Слова можетъ быть не совсѣмъ точныя, но во всякомъ случаѣ прекрасныя, выражающія искренее желаніе дѣлать настоящее дѣло.

Это подтверждается еще болѣе слѣдующимъ обстоятельствомъ.

2) Статья вооружается противъ обезьянства въ этомъ дѣлѣ и заявляетъ существованіе его въ большихъ размѣрахъ.

«Заговоривъ о короткихъ волосахъ и простыхъ нарядахъ (статья упоминала о нихъ, какъ о подозрительныхъ признакахъ), чтобы быть вполнѣ безпристрастными, намъ необходимо замѣтить, что, дѣйствительно, между стрижеными дѣвками», но выраженію г. Аскоченскаго, есть много лицъ, не заслуживающихъ ни малѣйшаго, обезьянствующихъ, усвояющихъ только форму и наивно думающихъ, что достаточно надѣть простое платье и остричь волосы, чтобы быть прогрессистками. Но гдѣ же нѣтъ уродливыхъ фактовъ, особенно во времена переходныя, неустановившіяся? И слѣдуетъ ли изъ-за этихъ уродствъ, которыя со временемъ исчезнуть сами собою, забрасывать грязью десятки дѣйствительно честныхъ натуръ?

Опять скажемъ, — прекрасныя слова, и мы очень рады появленію ихъ въ печати. Положимъ, что эти уродства, какъ говоритъ статья, исчезнутъ сами, но указывать на нихъ непремѣнно слѣдуетъ, именно ради тѣхъ честныхъ натуръ, на которыя они бросаютъ тѣнь. Къ сожалѣнію, у насъ до сихъ поръ слѣдовали совершенно противоположной методѣ, именно старались покрывать всякую глупость и всякое уклоненіе. Эта политика потворства, которой держится болѣе или менѣе каждая партія, но которую слѣдуетъ терпѣть только какъ неизбѣжное зло, какъ горькую необходимость, и отъ которой слѣдуетъ отказываться при первой представившейся возможности, — ага политика была у насъ провозглашена величайшей мудростію и практиковалась въ самыхъ широкихъ размѣрахъ. Нашлись же у насъ рыцари, которые преломили копье съ г. Тургеневымъ даже за такую даму, какъ Авдотья Кукшина. Понятно, что, при такомъ ходѣ дѣлъ, даже самыя чистыя желанія и убѣжденія были уронены въ глазахъ общества, потеряли всякое его довѣріе и уваженіе. Поправить ~это дѣло можно только однимъ — отказаться отъ всякаго лукавства и укрывательства. Кажется, дѣло уже и вступаетъ на этотъ путь. Дожили мы, наконецъ, до этого; теперь, какъ говорится, въ газетахъ объявлено, что существуетъ въ Петербургѣ много Кукшиныхъ, и что эти Кукшины не заслуживаютъ ни малѣйшаго уваженія.

3) Статья, наконецъ, вооружается противъ какого-то третьяго общества, о которомъ отзывается довольно темно. Общество это состоитъ изъ нѣсколькихъ молодыхъ людей мужскаго пола; они принуждены были судьбою перемѣнить свои прежнія умственныя занятія на чисто_ механическія и устроили тоже-переплетную. Но статья предполагаетъ, что все это сдѣлано изъ моды, изъ пустаго подражанія, а это очень дурно, по мнѣнію статьи. Такое неблагопріятное мнѣніе относительно устроившагося общества статья основываетъ на томъ, что молодые люди присвоили своей переплетной весьма странное названіе. Это странное названіе статья не сказываетъ, но, въ видѣ примѣра, приводитъ три названія: «положимъ», — говоритъ она, — «переплетная названа чиновничьей, студентской или офицерской». Въ этомъ обстоятельствѣ статья видитъ явный знакъ, что все дѣло есть пустое обезьянничанье, не имѣющее никакого смысла и по тому самому могущее повредить серіозному дѣлу женскихъ артелей, только что начинающихъ свое существованіе и такъ много обѣщающихъ впереди. Доводы статьи совершенно справедливы. «Если они», — разсуждаетъ она, — «завели переплетную не ради шутки, а для того, чтобы жить этимъ трудомъ, то они должны изъ чиновниковъ, студентовъ или офицеровъ обратиться просто въ переплетчиковъ, въ работниковъ. Кто далъ имъ право называть себя тѣмъ именемъ, которое они перестали уже носить?*

Всему этому, повторяемъ, нельзя. не сочувствовать вполнѣ. Не нужно при этомъ, конечно, забывать дѣйствительнаго, полнаго значенія женщины въ человѣческой жизни, не нужно смотрѣть на нее какъ на одну рабочую силу. Какъ работникъ, какъ добыватель цѣнностей, женщина всегда уступитъ мужчинѣ и, слѣдовательно, такой взглядъ на нее обрекалъ бы ее на вѣчное экономическое подчиненіе мужской половинѣ общества. По счастію, достоинство человѣка, такъ сказать, его цѣна для другихъ, измѣряется другою, не экономическою мѣркою. И потому, женщина можетъ обладать полнымъ равенствомъ съ мужчиною въ силу своего духовнаго значенія, какъ жена, мать, какъ живая связь людей между собою, по поводу которой именно и сказано: не добро быть человѣку единому.

