А вот, кстати, идея! Выйти на улицу и заорать в голос. Что заорать? Вот уж не имеет значения! Слова, слова, слова, как говаривал датский принц. Что сделает местный люд, услышавший (так, так!) чле-но-раз-дель-ну-ю речь? Сойдёт с ума? Уйдёт в бега?.. Что-то Чернова на старые песни повело, не к добру это. А идея богатая, стоит попробовать…

— Вот что, Асав, — решился Чернов, — ты, брат, посиди дома, носа на улицу не показывай, детей и жену никуда не выпускай. А я пойду в город — поговорю с людьми: может быть, кто-то что-то знает…

— С кем поговоришь? — с недоумением спросил Асав. — Там же все немые.

Вот и ещё раз подтверждение, с весёлой злостью подумал Чернов, там, то есть в городе, все, как видно, дали обет молчания. Даже Асав это понял… Или сей обет был навязан им с самого верха?.. Идти и орать, а тем более о чём-то спрашивать смысла не было. Но уж раз заявил намерение…

— Так не глухие же… Сказано в Книге; «Имеющий уши да слышит»…

Никто ему на сей раз цитату не нашёптывал, сам вспомнил хорошо знаемое. Хотя и предполагал: ох, не обязательно цитата верна буквально! Коли вышеназванные уши вышеназванных «имеющих» никогда не слышали человеческой речи, если здешняя телепатия предполагает обмен образами, а не терминами, а терминов для образов просто-напросто не существует, то услышать они услышат, а понять — не поймут.

Впрочем, механизма телепатии Чернов не знал, поскольку в его земном нынешнем мире никакой телепатии всерьёз не существовало, а всякие доморощенные энтузиасты, там и сям возникающие, дружно разоблачались прагматиками из массмедиа.

Конечно, никого ни о чём он спрашивать не решился: не представлял, какая может быть реакция на звук человеческой речи. Опыт с мальцом прошёл без последствий — так то малец! А как среагируют взрослые, да ещё физически сильные, — Сущий ведает. Да ещё о местных правилах поведения Чернов ничего не знал. Короче, шёл молча, посматривал по сторонам, сворачивал налево, сворачивал направо и вдруг наткнулся на очередной вефильский дом. Ну, точно вефильский: тоже двухэтажный, тоже грязно-белый, опять с оградкой и ещё — с мясистым кактусом у входа, тоже проникшим из одного ПВ в другое.

Было б дело в самом Вефиле, покричал бы. А так — подошёл к двери, стукнул деликатно, приоткрыл, втиснулся… И сразу — реакция сработала! — перехватил руку с зажатой в ней деревянной киянкой. Перехватил, выкрутил резко, другой рукой блокировал нападавшего за горло.

— Отпусти, Бегун, — прохрипел придавленный нападавший.

Он понял, на кого напал. Не на того.

Чернов отпустил. Перед ним стоял, потирая горло, бондарь из Вефиля. Чернов его помнил, но имени не знал — не доводилось общаться. Сзади в комнате маячили женщина, жена, и две разновозрастные девочки, дочки.

— Что ж ты на своих нападаешь? — укоризненно спросил Чернов.

— Откуда я знаю, кто сюда ломится, — мрачно сообщил, бондарь. — Может, тать какой… Ты же с улицы, Бегун. Ты же видел, что там за люди…

— Люди как люди.

— Не как люди! Они молчат, как немые, как рыбы. Они не смотрят в глаза. А когда я стал спрашивать, что это за город, все шарахались от меня — хорошо, что не били. Лица у них были… — Не договорил, махнул рукой досадливо: мол, даже объяснять, какие лица, не хочется. — И ещё, Бегун… — помолчал, будто слова искал, — где все? Где наши братья и сёстры? Где город? Почему мы здесь одни?..

— Последнюю фразу — на крике.

И немедленно дочери завыли хором, пустили слёзы, как открыли краны.

— Ну-ка, прекратили вой! — тоже гаркнул Чернов. К месту пословицу вспомнил: — Слезами горю не поможешь… — Подумал: «горе» — это чересчур, никакой надежды. Поправился: — И горя-то пока нет никакого. Это Путь, брат бондарь, а на Пути… сам знаешь.

Брат бондарь ничего про Путь не знал. Но раз Бегун здесь — первое, он не паникует — второе, он утверждает, что горя нет, — третье, то можно если и не успокоиться, то по крайней мере не дёргаться по-пустому. Бегун на то и Бегун, чтобы вывести народ Гананский из любого места и довести до родной земли. Вот если б Бегун пропал — тогда да, тогда впору и заорать благим матом, чтоб все эти немые с ума посходили.

— Ты нас выведешь? — Недолгие мыслительные упражнения выстроились в простенький вопрос.

