Помимо этого еще были дожди, бесконечные эдемские дожди: они обрушивались на землю шумными потоками и шли день и ночь, заливая все вокруг, так что рай превращался в огромную глинистую лужу, откуда торчали лишь макушки затопленных деревьев и горные вершины, где сбившиеся в кучу уцелевшие звери ревели в страхе при виде подступавшей к ним воды. Наши прародители, укрывшись на каком-нибудь торчавшем из воды утесе, жалобно выли; ручьями струилась вода по их плечам и реками бежала по их ногам, и свежая глина, из которой слепил их Иегова, казалось, вот-вот готова была растечься жидкой грязью.

Но страшнее всего были засухи. О, какие ни с чем не сравнимые муки приносила с собой райская сушь! Тягучие безотрадные дни сменялись тягучими безотрадными днями, чудовищный жар раскаленного добела солнца яростно пылал на медного цвета небесах, и тусклый плотный воздух трещал и задыхался. Горы раскалывались, покрываясь расщелинами, а долины прятались под черным слоем скученных и переплетенных волокон, жестких, словно проволока, — то была сгоревшая трава недавних зеленых пастбищ. Катилась, громко шурша, подхваченная горячими ветрами, почерневшая листва. Русла высохших рек твердостью превосходили литое железо. Мох слезал с горных склонов, словно сухая кожа с острых костей. Каждую ночь, подобно вороху сухих поленьев, пылающим костром горели леса, делая еще более невыносимым царившее в раю пекло. Бесчисленные стаи стервятников кружили над Эдемом: рай был усеян трупами животных, погибших от голода и жажды, — и им было чем поживиться. Река, почти вовсе обмелевшая, кишела змеями, лягушками, выдрами, черепахами, искавшими убежища в этом последнем, грязном и подогретом, источнике жизни. И наши достопочтенные прародители, с обтянутыми обожженной кожей ребрами и высунутыми, отвердевшими, словно кора пробкового дуба, языками, бродили от одного родника к другому в тщетной надежде найти хоть один, откуда, пусть по капле, текла бы вода и редкие капли падали бы, шипя, на раскаленные камни…

Вот так Адам и Ева, спасаясь бегством то от Огня, то от Воды, то от Земли, то от Воздуха, вкушали жизнь в Саду Наслаждений.

И среди всех этих беспрестанно угрожавших им опасностей они должны были еще заботиться о своем пропитании! Ах! Добыча пропитания была для наших достопочтенных прародителей поистине головоломным занятием! Особенно после того, как Адам (а затем и наученная им Ева) отведал, себе на беду, лакомого мяса, они больше не находили вкуса ни в ягодах, ни в плодах, ни в корнях, которые в изобилии дарила им природа во времена, когда они еще не вышли из животного состояния. Без сомнения, в раю обитало предовольно всякого зверья и в лакомом мясе недостатка не было. Отменным вкусом отличался первозданный лосось — но, увы, он весело плавал в быстрых водах. Вкусны были и бекасы и красавцы фазаны, питавшиеся злаками, кои сам создатель почитал хорошими для пищи, но и они, летая в поднебесье, не давались в руки. Даже кролик или заяц — попробуй догони их в зарослях душистого кустарника!.. А ведь в те благословенные времена у нашего праотца еще не было ни удочки, ни стрел. И потому он без устали кружил возле заболоченных отмелей или по морскому побережью в надежде, что вдруг на поверхность всплывет какое-нибудь мертвое чудовище. Но такая богатая добыча выпадала Адаму и Еве нечасто, и первая на земле человеческая пара, рыская по берегу моря в поисках чего-нибудь съестного, порой довольствовалась каким-нибудь обнаруженным среди прибрежных скал или рыхлого песка крабом, чей жесткий панцирь ранил им губы. Прибрежные отмели к тому же опустошались набегами хищных зверей, которые, подобно Адаму и Еве, только и ждали, не выбросит ли волна какую-нибудь рыбину — жертву бури или морской междоусобицы. Сколько раз наши прародители, уже запустив когти в тюленью или дельфинью тушу, бросали ее и спасались бегством, заслышав устрашающую поступь пещерного льва или тяжелое дыхание белых медведей, спешивших к добыче по белому песку под холодным сиянием белой луны!

