— Старая игра — разрезать королевство надвое, — сказал Овэйн.

— Отчасти; а отчасти, конечно, стремление объединиться и набрать полную силу, прежде чем мы сумеем войти с ними в соприкосновение. Похоже, что успех им более чем обеспечен, и, однако, даже сейчас, если мы помчимся, как проклятые, у нас все еще будет шанс встретить одну половину их войска и успеть с ней разделаться до того, как к ней присоединится другая.

— Ну и что? — спросил Флавиан.

— Мы помчимся, как проклятые. Но прежде чем мы выступим, мне нужно объявить свой собственный Крэн Тара. Мэлгун, ты можешь достать мне чернила и пергамент или таблички?

— Нет, — высокомерно сказал Мэлгун. — Я не писец.

— Но, Господи ты Боже мой, дружище, неужели у тебя нет здесь писца, у которого было бы чем написать письмо?

В конце концов он собственноручно принес мне требник богатой монастырской работы — сплошь позолота и сверкающие краски — занимающий, как мне кажется, третье место в его сердце после его соколов и его женщин, хотя скорее из-за своей красоты, чем из-за содержания; и бросил его мне, словно какую-то безделицу. И я вырвал из него страницы, которые были мне нужны, и перекинул его обратно Мэлгуну. Помню, половину одной страницы занимала заглавная буква "С", выполненная в подобии дракона с длинной выгнутой шеей и фантастическим разветвленным хвостом и похожая на королевский браслет-дракона, который я носил в течение двадцати лет. Другая страница была украшена листиками и крошечными цветочками с тремя лепестками, рассыпанными среди молитв, еще одна окаймлена изысканным переплетенным орнаментом, заканчивающимся птичьими головами. Я положил их на колено чистой стороной вверх и начал писать, произнося торопливо ложащиеся на пергамент слова вслух, чтобы остальные знали, какие приказы я посылал и куда.

Я написал Коннори в Дэву собрать северные отряды и как можно быстрее привести их на юг; они должны были подойти лишь через много дней после того, как завяжется сражение, но каким бы ни был его исход, они могли пригодиться потом. Я нацарапал приказ Аурелию Псу, лорду Глевума, немедленно послать всех, кого он сможет собрать, к Сабринскому побережью, чтобы предотвратить высадку, если еще не было слишком поздно. Но было уже слишком поздно; я чувствовал это всеми темными глубинами своей души. Я написал Кадору из Думнонии, чтобы он вывел свои войска, прежде чем вокруг них сомкнутся челюсти капкана, и присоединился к Кею в — я поколебался, обводя страну мысленным взором, — в Сорвиодунуме. Последнее письмо я написал самому Кею, удостоив его страницы с драконом; я приказывал ему отозвать людей с уборки урожая (но он и так уже должен был это делать); приказывал отвести подошедшие отряды на запад до Сорвиодунума и в ожидании моего появления сделать его местом сбора. Таким образом они должны были оказаться примерно на полпути между Вентой и южным Мендипсом. Если бы они продвинулись дальше на запад, им, возможно, пришлось бы схватиться с неприятелем раньше, чем я успел бы подойти к ним на помощь, и я не осмеливался так рисковать.

Я уже разослал клич всем горцам с моих родных холмов, которые могли присоединиться ко мне до восхода луны, и приказал Мэлгуну за следующий день собрать всех, кого он только сможет, и выступить с ними следом за мной.

После того как письма были написаны, кто-то принес мне несколько шариков пчелиного воска, и я запечатал пергаменты заделанной в эфес моего меча большой аметистовой печатью Максима, которая изображала орла с распростертыми крыльями, окруженного гордой надписью ИМПЕРАТОР. Потом я подозвал от нижних очагов трех молодых воинов, каждый из которых был известен мне как быстрый наездник, хорошо знающий горы и горные тропы, и дал первому из них письмо к Кадору, приказав ему следовать самым коротким путем на юг, к побережью Силуреса, и Бога ради держаться подальше от лап Вортипора, а потом переправиться на рыбацкой лодке в Думнонию. Двум другим я вручил письма к Аурелию Псу и к Кею с наказом ехать вместе до Глевума, где один из них должен будет прервать свое путешествие, в то время как второй помчится дальше прямо в Сорвиодунум. И когда они торопливо проглотили остатки своего ужина, набросили плащи и вышли из зала, у меня на руках остались только Коннори и север.

