— Нам лучше всего будет остановиться здесь, если только найдем удобное место для ночлега. Лошади совсем истомились. Здесь, кажется, будет недурно.

Я, разумеется, поспешил бесшумно удалиться и отплыл обратно на остров. Привязав челн на прежнем месте, я решил, что всего безопаснее будет выспаться, не выходя из него.

Я спал, нельзя сказать чтобы особенно много: разные мысли мешали мне уснуть, к тому же каждый раз, когда я пробуждался, мне казалось, будто меня хватают за горло. При таких обстоятельствах сон не мог меня подкрепить. Дело дошло до того, что я убедился в невозможности вести более такую жизнь. Надо было выяснить во что бы то ни стало, кто именно находился вместе со мною на острове. Я ре шил разузнать это или погибнуть и, приняв такое решение, почувствовал себя значительно лучше.

Взявшись за весла, я оттолкнулся от берега всего лишь на шаг или на два, а затем пустил свой челн вдоль острова, держась все время в тени. Ночь была ясная, лунная, и вне теневой полосы было почти так же светло, как и днем. Я плыл таким образом около часа, причем всюду кругом стояла непробудная тиши на. Доплыв почти до оконечности острова, я почувствовал, как поднялся порывистый, легкий, прохладный ветерок, являвшийся несомненным указанием, что ночь близится уже к концу. Несколько ударов весла заставили челн выскочить носом на прибрежный песок. Взяв с собою ружье, я вышел из лодки и пробрался в лес, доходивший почти до самого берега. Сев там на сваленное бурей дерево, я принялся наблюдать сквозь листву за рекой и небом. Вскоре месяц закатился, и вся река окуталась непроглядным мраком. Вслед за тем, однако, над вершинами деревьев показалась светлая полоса, предвестница наступающего дня. Схватив ружье, я направился потихоньку в ту сторону, где встретил вчера костер, причем через каждую минуту или две останавливался и прислушивался. В течение некоторого времени мне как будто не везло; по крайней мере, я никак не мог найти этот костер, но под конец действительно заметил вдали между деревьями мерцание огонька и стал осторожно к нему приближаться. Я продвигался при этом очень медлен но, но все-таки подошел под конец достаточно близ ко, чтобы убедиться, что возле костра лежал человек. В первое мгновение у меня зубы начали стучать от страха. Человек этот, завернувшись с головой в одеяло, лежал так, что голова его чуть не жарилась в огне. Я спрятался за кустами всего лишь в трех шагах от него и не сводил с него глаз. Занималось уже серенькое утро. Через некоторое время незнакомец зевнул, потянулся, сбросил с себя одеяло и оказался Джимом, тем самым рослым негром, принадлежавшим мисс Ватсон, с которым читатель уже познакомился. Можно представить себе, как я обрадовался, убедившись в этом.

— Хелло, Джим! — воскликнул я, выпрыгнув из кустов.

Он, в свою очередь, вскочил и принялся с растерянным видом таращить на меня глаза, а затем упал на колени, протянул с умоляющим видом ко мне руки и проговорил: «Пожалуйста, не обижайте меня! Я ведь никогда не делал ничего дурного мертвому человеку. Я всегда любил мертвецов и оказывал им всяческие услуги. Уйдите, пожалуйста, назад в реку, в назначенное вам место, и не делайте ничего дурного старику Джиму, который всегда был вашим приятелем!»

Мне удалось вскоре растолковать почтенному негру, что я еще нахожусь в числе живых. Я очень обрадовался при виде Джима уже потому, что не чувствовал себя более одиноким. Вместе с тем я имел полную уверенность, что он не станет никому рассказывать о моем убежище. Я все время говорил, а негр молча сидел и глядел на меня. Наконец я сказал:

— Теперь совсем уж рассвело, и нам не мешает позавтракать. Подбрось-ка свежего хворосту в огонь!

— К чему же разводить костер? — спросил он. — Уж не к тому ли, чтобы поджаривать землянику? Впрочем, у вас ведь имеется ружье. Быть может, с его помощью мы добудем себе покушать что-нибудь получше сырой земляники и брусники.

— Неужели ты кормишься здесь только земляникой и тому подобной дрянью?

— Я не мог раздобыть тут ничего!

— А давно ты на острове, Джим?

— Я попал сюда на следующую ночь после того, как вас убили.

— И все время пробыл здесь?

— Точно так!

— И ты все время ничего не ел, кроме такой дряни?