Но, такъ какъ это высокое значеніе часто забывается женщинами и попирается мужчинами, то необходимо, чтобы у женщинъ былъ твердый якорь, на которомъ онѣ могли бы держаться при безпрерывныхъ опасностяхъ Этотъ твердый якорь — самостоятельная работа, независимое экономическое положеніе.

Начало этой исторіи, вѣроятно, памятно читателямъ Г. Погодинъ, ратуя противъ Костомарова, сослался на стихи Пушкина:

Сослался онъ на нихъ въ простотѣ души, предполагая, что каждое слово великаго поэта имѣетъ для насъ авторитетъ, составляетъ нѣчто важное и достойное вниманія.

Г. Костомаровъ отвѣчалъ, что ему удивительно, какъ можно ссылаться на эти пошлые стихи. Ибо какъ можетъ обманъ быть дороже истины?

Недавно г. Костомарову нашелся потакатель. Г. Орестъ Миллеръ въ своей статьѣ «Русскій народный эпосъ передъ судомъ г. Соловьева» (смотри «Библ. для Чт.», мартъ. Критика, стр. 54), отзываясь неодобрительно о нѣкоторыхъ выходкахъ г. Погодина противъ г. Костомарова, для вящей силы прибавилъ:

«Онъ (Погодинъ) вооружается противъ г. Костомарова даже такимъ стихотвореніемъ Пушкина, въ которомъ между прочими странностями, народъ честится „безсмысленнымъ“. Именно, съ той точки зрѣнія, которой держится „День“, эти стихи и должны представляться такими, какими они представились г. Костомарову — пошлыми, и только пошлыми, хотя бы ихъ написалъ Пушкинъ.

Фактъ презнаменательный. Появились, изволите видѣть, нынче точки зрѣнія, съ которыхъ стихи Пушкина кажутся пошлыми, исполненными странностей и т. п. Представителями и носителями этихъ точекъ зрѣнія являются такіе люди, какъ г. Костомаровъ и г. Орестъ Миллеръ (о „Днѣ“ мы не говоримъ, ибо г. Орестъ Миллеръ только навязываетъ ему свою мысль), то-есть люди, судя по всему, образованные, свѣдущіе, преданные наукѣ и притомъ люди зрѣлыхъ лѣтъ, а слѣдовательно, должно быть и зрѣлыхъ мыслей.

Кто же не одобряется ими? Пушкинъ; не одобряется самое прекрасное, самое свѣтлое явленіе нашей литературы. Пушкинъ у насъ есть явленіе, выходящее изъ ряду вонъ; онъ былъ воплощенный поэтъ; всѣ движенія его души и мысли носятъ на себѣ глубокій поэтическій характеръ, носятъ на себѣ печать красоты и гармоніи. И вдругъ — его стихи оказываются пошлыми! Ищите пошлости во всемъ, въ чемъ хотите, только не въ Пушкинѣ.

Далѣе — Пушкинъ былъ простой, прямой, здравый человѣкъ; человѣкъ съ чистымъ сердцемъ, съ теплою и свѣтлою душою. Не было на его душѣ никакой болячки, не было въ его духовномъ строѣ никакого искаженія и извращенія; онъ былъ человѣкъ въ высокой степени нормальный. И вдругъ въ его стихахъ находятъ странности самаго дурнаго качества!

Правильное отношеніе къ Пушкину можетъ быть только одно — благоговѣніе передъ великимъ явленіемъ. Его мысли и рѣчи должны быть разсматриваемы какъ нѣкоторыя образцы прекрасныхъ человѣческихъ мыслей, прекрасной человѣческой рѣчи. Въ этомъ смыслѣ, въ его мысляхъ и рѣчахъ воплощается несравненно больше мудрости, чѣмъ во множествѣ томовъ и головъ современныхъ мудрецовъ. Къ произведеніямъ Пушкина нужно приступать не иначе, какъ съ цѣлью питаться ими, извлекать изъ нихъ тотъ свѣтъ, то тепло, которыми они проникнуты.

Таково вообще значеніе поэтовъ, а изъ новыхъ поэтовъ всѣхъ народовъ едва ли есть другой болѣе чистый поэтъ, чѣмъ Пушкинъ.