Я помню, что посмотрел поверх очага туда, где, привалившись к колену своего отца и почти засыпая, сидел Малек, и увидел, что рука Флавиана с большим поцарапанным изумрудом на пальце лежит на пыльном плече юноши. Последний человек, который носил это кольцо, погиб у меня на службе двадцать лет назад;

Флавиан, судя по всему, должен будет погибнуть вместе со мной через несколько дней. Три поколения подряд — это было слишком много для рода одного человека.

— Малек, — сказал я, и когда он очнулся и, встрепенувшись, сел прямо, продолжил:

— Сначала поешь, потом выспись. Я могу дать тебе на сон четыре часа, а после этого возьми свежую лошадь — присмотри за этим, Мэлгун, брат мой, поскольку я к этому времени уже буду держать путь на юг — и отвези мой приказ Коннори в Дэву. Если по дороге ты сможешь два раза сменить лошадь, то будешь там меньше чем через три дня.

— Сир… пусть это письмо отвезет кто-нибудь другой, — немного помолчав, сказал он. — Я один из твоих Товарищей, я был твоим оруженосцем. Мое место в твоем отряде.

— Твое место — повиноваться моим приказам, — ответил я, и он, встав, подошел и взял пакет, а потом, поколебавшись еще одно ощутимое мгновение, прикоснулся им ко лбу, прежде чем засунуть его за пазуху своей пропотевшей туники.

Когда он, как до него другие, накинул плащ и вышел в ночь, его отец поднялся на ноги и неторопливо последовал за ним. И я знал, что где-то в царящей снаружи темноте — возможно, Флавиан отведет его в свою спальную каморку — они попрощаются друг с другом, почти наверняка в последний раз.

Это не отняло у них слишком много времени; Мальку нужно было поспать эти несколько часов, а Флавиана как и остальных, ждали дела. Он вернулся в обеденный зал один, когда мы как раз собирались выходить оттуда, — с виду почти такой же, как всегда, если не считать того, что старый шрам у него на виске проступал более четко, чем обычно; странно, что такая вещь может выдать человека. Он поблагодарил меня долгим, твердым взглядом, и я заметил, что видавшая виды печатка исчезла с его руки, и только полоска очень белой кожи указывала на то место, где она была.

Мы подтягивали пояса с ножнами и пинками расшвыривали последние кости собакам, когда он на мгновение остановился возле меня и вполголоса задал вопрос, который пока что не задал мне ни один человек.

— Сир… Кей не сказал — среди тех людей, что пошли за Медротом, было сколько-нибудь Товарищей?

— Шестьдесят семь, — ответил я, нагибаясь за плащом, который сбросил, сидя в теплом зале.

— О Боже! — сказал он и поперхнулся этими словами, и когда он повернулся, чтобы с ненужной заботливостью поднять упавшую пивную кружку, мне показалось, что я услышал рыдание.

— Надо полагать, это в основном молодежь — волчатам надоедает следовать за старым вожаком, — проходя мимо, я на мгновение сжал его плечо. — Не твоему волчонку.

И когда я в сопровождении остального отряда подходил к двери, он догнал меня, уже полностью владея собой. Во дворе взад-вперед сновали люди и тени, и мягкую, полную шума и гомона темноту холмов прочерчивал свет факелов. Призыв Мэлгуна уже возымел действие, потому что среди наших собственных рослых лошадей, уже стоящих оседланными или прохаживаемых взад-вперед на заросшем травой плацу, мерцающее пламя высвечивало косматые бока более двух десятков жилистых горных пони и светлые волосы и покрытые эмалью рукояти кинжалов сидящих на них горцев. И от этого зрелища у меня на мгновение полегчало на сердце.

Луна как раз отделялась от гор в противоположной от моря стороне, когда мы выехали из Сегонтиума, каждый с притороченным за седлом скатанным одеялом и котомкой с сыром и ячменными лепешками, потому что на дорогах мы должны были передвигаться слишком быстро даже для самых легких из вьючных животных.