Все рассмеялись. С тем, что такого предела не существует, были согласны все. Только в спорах выяснялось, как много, несмотря на большое напряжение в учебе, ребята читают и сколь разносторонни их интересы.

Еще недавно казавшийся бесконечно далеким день окончания Академии стремительно приближался, стал реальным, осязаемым, и мысль, что всего через год каждому придется на флотах в одиночку ставить диагнозы и лечить больных, заставляла забыть о многом, что еще недавно считалось таким важным и необходимым.

Васятка Петров проходил практику в Кронштадтском госпитале. Это был один из старейших госпиталей, построенный еще Петром Первым. На мемориальной доске у входа были начертаны слова Петра, сказанные им при церемонии закладки в 1715 году императорской адмиралтейской гошпитали в Санкт-Петербурге: «Здесь всякий изнеможенный служивый найдет себе помощь и упокоение которому ему доселе не было дай только бог чтобы никогда многие не имели нужды сюда быть привозимы».

Толстенные кирпичные стены мрачных приземистых зданий почернели от времени, от дующих с моря почти постоянных ветров. В больших палатах было слышно, как глухо и недовольно шумит море.

Начальником хирургического отделения госпиталя служил полковник Никишов, худой, узкоплечий человек средних лет, с тонкими губами и небольшой бородкой клинышком. Хирургом Никишов был известным не только в Кронштадте, но и на всем Балтийском флоте. Слава о его сложнейших операциях докатилась даже до клиник Академии.

Сразу по прибытии в госпиталь Вася попросил Никишова разрешить ему ночевать в отделении, чтобы быть поближе к раненым и больным.

— Случись что, и я всегда буду под рукой, — пояснил он и посмотрел на Никишова своими голубыми глазами.

— Похвальное намерение, товарищ курсант, — сказал Никишов, теребя по привычке кончик бороды. — Но где же вам спать? Впрочем, можете спать в моем кабинете.

Уже через несколько дней Вася понадобился. Операционная сестра Ленка Горохова сначала осторожно, а затем весьма энергично расталкивала спящего мертвецким сном Васю, но разбудить не могла.

— Вася! — приговаривала она, щекоча его шею и дергая за светлые волосы. — Васенька! Ну вставай же. Никишов ждет.

Наконец Вася проснулся, приоткрыл один глаз, увидел склонившуюся над ним Ленку в высокой крахмальной шапочке, ее странно блестевшие в темноте глаза, стройную фигурку в белом халатике. Он быстро высунул руки из-под одеяла, обнял девушку и поцеловал в губы.

— Пусти, черт, — сопротивлялась Лена. — Халат помнешь. — Она с трудом вырвалась из крепких Васиных объятий, отбежала к двери, сказала, задыхаясь от недавней борьбы: — Больше ни за что не приду тебя будить.

— Придешь, — засмеялся Вася, одеваясь. — Попробуй не приди.

…Полчаса назад два торпедных катера подошли к причалу, имея на борту двадцать пять раненых. Половина из них были тяжелыми. Когда Вася вошел в операционную, он увидел, что за одним столом уже работает Никишов, а его помощник торопливо одевается. Вася тоже надел бахилы, помылся, натянул халат, перчатки и подошел к столу, за которым оперировал Никишов. Ему нравилось ассистировать начальнику отделения. Никишов оперировал спокойно, уверенно, не суетился, не терялся при грозных осложнениях. В такие моменты он только сильнее потел, и сестра почти непрерывно должна была промокать марлевым тампоном его лицо и лоб. Иногда посреди операции он делал Васе знак, мол, давай поменяемся местами, и операцию заканчивал Вася.

Сейчас на столе лежал очень тяжелый раненый: слепое осколочное ранение левого легкого, открытый пневмоторакс, разрыв диафрагмы, проникающее ранение брюшной полости. Живот был полон крови. Пульс нитевидный, едва прощупывался. Глаза раненого были открыты и устремлены в одну точку. Было очевидно, что у него шок. Никишов сказал подошедшему Васятке:

— Оперировать не будем.

— Почему? Жаль парнишку.

— Мне тоже жаль. Но дела плохи. Вряд ли ему удастся выжить. — И, глядя на недоумевающее лицо Васятки, добавил: — Надо за других браться, кого еще можно спасти. Опытный хирург не тот, который оперирует всех подряд, а который знает, когда и что нужно делать.

