Не беспокойся за cвoe время. Не беспокойся за твоих современникoв. He перечитывай oткpoвeния нашего брата Иоханана или Иоанна, он там все напутал, поскольку писал в старости и ненависти к Риму. Особенно, полагаю к Нерону, который много будет гнать христиан… Я же ничего не собираюсь разрушать — ни храмы, возведенные во имя мое, ни тем более жилища или иные сооружения. И никого не собираюсь наказывать, кроме тех, кто именем моим убивает, мучает, насилует, терроризирует людей. И даже не толькo моим именем: мне неприятны убийцы и террористы любых вероисповедании, потому что Бог един, а я приду от лица его. Но месть не станет главным моим делом. Главным по-прежнему будет Слово. Думаю, не стоит тебя убеждать, что сегодня Словом я могу сделать практически вce. Если, конечно, подкреплять его кое-чем, что и ты получил от меня в полное владение.

Не подумай, что yж если я не сообщил тебе о третьем пути, то есть о моем уходе в будущее, то и про дар обманул. Не обманул. Дap есть. И разовьется он у тебя значительно быстрее, чем у меня. Предполагаю, что ты сможешь все, что могу сейчас я, через год, нe больше. Правда, я через год буду еще дальше. Taк и будем гоняться: я — в твоем времени, ты — в моем. Хотя оно, как мне кaжeтcя, давно стало твоим. Taк что теперь тебе там будет много легче.

Прости, но тебе придется остаться в земле Израильской дo самой смерти! Я уничтожил переход во времени, как ты понимаешь, никому и никогда пока я жив не дам его восстановить. Глупый рассудил бы: это — моя месть тебе за вмешательство в мою судьбу. Помнишь, я говорил: лучше бы мне остаться плотником?.. Но ты же умный, Петр, ты вce всегда прекрасно понимал и поймешь на этот раз. Я не могу оставить общину без лидера, а кpoмe тебя, никто на эту роль не подходит. Даже Иоханан. Правда, он будет тебе прекрасным помощнуком. Он — прирожденный второй, и цены ему нет. И кстати, разве можно нарушить написанную Историю? А в ней ведь — ты. Других не знаю, не вижу. Я же подумал об этом и не через год возвращаюсь, не во времена инквизиции, например, а во время, которое только пишет Историю. Оцени и пойми меня. И прости. Ты сможешь простить, я знаю. А новый дар сделает тебя всесильным. Я очень люблю тебя, Петр-Кифа. Мне больно, что мы впредь никогда не увидимся.

И обними за меня Иоханана. Я его тоже люблю. Ом многое уже знает и все поймет верно.

Дa, с Вознесением не получилось… Придется тебе постараться для Истории. В конце концов, не обязательно же, чтобы я бyквально возносился в воздух и исчезал в облаках. Объясни все братьям и матери… TЫ сумеешь, они тебе поверят.

И пусть будет все, кaк должно быть! Лишь Господу дано судить нас…

Иешуа.

P.S. Дa, чуть не забыл! Ты нашел ма столе чepeпoк от чашки. Это еще один пoдapoк тебе. Помнишь, как в этом доме ты учил меня двигать мыслью глиняную чашку? Теперь я знаю, что называется телекинез… Tак вот, я тогда взял черепок на память, и он всегда был со мной. Я ни на миг не оставлял его. Понимаю, что это немножко язычество — верить в черепки, но кто из нас не грешен?.. Я хочу, чтобы теперь ты берег его. В нем — Моя сила. Она — твоя.

Прощай, брат!

P.P.S. Kак я пo-pyccки? Много ошибок?..

Петр взял черепок в ладонь. Показалось: он был теплым. А может, и не показалось: ночь на дворе — жаркая, в доме духота.

Встал, дошел до ящика со всяким домашним барахлом, достал оттуда чистую тряпицу, оторвал лоскут, аккуратно завернул в него черепок и спрятал в поясе. Да, язычество это, кто спорит, но покажите-ка нам живого праведника…

Взял исписанные листы папируса, спустился в подземелье, уложил их в пещерку, где когда-то постоянно парковалась дежурная тайм-капсула, придавил найденным на полу маленьким камешком, а потом заложил пещерку большим. Хорошо встал большой — как не вынимали. Стена и стена.

Что со мной, думал Петр, умер я, что ли?.. Где истерики, слезы, где беганье по стенам и потолку? Откуда такое хладнокровие?

