащить их на лестничную клетку. Да так и замерла с табуретками в руках. На кухню вошел Иван, неся спортивную сумку и большой венок. Удивился, увидев меня. Поставил свои вещи на пол. Попробовал что-то сказать. И… не смог. Усталый, небритый. С синяками под глазами. Губы его дрогнули. Дернулся мускул на лице.

В один миг я забыла все обиды. Шагнула к нему. И мы крепко обнялись. Как брат с сестрой. Или мне так показалось? Горе помирило нас. Ненадолго, к сожалению. Но тогда я этого не знала. Через минуту аккуратно высвободилась из его рук. В голову полезли неуместные мысли. И я испугалась самой себя. Поспешно усадила его за стол. Сделала большую кружку крепкого сладкого чая и два бутерброда. Есть Иван не стал, а за чай схватился. Достал из кармана пачку сигарет.

— Куришь?

Я кивнула. Закурила вместе с ним и стала рассказывать о смерти Василия Сергеевича все, что знала. Он молча слушал. Смотрел на меня беспомощными глазами. Я все говорила, говорила… О встрече с дядей Васей у магазина, о соседках с пятаками, о наглых мужиках с перевозки, о тете Маше…

— Эх, Катька! — вдруг сказал Иван. Всхлипнул как-то странно. Не знаю, почему так получилось, но он спрятал лицо у меня на груди. Наверное, чтобы не показывать свои слезы. А я крепко прижимала его к себе. И гладила, гладила… По волосам, по спине. Как делала, когда утешала Димку. Никого роднее Ивана сейчас для меня не было. И еще не было для меня горя тяжелее, чем вот это его горе…

На кухню все время кто-нибудь заглядывал. Но, увидев нас в такой позе, на цыпочках уходили. А потом пришел автобус. В квартиру зашли тетя Маша с Никитой. Тетя Маша с утра держалась неплохо. Теперь, едва увидев Ивана, зашлась в истерике. Повисла на нем, шепча:

— Ванечка… Ванечка…

И зарыдала. Я не могла смотреть на них, у меня самой начиналась истерика. Хорошо, что еще многое надо было сделать. Занялась самым срочным.

Накануне на семейном совете мы решили: я на кладбище не поеду, останусь дома командовать соседками, помогающими с поминками. Иван поломал все наши планы.

— Почему не едет? — удивился он. Повернулся ко мне и скомандовал, как делал это много раз в детстве:

— Ну-ка, снимай фартук! Ты что? Чужая? И давай быстрее. Мы всех задерживаем.

Я растерялась. Остальные приняли его слова невозмутимо, точно само собой разумеющиеся. Иван не стал ждать, пока я приду в себя. Снял с меня фартук и крепко взял за руку. Окружающие сделали вид, что ничего не заметили, что иначе и быть не может. Вероятно, ему так было спокойней? А я обмирала рядом с ним, чувствуя его горячую, крепкую ладонь. Он держал меня рядом всю дорогу. И даже на кладбище. Отпустил только тогда, когда Саня протянул ему стопку водки — помянуть отца. И уж тут нас незаметно отнесло друг от друга. Ну, а вернулись, уже было не до того. Сплошная карусель.

Кормили гостей в две смены. Нужно было резать, посыпать, мешать, подавать, мыть посуду. Я и не присела ни разу. Тетя Маша все расстраивалась, что у меня никак не получается сесть за стол и помянуть Василия Сергеевича по обычаю. Да, ладно, чего там! Успею еще.

Лидуся к вечеру выбралась ко мне на кухню. Приволокла полбутылки водки и стопки. Только она налила, только мы сели. Явление Христа народу! Пьяный муженек собственной персоной. Генаша явился забирать беспутную супругу домой.

Я так устала. Маковой росинки с утра во рту не было. Руки-ноги гудели, не слушались. Тут не до политесу.

— Пошел ты, — только и обронила мужу.

Что началось! Кричит. Руками размахивает. Драться лезет. Ночь, видите ли, на дворе, домой давно пора. И вообще! Нечего мне здесь делать. На шум выскочил Никита. Попробовал уговорить Генашу, утихомирить. Только масла в огонь подлил. Сделал попытку выступить в качестве миротворца и Саня. Не тут-то было. Тогда они вдвоем попытались выдворить Генашу с кухни. Я делала вид, будто меня это не касается. Выпила с Лидусей одну стопку водки за упокой души дяди Васи, потом другую. Генаша рассвирепел. Пытался дотянуться до меня, схватить, ударить. Его еле удерживали. В дверях кухни начал толпиться народ. Переговаривались, комментируя. Давали советы. И вдруг замолкли. Расступились.

— Ну, — тяжело и немного пьяно спросил возникший на пороге Иван, — что за шум?

Генаша моментально присмирел. Похоже, он спешно просчитывал ситуацию. Они в разных весовых категориях. Но он пьян и Иван — выпимши… Договориться можно. Я читала это в его мутных, покрасневших глазах. Слишком хорошо знала проспиртованные мозги своего мужа. Иван тем временем пошептался с Саней, потом с Никитой. Те быстренько погнали любопытных за стол, еще раз помянуть покойного, царство ему небесное! Лидуся бочком выбралась с кухни. Если я хорошо знала мужа, то она хорошо знала своего брата. Мы остались втроем.

— Ну, что, Ген? — спросил Иван спокойным, будничным тоном, неторопливо закатывая рукава рубашки. — Поговорим?

— Ага! — охотно согласился Генаша.

Ну, дурак! Вот дурак! Купился, как сопливый пацан, на кажущееся спокойствие Ивана. Лично я ничего страшнее этого будничного тона не знала. Ведь он же сейчас просто убьет Генку. И все.