Уже в эти три года, когда я была поглощена своими собственными заботами, я могла убедиться: слабый или, точнее, неустойчивый характер — самое плохое, что вообще может быть в кино.

Мама — человек с сильным, выкованным характером, она знает дело и знает его минусы. Поэтому она всегда присматривает за тем, чтобы меня не коснулась зловредная болтовня в студии.

Скажем так: мама меня ограждает. Так в моей жизни играют свою роль два важнейших фактора: мамин опыт в киноиндустрии и её старания держать меня подальше от безрадостных сторон этой профессии.

Мы снимались вместе в шести из моих девяти картин. Совместная работа сплотила нас совсем иначе, чем это обычно бывает у других девочек моего возраста. Всё, что наполняет наш день в кино, от причёски до костюма, от грима до бесконечных примерок, — всё это всегда даёт массу поводов для разговоров. И эти разговоры совсем не похожи на то, о чём обычно молодая девушка просит свою маму. Поэтому параллельно привычным отношениям мамы с дочкой возникают и другие отношения — собственно, как у старшей и младшей коллег друг с другом.

Я знаю, что мама ради меня готова многое взять на себя. Всяческие неудобства и неприятности — они начинаются, как только откроешь новый сценарий, и длятся без конца, вплоть до постоянных споров о нарядах: ведь нам не разрешается появляться в одном и том же туалете на двух разных мероприятиях.

Вот, например, если бы я была без мамы в Мадриде, то вообще бы не выдержала всего этого: там из-за меня поднялась такая шумиха, что мне не раз казалось, будто я стою как бык посреди арены, и меня атакуют десять тысяч тореро.

Думаю, некоторые критики могли бы поменьше придираться к нашей дружбе с мамой. Это не очень-то порядочно с их стороны. Потому что маме и без того должно быть горько видеть, как её вытесняет младшая коллега, и вдесятеро горше оттого, что эта младшая — её собственная дочь.

Ничего удивительного нет в том, что я порой не соглашаюсь с мамиными требованиями. Но потом понимаю, что я была неправа. Я же не могу закрыть глаза на мамин огромный опыт, он ведь просто сокровище. Часто мне приходится беседовать с журналистами. Если перетерпишь первые вопросы типа «Какой ваш любимый фильм? С каким партнёром вы предпочитаете играть? В каком городе вам приятнее всего находиться?» или тому подобное, то потом можно очень приятно поболтать. Но поначалу, прежде чем приобрести нужную уверенность, без мамы я часто терялась.

Недавно я видела в одном крупном иллюстрированном журнале наше с мамой фото. Было очевидно, что мы там ругаемся. Так оно и было.

Речь шла о Хорсте Буххольце.

Мы с ним подружились на «Робинзоне» — он нормальный парень, со всеми достоинствами и недостатками. Ещё в Мюнхене мы договорились, что на балу кино в Берлине будем без конца танцевать. Ну, мы и танцевали, до того, что кругом начали шипеть об этом.

Хорст великолепно танцует, и я танцую с удовольствием. Мама меня бранила за то, что я всё время танцую с ним и некоторые другие господа лишены такой большой чести, поскольку я им отказывала. Может, дело было вовсе не в этих самых господах, а в своре репортёров: им хотелось щёлкнуть меня пару раз не только с Хорстом, но и с другими партнёрами.

Всё. Больше ничего и не было.

Мама меня распекала, укоряя в том, что я не исполняю своих обязанностей и что эти обязанности также относятся к кино. Я согласна.

Я сначала надула губы. Но вскоре до меня дошло. До меня вообще-то быстро доходит. Правда, с Хорстом получилось не так быстро. Но хотела бы я видеть молодую девчонку, которая, если она на балу с мамой, сумела бы выйти сухой из воды, без единого просчёта. Мне просто не повезло, что мы попались на глаза фотографу.

Жаль, конечно, что я не могу сделать ни шагу без контроля. Приезжаю с мамой на бал, устроенный киношниками, и потом об этом говорят: «Ага, этой девице из Гайзельгаштайга не разрешается выезжать одной». Еду одна, как, например, в прошлом году на бал кино во Франкфурте, — тут же пишут: «Ага, теперь она выезжает одна. Теперь мы увидим, с кем она танцует, сидит рядом, выпивает и уезжает!»