Но уходить не спешил, колебался. Еще раз взглянул на зрачки, сосчитал пульс, несколько мгновений постоял молча со скрещенными на груди руками, глядя, как дышит раненый, и, наконец, сказав вполголоса, видимо, для себя: «Бесполезно. Только потрачу драгоценное время», — решительно перешел за соседний стол, куда сестры уже перекладывали с каталки другого раненого.

Вася остался возле парня и не спеша принялся за работу. Первым делом наладил капельное переливание крови. Осколок в легком он решил не трогать. Ушил открытый пневмоторакс. Высушил живот от излившейся туда крови. Наложил швы на диафрагму и раненую в двух местах кишку. Завел сальник под печень. Делал все неторопливо, почти автоматически, как делали в таких случаях другие хирурги. Риска не было. Все равно Никишов поставил на больном крест. Страха тоже не было. Даже когда ушивал кишечник и двуслойный кисетный шов никак не получался, нитка прорезала серозу и соскальзывал кетгут, он не растерялся, не занервничал, а спокойно стал накладывать шов в третий раз, и он получился — ровненький, аккуратный, словно сделанный на машине. Помогавшая ему операционная сестра Ленка Горохова заметила это — и аккуратный шов, и его спокойствие — и несколько раз одобрительно быстро кивнула головой и показала большой палец.

Только тогда, когда все, что нужно, было сделано, зашиты раны на груди и животе и к его удивлению больной продолжал дышать, а под рукой по-прежнему прощупывался слабенький, едва слышный пульс, Вася почувствовал необычайную гордость за себя, за то, что он, всего лишь курсант, только переведенный на пятый курс, самостоятельно, без посторонней помощи, сделал такую сложную операцию.

— А ведь, скажи, Ленка, молодец курсант Петров, верно? — не удержался он.

— Верно, Васенька.

Круглые морские часы на стене операционной показывали без десяти минут шесть. Значит, он возился без малого три часа. Даже не заметил, как пролетело время. Рядом Никишов заканчивал оперировать третьего раненого.

Вася сбросил перчатки в тазик, постоял напротив склонившегося над раненым Никишова. Было видно, что хирург устал.

— Раненый жив, — сказал Вася. — Я закончил операцию.

— Хорошо, — буркнул Никишов, не выпрямляясь и не поинтересовавшись подробностями.

Васятка просидел около постели раненого до десяти часов, продолжая непрерывно каплями вливать ему кровь и наблюдая за ним. К утреннему обходу он еще продолжал жить, пульс его стал полнее и чуть реже, а артериальное давление немного повысилось.

Четыре дня Васятка самоотверженно выхаживал этого матроса, комендора тральщика. Спал урывками. Каждое утро в половине седьмого он уже был возле него, чтобы собственноручно сделать утренний туалет — повернуть на бок, обтереть спину камфорным спиртом во избежание пролежней. Кормил завтраком, делал перевязки.

В четверг Никишов, делая обход, остановился у койки матроса. Было очевидно, что главные опасности позади и раненый будет жить.

— Между прочим, тот самый, товарищ полковник, — похвастался Вася. Он знал в себе этот недостаток — любовь к хвастовству, давал слово быть сдержанным, но всякий раз забывал о данных себе обещаниях.

— Вижу, — Никишов привычно погладил ладонью свою бородку. — Хирургия тот же спорт — максимальное напряжение сил дает наивысший результат.

Он молча осмотрел больного и, не похвалив Васю и ничего не спросив, перешел к другой койке.

«Интересно, действительно он был убежден, что зря потратит время и больной все равно погибнет? — размышлял Вася после его ухода. — Или сознательно обменял его жизнь на жизнь троих раненых? И имел ли он право на такой обмен даже перед лицом военного времени? Не проще ли было вызвать из Ленинграда дополнительную хирургическую бригаду? Кстати, потом так и было сделано. Приехали три хирурга и к полудню всех раненых прооперировали. Как бы поступил он в этой ситуации, если бы ему пришлось выбирать?» Эта мысль беспокоила Васятку все последующие дни. Он хотел поговорить с Никишовым, но тот срочно уехал в Ленинград на совещание.