Изменить стиль страницы

Другая струя — поэзия книжников, просвещенных людей, преимущественно духовенства. Их произведения большей частью дидактичны, связаны с церковной культурой или же являются стихотворными посланиями. Примыкают к ним по содержанию и произведения образованных «мирян» {Панченко, 26–62}.

Ранний стих XVII в. (VI, 3) имеет черты сходства с раёшным стихом: это стих фразовый, со смежной рифмой и тесной синтаксической связью рифмующихся пар. Рифма почти всегда грамматическая, как следствие синтаксического параллелизма, созвучие может быть приблизительным. Количество ударений и слогов в стихе тоже неопределенно.

Во второй половине XVII в. трудами Симеона Полоцкого утверждается силлабическая система стихосложения, главный признак которой — равносложность стихов. Наиболее употребительные размеры — цезурованные 13-сложник (7 + 6) (VI, 5, 7) И 11-сложник (5 + 6) (VI, 6). Реже встречаются 8-сложник и другие размеры.

Как мог на три четверти столетия утвердиться силлабический стих с неопределенным количеством ударений? Наиболее правдоподобной представляется гипотеза Б. В. Томашевского: большинство стихотворцев — лица духовные; вероятно, стихи декламировались на лад обычного при богослужении речитатива, в котором слоги выравниваются по силе произношения и сходит на нет различие между ударными и безударными.

С таким особым стилем произношения стихов связаны и поражающие наш слух разноударные рифмы: себ́е — по потре́бе, нау́чится — роди́тся, глаго́лати — рассужда́ти и т. п. (VI, 5, 6, 7) {Томашевский, 98–101; Панченко, 209–233}. Однако под влиянием польской поэзии, в которой силлабика утвердилась с XVI в., преобладает женская рифма.

Сохраняется грамматическая рифма. Синтаксическая связь рифмующихся стихов подчеркивалась графикой: первый стих писался с прописной буквы, второй, рифмующийся, — со строчной и с отступом.

Популярны были акростихи; в конце стихотворения Германа «Ангелскую днесь вси радость…» (VI, 4) начальные буквы (кроме рефрена) составляют фразу: «Герман сие написа».

В первой трети XVIII в. силлабика достигает вершины своего развития и претерпевает кризис. Новое светское содержание приходит в противоречие с церковно-речитативной декламацией. Короткий 8-сложник заметно тонизируется; «За Могилою Рябою» Феофана Прокоповича (VI, 8) звучит почти чистым хореем, что особенно ясно слышно при сравнении с 8-сложником Германа (VI, 4). Феофан экспериментирует и с рифмовкой: «За Могилою Рябою» написано тройными созвучиями, а «Плачет пастушок…» (VI, 9) — первая в XVIII в. перекрестная рифмовка, к тому же неравных стихов: чередуются 10-сложники (5 + 5) и 4-сложники.

А. Д. Кантемир в своих сатирах раскрепостил силлабический стих, освободил его от обязательной синтаксической связи зарифмованных строк, допускал переносы, и, как следствие, у него появились разнородные рифмы: многи — ноги, дети — разумети и т. п. (VI, 10). Однако стопной теории и практики Тредиаковского он не принял, упорядочив лишь ударения перед цезурой: в отличие от Симеона, у которого преобладали женские предцезурные окончания, Кантемир во второй редакции сатир допускал только мужские и дактилические. Это была запоздалая полумера. В поэзии Кантемира русский силлабический стих достиг вершины и на этом прекратился.

Анонимная демократическая поэзия, восходящая к фольклору

1. Повесть о Горе и Злосчастье

(Отрывок)

Наживал молодец пятьдесят рублев,
залез он себе пятьдесят другов,
честь его яко река текла.
Друговя к молодцу прибивалися —
<в> род-племя причиталися.
Еще у молодца был мил н<а>дежен друг,
назвался молодцу названой брат,
прельстил его речми прелестными,
зазвал его на кабацкой двор,
завел его в избу кабацкую,
поднес ему чару зелена вина
и кружку поднес пива пьяного,
сам говорит таково слово:
«Испей ты, братец мой названой,
в радость себе и в веселие и во здравие,
испей чару зелена вина,
запей ты чашею меду сладкого.
Хошь и упьешься, братец, допьяна,
ино где пил, тут и спать ложися.
Надейся на меня, брата названого,
я сяду стеречь и досматривать.
В головах у тебя, мила друга,
я поставлю кружку ишему сладкого,
вскрай поставлю зелено вино,
близ тебя поставлю пиво пьяное,
сберегу я, мил друг, тебя накрепко,
сведу я тебя ко отцу твоему и матери».
В те поры молодец понадеяся на своего брата
                                                            названого,
не хотелося ему друга ослушаться,
принимался он за питья за пьяные
и испивал чару зелена вина,
запивал он чашею меду сладкого,
и пил он, молодец, пиво пьяное.
Упился он без памяти
и где пил, тут и спать ложился,
понадеялся он на брата названого.
Как будет день уже до вечера, а солнце
                                                            на западе,
от сна молодец пробужается,
в те поры молодец озирается:
а что сняты с него драгие порты,
ч<и>ры и чулочки все поснимано,
рубашка и портки все слуплено
и все собина у его ограблена,
а кирпичек положен под буйну его голову,
он накинут гункою кабацкою,
в ногах у него лежат лапотки-отопочки,
в головах мила друга и близко нет.
И вставал молодец на белые ноги,
учал молодец наряжатися,
обувал он лапотки-<отопочки>,
надевал он гунку кабацкую,
покрывал он свое тело белое,
умывал он лицо свое белое.
Стоя молодец закручинился,
сам говорит таково слово:
«Житие мне бог дал великое,
ясти-кушати стало нечего,
как не стало деньги ни полуденьги,
так не стало ни друга не полдруга,
род и племя отчитаются,
все друзи прочь отпираются»…