Что и говорить, унаследованное Адамом и Евой умение лазать по деревьям нередко помогало им в охоте. Если под коричным деревом, на ветвях которого они сидели, притаившись, вдруг появлялся отбившийся от стада козленок или молодая неопытная черепаха вылезала откуда-то в поисках свежей травки, — вот вам и пир горой! В одно мгновенье козленок раздирался на части, и кровь его высасывалась судорожными глотками, а Ева, наша могучая праматерь, сокрушенно повизгивая, вырывала из-под черепашьего панциря одну за другой черепашьи лапы… Но сколько раз по ночам, так никого и не выследив, Избранники Земли доходили до того, что громкими воплями прогоняли с поляны гиену и подбирали брошенную ею, обглоданную зловонную кость, которую сама гиена подобрала после утолившего голод льва!.. Но случались еще худшие дни, когда голод вынуждал наших прародителей возвращаться к безвкусному вегетарианству времен, проведенных ими на дереве, и вновь питаться травами, побегами, горькими корнями, познавая таким образом среди райского изобилия первобытную форму Нищеты.

И помимо всех этих забот они жили в постоянном страхе, что их самих разорвут дикие звери! Адам и Ева пожирали более слабых и менее ловких тварей, но и сами они были лакомой добычей для матерых хищников. И думается, что не один тигр в тростниковых зарослях рая помышлял с вожделением о том, как бы ему слопать Еву, такую кругленькую и мясистую. И какой из медведей, даже из тех, чьим любимым лакомством был мед, ради которого они опустошали пчелиные соты в дупле какого-нибудь дуба, не бросал свое занятие и не замирал в нерешительности, плотоядно облизываясь, когда различал сквозь ветви, в скользящих солнечных лучах, очертания могучего Адамова торса! Но угрозой для наших прародителей были отнюдь не одни лишь орды изголодавшихся плотоядных, но и ленивые, сытые травоядные: зубры, буйволы, олени, способные с легкостью забодать и растоптать наших прародителей просто по неразумию, или из-за несхожести их вида и запаха, или даже забавы ради. И ко всем им следовало еще прибавить тех, что убивали, лишь бы не погибнуть самим, — ведь Страх, Голод и Жестокость были законами райской жизни.

Наши прародители тоже были жестоки, внушали страх своей силой и владели спасительным искусством влезать на ветвистые вершины деревьев. Но леопард перепрыгивал с ветки на ветку бесшумно и с ловкостью куда более прирожденной и уверенной. А удав дотягивался головой до самых верхних веток самого высокого кедра, лишь бы схватить удиравшую от него обезьяну, и мог ненароком схватить вместо нее Адама, не различая, по свойственной удавам тупости, под схожестью форм разность заключенных в них достоинств. И чего стоили когти Адама, пусть даже вместе с когтями Евы, против чудовищных львов, водившихся в Саду Наслаждений, которых зоология, до сих пор содрогаясь от ужаса, именует Leo Anticus? Или против пещерной гиены, столь свирепой, что в первые дни творения даже ангелы, слетая в рай, передвигались по нему, тщательно сложив крылья, из опасения, как бы гиена, выскочив из бамбуковых зарослей, не вырвала из них сверкающие перья? Или против собак, лютых райских собак, нападавших сплоченными, воющими стаями, собак, которые в пору первых шагов человека по земле были его злейшими врагами?

И среди всего этого враждебного скопища у Адама не было ни одного союзника. Его собственные родители — человекообразные, завистливые и пустоголовые, — при встрече забрасывали Адама кокосовыми орехами. Одно лишь исполинское животное испытывало к человеку снисходительно-сдержанную симпатию: то был мастодонт. Но еще не просветленный разум человека в те эдемские дни не мог оценить должным образом великодушия, благородства и добросердечия толстокожего великана. И потому, мня себя беззащитным и одиноким, Адам прожил все эти безотрадные годы в постоянном томительном страхе. Столь томительном и нескончаемом, что его боязнь и тревога увековечились в его потомках: древний страх Адама просыпается в нас, когда мы ночью должны идти лесом, пусть даже в нем нет никаких диких зверей.