— Ровнехонько ничего.

— В таком случае ты, должно быть, страшно проголодался?

— Я, кажется, мог бы съесть, не во гнев вам будет сказано, даже мертвеца, если он не особенно протух. А вы, сударь, давно уж на острове?

— С той самой ночи, когда меня убили!

— Скажите на милость! Чем же вы жили? Впрочем, у вас есть ружье. Да, ружье — хорошая штука. Вы что-нибудь застрелите, а я пока разведу огонь.

Я провел Джима к тому месту, где стоял мой челн, и пока Джим разводил костер на поросшей травой полянке между деревьями, я достал муку, свинину, кофейник, сковороду, сахар и жестяные кружки. Негр почувствовал ко мне благоговейный ужас, немедленно сообразив, что все это добыто с помощью волшебства. Закинув удочку, я немедленно вытащил здоровенную камбалу. Джим выпотрошил ее своим ножом и поджарил.

Приготовив завтрак, мы улеглись на траве и съели его горячим. Особенно усердно работал челюстями Джим, чуть не умиравший перед тем от голода. Впрочем, по правде говоря, мы оба поели с большим аппетитом, а затем, насытившись, предались сладостному ничегонеделанию.

Помолчав некоторое время, Джим спросил:

— Скажите, однако, на милость, Гек, кто был убит в блокгаузе, если вы остались в живых?

Я объяснил ему тогда свою проделку, и он нашел ее очень ловкой. По его мнению, даже Том Сойер не придумал бы более хитрого плана. Тогда я, в свою очередь, спросил:

— А ты, Джим, по какой причине очутился здесь и как ты сюда попал?

Негр, очевидно, почувствовал себя очень неловко и с минуту ничего не отвечал, а затем проговорил:

— Пожалуй, лучше было бы об этом не рассказывать.

— Отчего же, Джим?

— Да так! У меня на это есть причины. Впрочем, ведь вы меня не выдатите, Гек, если я вам расскажу всю правду?

— Будь я проклят, если сделаю это, Джим!

— Ладно! Я верю вам, Гек… Я… я в бегах!

— Быть не может!

— Помните, вы обещали не рассказывать никому? Помните, вы поклялись не выдавать меня, Гек!

— Да, поклялся! Я сказал, что не выдам тебя, и сдержу свое слово. Право, я его сдержу не хуже честного индейца. Меня, конечно, назовут низким и подлым аболиционистом [1] и станут презирать за то, что я тебя прикрываю, но мне это безразлично! Я никому ничего не расскажу, тем более что никоим образом туда не вернусь! Ну, теперь расскажи мне все подробно про твой побег.

— Видите, как это случилось. Старая барышня, то есть эта самая мисс Ватсон, постоянно меня шпиговала и обращалась со мной довольно-таки крутенько, но всегда говорила, что ни под каким видом не про даст меня в низовье реки, в Орлеан. Заметив, однако, что к ней в последнее время часто похаживает работорговец, я начал маленько беспокоиться. Раз поздно вечером я подкрался к двери, а дверь эта была немножко приотворена, и вот я слышу, как старая барышня говорит вдове, что собирается продать меня в Орлеан. Ей и самой было это не по нутру, но, с другой стороны, за меня дают восемьсот долларов, а против такой крупной суммы денег она устоять не может. Вдова пыталась отговорить свою сестру от этой сделки, и они поспорили друг с другом, но я не стал дожи даться, чем у них кончится разговор, а поспешил улепетнуть из дома подобру-поздорову. Прежде всего я спустился с холма к берегу в надежде воспользоваться там чьей-нибудь лодкой, но на берегу было тогда еще очень людно, а потому я спрятался в старой, полуразвалившейся бочарной мастерской, чтобы обо ждать, пока все разойдутся по домам. Представьте себе, я просидел там целую ночь и все-таки не мог улучить такой минутки, когда бы никого на берегу не было. Приблизительно так к шести часам утра начали плыть мимо меня лодки. Часам же к восьми или к девяти на каждой из них говорили, что ваш папаша приехал в город объявить о том, что вас убили. Эти лодки были переполнены дамами и джентльменами, ехавшими осматривать место убийства. Случалось, что они приставали к берегу немножко отдохнуть, прежде чем переправиться через реку, так что из слышанных разговоров я узнал все подробности убийства. Мне было очень жаль, Гек, что вас убили, но теперь я об этом нисколько не жалею.