Мы полагаем, таким образом, что вследствие современных научных революций можно говорить, в стиле контовской философии, о четвертом периоде, три первых соответствуют древности, Средним векам, Новому времени. Этот четвертый период: именно в современную эпоху происходит разрыв между обыденным и научным знанием, между обыденным опытом и научной техникой. Например, с точки зрения материализма начало эры этого четвертого периода могло бы быть связано с моментом, когда материя определяется посредством ее электрических свойств, или, еще точнее, посредством ее электронных свойств. Именно там имеют место характеристики, которым мы уделили особо пристальное внимание в нашей книге о волной механике. В настоящей работе мы хотим попытаться представить прежде всего философский аспект новых экспериментальных методов. (3, с. 97)

Каковы будут человеческие последствия, социальные последствия такой эпистемологической революции? Вот еще одна проблема, которую мы еще не затронули. Трудно даже измерить психологический масштаб этих глубоких интеллектуальных перемен. Особый вид интеллектуальности, который развивается в форме нового научного духа, локализуется в очень узком, очень закрытом пространстве научного города. Но есть еще кое-что большее. Современное научное мышление, даже в сознании самого ученого, отделяется от обычной мысли. В конечном счете ученый оказывается человеком с двумя формами поведения. И это раздвоение волнует все философские дискуссии. Оно часто проходит незамеченным. И к тому же ему противостоят легковесные философские декларации о единстве духа, о духовном тождестве. Сами ученые, когда они объясняют пауку профанам, когда они преподают ее ученикам, стараются связать в непрерывную последовательность научное знание и обиходное знание. Только постфактум следует констатировать, что научная культура определила преобразование знания, реформу познанного бытия. Сама научная история, когда ее представляют в короткой преамбуле как подготовку нового прошлым, множит доказательства непрерывности. Однако в такой атмосфере психологической неясности всегда будет трудно выявлять специфические черты нового научного духа. Три состояния, обрисованные Огюстом Контом, демонстрируют черты непрерывности, присущие духу в целом. Наложение некоего четвертого состояния — столь неполного, такого специфичного, так слабо укоренившегося — почти не способно, таким образом, повлиять на ценности доказательства. Но, может быть, как раз в одном из культурных влияний на ценности доказательства можно было бы лучше определить цену научного мышления. Но как бы ни обстояло дело с этими общими темами, мы попытаемся привести чрезвычайно простые примеры, чтобы показать прерывность процесса рутинной эволюции и эволюции современной техники, построенной на научной базе. (3, с. 99)

Изучая современное научное мышление и сознавая всю его актуальность, своевременность, необходимо обратить внимание на его ярко выраженный социальный характер. Ученые объединяются в сообщество («город ученых») не только для того, чтобы познавать, но и для того, чтобы специализироваться, чтобы пройти путь от четко поставленных проблем к неординарным решениям. Специализация сама по себе, которая еще должна себя обосновать в социальном плане, не является феноменом сугубо индивидуалистичным. Интенсивная социализация науки явно обладает последовательным когерентным характером; упроченная в своих основаниях и специализации, она является еще одним неоспоримым и реальным фактом. Не признавать этого — значит впасть в гносеологическую утопию, утопию индивидуальности познания.

Необходимо иметь в виду этот социальный характер науки, так как действительно прогрессивное материалистичное научное мышление происходит именно из этого социального характера науки, решительно порывая со всяким «естественным» материализмом. Отныне движение науки в контексте культуры опережает природное движение. Быть химиком означает быть в контексте культуры, занимать место в городе ученых, определенное современностью исследований. Любой индивидуализм здесь будет совершенным анахронизмом. На первых шагах культуры этот анахронизм еще ощутим. Чтобы провести психологический анализ научного духа, нужно исследовать направление развития науки, пережить само возрастание знания, генеалогию прогрессирующей истины. Прогресс научного знания характеризуется восходящим характером истины, расширением поля доказательств. (3, с. 200)

Нам представляется, что необходимо исследовать материализм материи, материализм, порожденный бесконечным разнообразием видов материи, материализм экспериментирующий, действенный, развивающийся, продуктивный. Мы покажем, что после нескольких рациональных попыток в современной науке появился материалистический рационализм. Мы также постараемся привести ряд новых доказательств в пользу тезисов, выдвинутых нами в работах «Прикладной рационализм» (Париж, 1949) и «Рационалистическая активность современной физики» (Париж, 1951). Материализм сам по себе вступает в эру активного продуктивного рационализма Научное знание характеризуется появлением математической химии подобной математической физике. Именно рационализм определяет характер экспериментов, проводимых с материей, в результате чего появляются ее новые виды. Симметрично прикладному рационализму можно говорить об упорядоченном материализме. (3, с. 201)

МАРТИН ХАЙДЕГГЕР. (1889-1976)

М. Хайдеггер (Heidegger) — немецкий философ, один из инициаторов смены гуманитарно-философской парадигмы в XX века — «перехода от мира науки к миру жизни» (Г.-Г. Гадамер) в самом научном познании исторического опыта; этим объясняется мощное влияние Хайдеггера на философию и на гуманитарные науки (от теологии до филологии), как и специально на философию и теорию науки — влияние, не ослабевающее и поныне. Родился в местечке Мескирх на юге Германии, учился в католической гимназии в Констанце и Фрайбурге, на теологическом (1909-1911) и естественно-научно-математическом (1912) факультетах Фрайбургского университета. Потрясения Первой мировой войны и революции, по-видимому, имели решающее влияние на становление философии Хайдеггера: после демобилизации он, вернувшись во Фрайбург, переходит с теологического факультета на философский и становится ассистентом основателя феноменологии Э. Гуссерля (1919-1923); в Марбурге (1924-1928) читает (ныне опубликованные) курсы лекций, в которых пересматривает классическую философскую традицию, обосновывая необходимость ее «деструкции» — преодоления исторической инерции мысли путем возвращения к историческому истоку — греческой философии, в особенности к Аристотелю. После сенсационного успеха своей главной книги «Бытие и время» (1927) он возвращается во Фрайбург (1928). С середины 30-х годов, после так называемого поворота, Хайдеггер еще более радикализует свои поиски подлинной историчности и бытия, и мышления, зачастую отказываясь, в попытках схватить неопредмечиваемую, неовеществляемую «истину бытия», от традиционного языка науки и «метафизики» в пользу языка поэзии и синкретического философствования досократиков.

Историко-онтологической радикализации («деконструкции») Хайдеггер подвергает само понятие науки, как в публикуемом ниже фрагменте работы «Время картины мира» (1938; опубл. 1950). По его мнению, не существует какой-то науки «вообще», как нет и общей истории науки, поскольку недопустимо применять критерии и масштабы «научности» Нового времени к другим духовно-историческим мирам жизни и мысли — античности и средневековью. Ведь сами эти критерии и масштабы не «научны», а «бытийны» (историчны). В отличие от «морфологии культуры» О. Шпенглера, Хайдеггер настаивает как раз на исторической преемственности и непрерывности научно-теоретических, «технических» традиций прошлого.

Основные сочинения: «Кант и проблема метафизики» (1929). М, 1997; «Введение в метафизику» (1935). СПб., 1997; «Пролегомены к понятию времени» (1925). Томск, 1998; «Время и бытие» (статьи и выступления). М, 1993; «Основные проблемы феноменологии». СПб., 2001.