Ах, если б встретить ту девочку с золотыми глазами в Торремолиносе! Отобью ее у кого хочешь, если — только красотка еще меня помнит.
Такие мысли меня подбодрили, и время пошло быстрее. «Могучему» надо дать передышку, он уже набегался, хоть теперь нет опасности, что перегреется. Ему не по душе шведки, ха — ха.
Что еще мне нравится вспоминать время от времени, так это ту бабу, что жила прямо против нашей мастерской. Этого никому не расскажешь, потому как и хозяин за ней приударял, и Вольный Стрелок, и все, само собой; если узнают, они устроят надо мной самосуд и выгонят взашей. Она, значит, была чья‑то содержанка, чья именно, я не допытывался, факт то, что она не работала, а нужды ни в чем не знала, она вечно слонялась по улице, и наконец мы договорились не выходить к пей со свистом или шиканьем, хоть каждому очень этого хотелось. Маноло говорил, это ее взбесит. Она была свеженькая, пышная и очень красивая. Вольный Стрелок говорил, она каждый день затягивается. «Неужто вы не замечаете? У вас что, глаз нет? Когда выходит из дому, она затянута, но она такая толстая, что пояс постепенно подается, наконец совсем растягивается, и тогда опа возвращается домой. Приходит распаленная донельзя, тут ее и заиметь». Вольный Стрелок всегда прав. Однажды она меня попросила подняться к ней починить кран или что‑то в этом роде, подстерегла одного, я шел из бара с бутербродами и бутылками. Я не водопроводчик, говорю, не смогу управиться с вашей работой, говорю любезно, но особого интереса пока не проявляю. «Поднимись, когда кончишь работу в мастерской, между семью и восьмью, — сказала она, — увидишь, что справишься, дурачок. И не опаздывай». Что тут делать. Я вспоминаю сейчас обо всем этом, потому что я один, затерян На чертовой дороге, конца ей не видать, я один, ночью и еду закатить себе неслыханный праздник. Та баба была толстущая, но хорошо сложена, все у ней было как надо, на месте, но была она какая‑то шалая. Да еще, я думаю, здорово распутная, потому что есть вещи, которые не случились бы с тобой, проживи ты хоть тыщу лет. В общем, мне с ней было хорошо, но надолго меня не хватило. Я выпил там виски, и от него меня развезло; я впервые пил виски и с тех пор больше его не пробовал; да, эта баба была распутная.
Я потерял счет времени, не знаю, сколько часов сижу уже на этой тарахтелке, начинаю уставать и к тому же проголодался. Но вблизи не видно ни малейшего признака | жилья. Не знаю, на каком я километре, выходит, слишком отвлекаться тоже нехорошо. Хоть бы скорей показалась какая‑нибудь надпись или указатель для ориентировки. До Вальдепеньяса, должно быть, уже немного осталось. Там я выпью полбутылочки, но приберегу аппетит для полусухого амонтильядо моей земли.
Чтобы согреться, надо поесть, выпить и укрыться в доме, остальное — только воображение. Не то чтоб я заледенел, но на ходу, с открытой грудью холод пробирает.
Давай — давай… Теперь надо позаботиться о жратве, а?
IV
Я вошел в одну закусочную около заправочной станции Вальдепеньяса, там потрясающая кассирша, хотя ее видно только до пояса; прежде всего я залпом опорожнил кружку пива, а пока готовили остальное, пошел ополоснуться в ватер. Умыл лицо, смочил волосы, причесался/^ слегка брызнул на себя, чтобы капли потекли по всему телу. Славно, особенно после долгих часов, когда пылишься, как пастух в пустынной степи. Вернулся в салон, примостился к стойке боком, ногу поставил на перекладину внизу и принялся есть бутерброд с омлетом, а другой рукой налил себе первый стакан прохладного вальдепепьяса. Входило и выходило довольно много народу, шоферы грузовиков и проезжие — товарищи по судьбе, так сказать, положено их приветствовать, между нами нужна солидарность; среди женщин, конечно, были и толстухи в брюках, всегда это меня бесит: как они не понимают, какой у них глупый вид; два типа из Мадрида воображают, что сногсшибательны в своих шортах и майках, потные и с портативным холодильником для кока — колы, который болтается у них в руках, — конечно, без него им никак не обойтись. Я разглядывал девушек и женщин, они входили и выходили, поглазел также на Элиота Несса, размахивающего автоматом по телевизору, и после колбасы попросил еще полбутылки и с жадностью умял бутерброд с сыром, под конец у меня еще осталась пара стаканчиков от второй бутылки, и я проглотил их на закуску. Да, здорово! Всегда я завидовал людям денежным, скажем герцогу Альбе или нынешнему Баррейросу[17]; съедят себе бутерброд и, если не наелись, просят еще бутерброд, а если и тогда у них аппетит, то и еще один, не заботясь о расходах. Не всегда можешь так жить, но в тот вечер я был при деньгах и мог себе это позволить. Потом я заказал кофе и, пока мешал сахар ложечкой, загляделся на зад одной брюнетки: она выходила из столовой, в компании, и надо же, это оказалась Чудесница, а с ней, ясно, Длинноногий и Рафа с неизменным шейным платком, дополняла четверку какая‑то незнакомка.