Сам себе кратко объяснил: оттуда. Поезд, повторимся, ушел, и рельсы разобраны. И сданы в металлолом. Жизнь продолжается, господа евреи…

Однако можно бы и в Вифанию податься. Хорошо бы к рассвету прийти, разбудить первым Иоанна, успеть поговорить с ним. И надо спешно объявлять Вознесение, объяснять, почему Иешуа ушел к Отцу своему Названому, не простившись с учениками, матерью, друзьями. Ну, это-то просто: Господь дал, Господь и взял. А вот дальше — трудно. Дальше надо будет жить. Он рассчитывал на полгода, а получается — на всю жизнь. Своего рода заповедник, сбылась мечта идиота… Петру сказано, если верить Матфею: «И дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах». Много ему власти отпущено, другие позавидуют… Правда, Матфею эти слова еще предстоит писать, а Петру сразу придется делами доказывать их. Это трудно. Надо создавать общину, которой пока нет. Надо возглавить ее. Надо вместо Иешуа творить чудеса — это написано в Деяниях, значит, можно не скромничать. Тем более с новым-то даром… Надо будет биться с иерусалимскими христианами за привлечение в общину язычников, отстаивать необязательность для них таинства брит-мила, то есть обрезания, надо будет ругаться с Павлом, который обязательно появится, раз Иешуа знает о том, надо будет заниматься public relations, поскольку и это записано за апостолом Петром, и общаться с местным и чужим начальством, и идти в Рим, и закончить там путь свой на кресте, распятым вниз головой…

Впрочем, последнее — недостоверно. Точных свидетельств нет, так предположения. Бабушка надвое сказала. А значит, опять возвращаемся к началу: надо жить.

Так уж вышло, думал Петр, и думал безо всякого огорчения, скорее, с некой грустью, так уж вышло, что место покоя моего — эта земля. Нищая и прекрасная. Голодная и богатая. Растаскиваемая по частям и собираемая вновь и вновь. Богом избранная. Христом исхоженная. Моя! Теперь — единственная. Действительно — мой заповедник. Я — русский-разрусский человек Петр Анохин, должен стать великим христианским апостолом Петром, евреем по корневому происхождению. И умереть евреем. Парадокс! На такой лихой поворот вынесло потоком времени суку Историю и меня вместе с ней и бросило на берег земли Израильской. И покоя на ней мне не будет, не дано мне покоя в принципе. Хорошо, что Иоанн — со мной. Хорошо, что вовремя пришла в голову толковая мысль — спасти его. Вдвоем легче…

Хотя почему — вдвоем? Нас — одиннадцать. И еще семьдесят, которые опять придут. И многих приведут с собой. Все славно, Кифа, все будет о'кей. Время собирать камни продолжается, и конца ему не видно. Дело надо делать, дело, «Кто наблюдает ветер, тому не сеять, и кто смотрит на облака, тому не жать». А что о нас напишут?.. Что о нас можно написать! Только то, что уже написано: прекрасные легенды о сильных и мудрых людях, поскольку кому, спрашивается, интересно, какими мы были в настоящей жизни!.. Ну, найдутся, конечно, дотошные, начнут искать там неувязку, тут нестыковку — пусть их! Сказано: «…составлять много книг — конца не будет, и много читать — утомительно для тела». Так что живем брат Кифа!..

Петр ветал, чуть не ударившись головой о низкий свод подвала еще раз глянул на место, бывшее пещеркой для тайм-капсулы: шов стыковочный все-таки заметен, но время сровняет. Интересно, что подумают археологи, если письмо Иешуа доживет до их времени?.. Маленькая подлянка, сделанная Петром далекому будущему.

А не исключено, что не подлянка, не исключено, что не получится она. Ясно, как Божий день, что Петр еще не раз вернется сюда, спустится в подземелье, сядет на корточки перед стеной, начнет буравить ее взглядом. И кто поручится, что не пересилит желание вывалить камень, достать письмо и перечитать написанное — как услышанное: «Я очень люблю тебя, Петр-Кифа. Мне больно, что мы впредь никогда не увидимся». И вновь и вновь доставать и перечитывать, доставать и перечитывать, потому что, как ни парадоксально, это папирусное письмо — единственная связь Петра Анохина со временем своего рождения и единственная связь с человеком, которого он любит и которого и впрямь никогда не увидит. Как он там будет — без своего черепка? Справится ли?..