В некрологе на смерть Богдана Кнунянца Степан Шаумян на вопрос, умер ли Агап Челогаев или его убили, отвечает: «Да, убили, дорогой товарищ, — так же, как и тебя».
Принимая участие в работе научного и литературно-художественных кружков в Баку, Богдан вынашивал догадку о некоем едином силовом поле, притягивающем его одновременно к столь разнородным, казалось бы, областям духовной жизни. Мечтал о великом синтезе науки, искусства, стихов и прозы, который когда-нибудь, быть может, удастся осуществить.
Кружки привлекали самую разношерстную публику. Клуб «Наука» посещал знакомый по Петербургу типографский наборщик Зенин. (Как полицейский осведомитель Зенин имел кличку «Усач».) А в литературно-художественном кружке активно сотрудничал приятель Зенина, рабочий-литейщик Мисак Саркисян. Разумеется, встречи имели характер общих дискуссий и потому скорее относились к общественно-политической сфере, чем к науке и искусству.
Это наименее освещенный историками период жизни Богдана Кнунянца. В нем содержится много неясностей. До сих пор, например, остается открытым вопрос, было ли опубликование Богданом статей в меньшевистских газетах сознательным актом, то есть проистекало ли оно из попытки примирения, подсказанной условиями жестокой реакции послереволюционных лет, или же автор статей не ведал ни о той «редактуре», которой подверглись последние его статьи, ни о том, в какие издания они попадут.
В бабушкином архиве сохранилась копия ее письма историку О. Г. Инджикяну, кандидатская диссертация которого была посвящена жизни и деятельности Богдана Кнунянца. Это письмо частично проясняет обстоятельства, сопутствующие появлению упомянутых публикаций.
«11.11.54 г.
Оганес Григорьевич, только что вернулась от Зеликсон-Бобровской и спешу сообщить Вам ее заключение по поводу Вашего реферата. Может, до 18-го числа успеете получить это письмо. От письменного отзыва она категорически отказалась, так как не видела Вашей работы.
Прежде всего, она считает, что в работе сделан неправильный крен в сторону литературных трудов Богдана. Из работы следует, что Богдан был чуть ли не одним из теоретиков партии. Это неверно. Он был пламенным революционером-большевиком, отдавшим всю свою жизнь революции. Что же касается его литературной деятельности, то он был лишь популяризатором политической литературы того времени. Если бы он был сильно политически подкован как марксист, — сказала она, — то, может, сумел бы преодолеть свой революционный темперамент и не совершить ряда ошибок по организационные вопросам. (Ее слова я передаю точно.)
Затем она находит, что об ошибках Богдана надо говорить резко, без скидок.
В связи с этим она считает для меня необходимым, несмотря на то, что мои слова могут оказаться бездоказательными, сообщить Вам, что свои статьи, опубликованные посмертно в журнале „Наша заря“, Богдан сам отправить туда не мог. Он мог писать только для „Просвещения“. Ни политически, ни организационно с меньшевиками он никогда не был связан, и если его статьи с редакционными поправками меньшевиков вышли в „Нашей заре“, то это произошло потому, что в одной камере с Богданом сидел меньшевик Вайнштейн (Секкерин), к которому ходила на свидания меньшевичка Анна Петровна Краснянская, корреспондентка „Нашей зари“. Очевидно, после смерти Богдана его статьи попали в „Нашу зарю“ через Краснянскую.
Зеликсон-Бобровская находит еще, что в реферате умалена роль товарища Сталина, о котором ничего не говорится.
Вот и все, что она мне сказала. Учтите все это при выступлении.
С приветом Фаро».
Одно обстоятельство требовало незамедлительного уточнения. Дело в том, что официального документа о смерти Богдана Мирзаджановича Кнунянца в природе не существует. И никогда не существовало. Умер Сумбат Маркаров. Документы о смерти оформлены на его имя. Рассказы очевидцев о похоронах Богдана Кнунянца весьма противоречивы, иногда даже взаимоисключающи.
С самого приезда Богдана в Баку Мелик Меликян (Дедушка) и Степан Шаумян настаивали на его отъезде из Баку. Может, он послушался и уехал?
