К этому можно добавить наблюдения над нашим временем. Стирание граней между элитарным и массовым (элитарное искусство тиражируется, приемы, открытые великими художниками кино и театра, используются в рекламных роликах и клипах), между художником, творцом и толпой — благодаря компьютеру возможности публичного творческого самовыражения появляются у всех. В наше «демократическое» время «элитарность» связана главным образом с кошельком, уровнем доходов («элитная мебель», «элитный отдых» и т.п.). Что же касается элитарности в искусстве, то тут — в каждой области искусства своя элита, причем есть элита официальная, а есть неофициальная, «параллельная». Никто не обижен, каждый при желании может найти свое место в какой-нибудь «элите». Аналогичная ситуация в духовной сфере: «элитарность», «эзотеризм» — это прежде всего форма самоутверждения и саморекламы.
Постмодернизм фактически совершает то, что проделывает любой тантрик по отношению к предшествующей традиции — смешивает в одном котле все, что до сих пор было разделено, расставлено по разным полочками. Введение в единое поле элементов разных культур, эпох, стилей, жанров, их смешение в форме игры — это «полистилистика». По определению постмодернистской поэтессы Нины Искренко: «Полистилистика — это когда одна часть платья из голландского полотна соединяется с двумя частями из пластилина, а остальные части вообще отсутствуют» («Гимн полистилистике»). Постмодернисты стремятся поместить знакомое и известное в экзотический контекст и тем самым отстранить, сделать менее знакомым, дать новую жизнь. Одним из действенных средств такой новой жизни старых жанров является перформанс — некое действие, позволяющее зрителю соучаствовать в творчестве художников и артистов. Перформанс — это и попытка по-новому проиграть произведение одного жанра с помощью другого жанра. Например, Дмитрий Пригов в дни пушкинского юбилея читал первую строфу Онегина в стиле разных религиозных песнопений — буддийских, мусульманских, православных. Постмодернизм постоянно обращается к архаике, к фольклору, к этническим традициям, к мистике и оккультизму. Общая необязательность и отвлеченность постмодернистских текстов, фильмов, образов парадоксальным образом сочетается со страстью к конкретике. Современные модные журналисты-режиссеры, особенно Леонид Парфенов, в своих документальных фильмах всегда показывают сюжеты с реального места событий, демонстрируют зрителю подлинные предметы, словом дают ему возможность увидеть все собственными глазами. Действие (особенно в форме перформанса) предпочтительнее теорий и метафизических спекуляций (не случайно философы-постмодернисты занимаются перфомансной «деконструкцией» прежних форм рациональности), а в политике вместо политологов появляются политтехнологи. В отличие от модерна и авангарда, которым тоже свойственна любовь к корням, архаике, магии и мистике, постмодернизм ничего не принимает всерьез — все пронизано пародийностью, иронией, а часто просто доводится до абсурда путем подмены или полного разрушения смысла исходных понятий.
Когда в магазинах «эзотерической литературы» видишь в одном зале и даже на соседних полках книги по суфизму йоге, теософии, конфу, исихазму, кришнаизму, холотропному дыханию и т.п., разве это не наводит на мысль об относительности пулей к самосовершенствованию, об их инструментальности, и в конечном итоге об их «пустоте»? Какая в сущности разница, какими методами пользоваться (ср. взаимозаменяемость практик тантризма)! Важно извлечь из них самое ценное — их энергию. Но здесь сходство с тантризмом заканчивается, ибо в отличие от тантризма, который, хотя и эклектичен, но все же является вполне целостной и самодостаточной монистической традицией, знающей, чего она хочет и ради чего старается (даже тантрийская «спонтанность» всегда происходит внутри выстроенной структуры), постмодернизм «качает» энергию ради самой энергии (ради «кайфа»). Энергия становится своего рода самоцелью (мы постоянно говорим и слышим о разных формах манипуляции энергией — кто-то ею «заряжается», кому-то надо «разрядиться», у кого-то ее «крадут» энергетические вампиры, а кому-то ее посылают космические пришельцы). В нашем плюралистическом мире энергия остается живой стихией, которая «дышит, где хочет» — может поднять и возвысить, а может поднять и бросить, разрушить и уничтожить.