Ну прямо дети, без всякого умиления подумал Чернов.

— Выведу, выведу. Тебя как зовут, бондарь?

— Дауд. А жену мою — Лаа. А дочерей…

— Погоди, — прервал представление Чернов, — не надо подробностей. Ты, Дауд, носишь славное имя, поэтому и поступать должен соответственно имени. Дома есть еда, питьё?

— Есть немного.

— Вот и сидите, носа не высовывайте. Никого не впускай, — чуть ли не слово в слово повторил то, что недавно наказал Асаву, земляку Дауда. Но финал изменил: — Я вернусь — постучу так… — Постучал по стене костяшками пальцев: три раза подряд, два — с расстановкой. — Понял, Дауд?.. Надеюсь на тебя.

Понимал: вряд ли вернётся, соврал для утешения. Ему здесь ещё бегать и бегать…

Итак, уже два дома. А всё-таки, сколько их всего в Вефиле? Ведь найдёт, к примеру, сотню, уйдёт в Сдвиг, а по Прибытии в новое ПВ окажется; что забыли какого-нибудь очередного Дауда или Саула, вместе со сто первым домом забыли…

И ещё мыслишка проклюнулась — совсем крамольная: а что, если уйти в Сдвиг, не ища никаких вефильских домов, — что тогда случится?.. Жила в нём здравая, как он полагал сейчас, идея, что все в итоге окажутся на новом месте, все до одного, потому что главное для удачного Сдвига — не согнать путешествующих «туристов» в кучку, а самому найти ход в Сдвиг и нырнуть в него очертя голову. Как уже, кстати, не раз случалось: он сам нырял, а «туристы», неведомо где находившиеся, чудесным образом его нагоняли. И всем было счастье.

Но чтоб было счастье, следовало всё же подстраховаться и побродить по городу в поисках новых своих земляков. Идея идеей, а Бегун обязан бегать не только по времени и пространству, но и по полям, лесам, весям и городам. Что он с кое-каким успехом и делает. Как говорится, хуже не будет.

И ещё одно для счастья необходимо: Зрячего встретить. Хотя здесь-то счастье гарантировано. Зрячий сам сказал: захочешь поговорить — вернёшься. То есть ждёт где-то. А пока ждёт, можно и улицы пошерстить.

Чтоб не утомлять никого описанием процесса «шерстения», следует прибегнуть к простому перечислению. Чернов обнаружил: тридцать шесть домов из Вефиля, толково вписанных в городской пейзаж города немых, включая дома Асава и Дауда; двести девятнадцать жителей Вефиля, обитающих в вышеназванных домах, включая женщин, детей и немощных старцев; городской бассейн-колодец, имеющий вполне логичное место на одной из крохотных площадей города немых.

Чернов всерьёз устал, потому что город был хоть и не слишком велик, но и не мал, а улиц в нём, узких, извилистых, путаных, оказалось тьма, так что в сумме городские хождения сложились в длинные километры. Километры Чернову, конечно, нипочём, но когда они проложены в виде лабиринта или узких ходов в муравейнике, то здесь и марафонец выдохнется. Но главное было осознано и выглядело печально: главным было понимание, что Вефиль рассыпался, растёкся по временам и пространствам, а Бегун превратился в генерала с сильно урезанной армией.

Можно было, можно рвануть в Сдвиг, но Чернов всё же опасался, да и Зрячий его где-то ждал.

Чернову осталось лишь свернуть в последний, не исследованный им переулок, перед которым он стоял и не решался сделать шаг, потому что видел: переулок был короток — всего два дома по обеим его сторонам, переулок забирался в гору и, как виделось, упирался прямо в небо. Город заканчивался небом. Метафора пугала, всё-таки пугала, хотя Чернов постоянно убеждал себя в том, что страх в нём давно и прочно умер. Умер-то он умер, а всё ж подаёт иной раз признаки жизни…

Решился, шагнул, миновал дома с наглухо задраенными дверями, будто не жил в них никто, будто не хотел никто обживать самый край, встал на этом самом краю и увидел: зелёный травяной склон, серая река внизу, а за ней, на другом берегу, тоже на взгорье — ещё один город, тоже довольно большой, но какой-то странноватый. Чернов вглядывался в даль (река менее широкой не стала…) и пытался сообразить: что именно его смущает в этом не слишком хорошо в предвечерней дымке видном городе, тоже белом, как Вефиль, как город немых, и вдруг увидел, понял и восхитился ублюдочной фантазии неведомых архитекторов. Или Одного Архитектора. Уж что там находилось внутри, с этого берега точно понять было трудно, но если речь зашла о фантазии и об архитекторах, то город должен был оказаться этаким единым гигантским домом-монолитом — без улиц вообще!