Уже в июне 1910 года бакинская охранка доносила по инстанциям, что «Богдан Кнунянц живет в Баку под чужой фамилией». Его искали. В августе 1910 года с помощью сослуживцев пытались установить личность С. А. Маркарова (Маркаряна), показывая им фотографии Б. М. Кнунянца. Из этого ничего не вышло. Сослуживцы не выдали.
Выдал Мисак Саркисян, завсегдатай литературно-художественного кружка, друг Зенина.
«1911 года мая 8 дня в гор. Баку. Я, начальник Бакинского жандармского управления полковник Минкевич, рассмотрев произведенную в порядке положения о государственной охране переписку об обследовании степени политической благонадежности бухгалтера Биби-Эйбатского нефтяного общества Сумбата Александровича Маркарова и служащего в Бакинском отделении Русско-Азиатского банка Николая Ивановича Секкерина, которые по установке их личностей оказались: первый — крестьянином Шушинского уезда Елизаветпольской губернии Богданом Мирзаджановым Кнунянцем, а второй — курским мещанином Семеном Лазаревичем Вайнштейном, нашел:
1. Начальник Бакинского охранного отделения запиской от 20 сентября 1910 года за № 4118 донес преднаместнику моему по должности начальнику Бакинского жандармского управления, что, по сведениям агентуры, бухгалтером Биби-Эйбатского нефтепромышленного общества состоит разыскиваемый циркуляром департамента полиции от 31 августа 1907 г. за № 150037/14 Богдан Кнунянц, именующий себя Сумбатом Александровичем Маркаровым. Впоследствии запиской от 7 октября за № 4227 начальник того же охранного отделения донее тому же моему преднаместнику, что в одной квартире с Сумбатом Александровичем Маркаровым проживал окончивший Харьковский университет Николай Иванов Секкерин — бывший член Совета рабочих депутатов.
Произведенным обыском в квартирах названных лиц ничего указывающего на преступную их деятельность обнаружено не было и лишь в числе литературы, взятой у Маркарова, обнаружено несколько произведений печати (каждое в одном экземпляре), хотя и относящихся к вопросам социал-демократии, но не указанных в алфавитном указателе по книгам и брошюрам, арест на которые утвержден судебными установлениями.
2. Маркаров на допросе показал, что зовут его Сумбатом Александровичем, имеет от роду 31 год, вероисповедания армяно-грегорианского, приписан к обществу мещан города Шуши. К дознаниям не привлекался, за границей не был, холост, родители умерли, а брат Хачатур и сестра Сарра проживают в Красноводске, что служит он, Маркаров, бухгалтером Биби-Эйбатского нефтяного общества и известен директору промыслов Александру Ивановичу Манчо и его помощнику Владимиру Николаевичу Делову…»
Такое имелось донесение. И много других подобных. Делом Маркарова интересовались жандармские управления Баку, Тифлиса, Петербурга, канцелярии наместника по Кавказу.
До окончательного выяснения дела Сумбат Маркаров заразился брюшным тифом и 14 мая 1911 года скончался от паралича сердца в тюремной больнице. Лечил больного, по его настоятельной просьбе, Тигран Исаханян — тот самый Тигран Исаханян, в московской квартире которого останавливалась бабушка, приезжавшая из Петербурга навестить брата, сидевшего в Таганской тюрьме. От него бабушка и знает о причинах посмертного опубликования статей Богдана в «Нашей заре».
Среди вещей умершего наибольшую ценность представляло серебряное портмоне, на верхней крышке которого были выгравированы сплетенные буквы «Б» и «Е». Портмоне было передано лечащему врачу заключенного Т. В. Исаханяну. Серебро потускнело, кое-где образовались темные пятна. В одном месте поверхность казалась чуть более светлой — видимо, последний владелец портмоне пытался чистить его то ли сукном, то ли каким-то порошком, имевшим, скорее всего, органическое происхождение.
Как следует из воспоминаний лечащего врача, больной был очень слаб. По ночам его мучали нестерпимые головные боли, а в последние дни — и днем. Он непрестанно требовал, чтобы ему давали порошки, которые несколько облегчали страдания. Боль утихала, но потом вспыхивала с новой силой. Лечащий врач оставлял на день не более четырех порошков, опасаясь, что большее их число повредит больному.