Это ужасно. Потом мама меня утешает, говорит:

— Нужно выдержать. Это — цена твоего успеха. Вот если бы у тебя не было успеха и никто не интересовался бы тобой, — это бы тебе тоже не подошло...

Она права, конечно.

Что всё время злит юную девушку — так это постоянные увещевания. «Делай то, не делай этого, сядь прямо, не кури так много!» Но не устраивать же из этого греческую трагедию.

Мама меня всегда ободряет:

— Говори «нет», если тебе что-то не подходит. Протестуй, стой на своём!

А если у меня часто не хватает на это мужества, так это оттого, что две трети людей, с которыми я вместе работаю, — в возрасте моих родителей. И даже ещё старше. Это проблема, и немалая.

Хорст Буххольц, Альфред Вайдеманн, Херберт Райнекен, Хельмут Койтнер — вот только четверо, кто мне ближе по возрасту. Но, скажем, О. Е. Хассе, который мне очень по сердцу, — он же мне в отцы годится! Йозеф фон Баки, Эрнст Маришка, Харальд Браун — всё это поколение отцов, и нельзя же в конце концов вечно притворяться могучей взрослой тёткой.

Поэтому мама для меня — предохранитель, как на линии высокого напряжения. В последние месяцы я кое-что проглотила, и это даже довело меня до слёз: прочла, что когда мы снимаемся вместе с мамой, гонорары платят якобы меньшие, чем когда я работаю одна.

Я уже несколько раз была на переговорах, когда прокатчики и продюсеры нас уговаривали, а мы с мамой объясняли, что не хотим и не будем больше сниматься вместе. После чего следовали аргументы, требования и заверения, что мы, живые или мёртвые, хотим мы этого или нет, должны играть вместе.

На картине «Китти и большой свет» маме удалось забастовать. А в других случаях — нет.

Но мы из-за своей профессии живём перед взором общественности как на ладони. Поэтому я могу понять, что нас критикуют со всех сторон. Что нравится одному — не нравится другим, и если утверждают, например, что я каждый день звоню всем немецким писакам по очереди только затем, чтобы сообщить что-нибудь новенькое и остренькое и назавтра красоваться в газетах, — то хоть тресни...

Много чего мне в моей жизни уже приписали понапрасну. А будет ещё больше. Что-то будет забыто, что-то останется. Но я счастлива, что мне, невзирая на молодость, уже что-то удалось. Благодаря маме, которая мной руководит, благодаря Дэдди, который мне помогает.

Те девять фильмов, которые я уже сделала, проложили мне путь. Это было тяжело — в нынешнее время, в подходящих ролях занять и удержать своё место. Именно это меня занимает больше всего.

То, что путь был выбран правильно, показывает резонанс фильма «Робинзон не должен умереть». Я опасалась, что публика не пойдёт на этот фильм! Однако меня радует, что даже самые придирчивые критики на этот раз не так уж придирались. Правда, радость премьеры в Кёльне была омрачена: в тот же самый день в Штутгарте хоронили Эриха Понто — он был так мил со мной, когда мы вместе снимались в Мюнхене.

Мои дальнейшие планы скоро будут выполнены. 20 апреля мы начинаем в Мюнхене «Монпти»: режиссёр Хельмут Койтнер, мой партнёр — Хорст Буххольц. Я очень радуюсь этому фильму. К счастью, снимать в павильоне будем только десять дней. А всё остальное — в Париже, на натуре.

В другом фильме, его мы снимем уже в 1957-м, снова с Альфредом Вайдеманном, меня зовут Скамполо. Скамполо ужасно темпераментная — ничего похожего я ещё никогда не играла. Моя героиня переживает на острове Искья чудесную историю. Хоть я и совсем бедная девочка, не принадлежу никому и зарабатываю свои лиры как гид, в меня влюбляется один мужчина, большой и красивый; его сыграет Пауль Хубшмид. Денег, правда, и у него немного, но мы любим друг друга. Вот что самое важное.

Съёмки начнутся в конце 1957-го на острове Искья.

1957, 11 февраля — 5 марта

Слишком много впечатлений