Тантризм часто считают учением, которое предназначено для спасения человека именно кали-юги, оттого он и носит на себе «родовые пятна» этой эпохи. Тантрийское послание может быть и возвышенным и крайне вульгарным, пошлым и низким — каждый выбирает то, что ему по нутру. И эта свобода выбора — тоже одна из черт кали-юги. Плохо то, что, потакая своей слабости, человек может выбрать то, что никуда его не приведет, окажется тупиком. Но по логике кали-юги. чем хуже — тем лучше. Люди должны упасть до самого дна. чтобы потом, оттолкнувшись от него, снова начать движение вверх. В кали-югу дух человека глубоко упрятан в плоть, поэтому тантра и предлагает начать духовное освобождение с плоти. Главная цель движения — возвращение к духу, лежащему в основе плоти, путем отталкивания от самых основных и типичных переживаний падшего состояния. Поэтому «живой ритуал» играет решающую роль в тантрийской садхане («реализации»), и поэтому «сердце» и «сексуальность» служат способами достижения высших состояний. В нашем времени можно обнаружить аналоги многих из тех методов, которые предлагаются тантризмом, но, как я уже отмечала, без глубокого осознавания их инструментального характера и без понимания той конечной цели, к которой они ведут.
Итоги
Что ж, пришло время подвести общий итог нашему разговору о буддизме. С чего начинал буддизм и к чему он пришел за время своего развития в Индии?
Начал с веры в собственные возможности человека достичь освобождения от сансары, пришел к признанию необходимости помощи извне со стороны более продвинутых существ — будд, бодхисаттв, наставников (как в тантризме). Это первое.
Второе. Начал с эгалитарности, доступности Дхармы всем людям, пришел к эзотеризму: между человеком и Дхармой появляется множество препятствий, которые сам человек устранить не в состоянии. Он должен быть кем-то «допущен» к сокровенному знанию, как когда-то искатели истины в упанишадах.
Третье. Начал с отрицания вечных и неизменных сущностей, (принцип анатты) единых для всего универсума, пришел к их признанию (природа Будды, шуньята, виджняна, бодхичитта).
Четвертое. Начал с медитации как анализа, пришел к медитации как визуализации.
Пятое. Начал с отрицания действенности веры в богов и сверхъестественные силы, а пришел к введению их культа в систему буддийской практики.
Седьмое. Начал с важности морального самосовершенствования, пришел к идее относительности моральных норм.
Восьмое. Начал с монашеского целомудрия, пришел к возведению сексуальной практики в ранг действенной формы освобождения (нынешние буддийские тантрики поклоняются не только образам отдельных будд, но и изображеням будд в любовном слиянии с их женскими половинами).
Подобные контрасты можно перечислять долго. Действительно, между первоначальным буддизмом, который мы рассматривали в этом курсе, и тантризмом — «дистанция огромного размера». Но является ли эта дистанция логической и содержательной? Мне представляется, что она скорее историческая. Это не разные учения, искусственно соединенные именем Будды, а разные формы, которые могло принять и приняло в своем историческом развитии одно учение. Подобно алая-виджняне, ранний буддизм, бывший предметом нашего разговора, содержал в себе семена и хинаяны, и махаяны, и ваджраяны, и прообразы бесконечного множества локальных и национальных конфигураций, которые, выйдя за границы своей родины — Индии, он принимал и продолжает принимать в разных частях земного шара.
Литература по теме
1 Глазенапп X. фон. Тайные учения и ритуалы «алмазной колесницы» Вопр. философии. 1994 № 7-8. С. 208-236.