Парень, что ты здесь делаешь, вот неожиданность, откуда ты взялся… а вы, пресвятая дева! Иди сюда, пропустим по рюмочке, не откладывая! И все это они пересыпали иностранными словами, от чего я прихожу в ярость.
Длинноногий и Рафа зажали меня с боков и хлопали по затылку и по спине, очень довольные встречей, да и я рад был их видеть, пошли воспоминания о прошлом, видели бы вы, как они стали кричать официанту, чтобы он нас обслужил.
— Поди вас узнай! — смеюсь я и хлопаю их по спине. — Такие шикарные и лопочете по — английски!
Я сказал «такие шикарные», потому что они были франтовски одеты: странные броские рубашки и куртки, конечно новехонькие, а брюки — зеленые, как у гражданских гвардейцев, надо было это видеть; но главным образом я имел в виду Чудесницу; на ней были брюки в крупную клетку, вернее, в ромбы, красные и белые, брюки туго обтягивали ягодицы и бедра, фигура у нее всегда была пышная; черная грива волос разбросана по спине до пояса, ну и волосы — с ума сойти, да, она умела этим пользоваться. А с Рафом — блондинка, он мне представляет ее как свою жену, я чуть с ног не валюсь, слыхано ли, жениться на немке, но, разумеется, девчонка из другой породы, сексапильна, да, но не так вызывающе, как Чудесница.
Мы выпили несколько рюмок коньяку, и я в шутку сказал: «Sigaret, sigaret» [18], как раньше когда‑то мы просили у туристов, сейчас‑то они курят светлый табак, но я нет, я больше не курю. Надо же, кто бы сказал, как тесен мир, ну как ты, где, что делаешь, как поживаешь?
Вдруг парни вдвоем поднимают меня и силой волокут, хотят чем‑то удивить. «Вот на чем мы приехали» — и показывают синий «пежо» с желтой табличкой. А я: надо же. Что ж, поздравляю, а кто водит? Оба, по очереди. А ты по — прежнему механиком? К вашим услугам, вот уже Длинноногий поворачивает ключ, открывает дверцу и садится за руль, чтобы я видел — все это правда, он уже не тот голодранец, что раньше. Дуу… дуу, два гудка клаксоном — и, сидя вполоборота, небрежно захлопывает дверцу.
Подбегают женщины: «Что, мы уезжаем?» «Брось! — сердито кричит Рафа. — Ты не знаешь разве, кто это? Как это мы его бросим после такой долгой разлуки! Выпьем еще, и пусть он нам расскажет…» «Сами‑то ничего не рассказываете, а я что ж… Что тут рассказывать!»
Они мне поставили еще выпивки, потом заплатил я, и было уже очень поздно. Превосходные друзья, конечно; я рад был их повидать, но что‑то меня расстроило. Немка молчала как рыба, она не знала ни слова по — испански; Рафа обучил ее пока только ругательствам.
Они ехали из Кабры, где провели месяц отпуска отпетыми бездельниками. Чудесница не сразу выложила мне, что моя мать очень плоха и жалуется, дескать, я ей не помогаю и даже не пишу. «Вы ее видели?» — самый глупый вопрос, какой только можно было задать. Они кивнули, но ничего не сказали, чего уж тут говорить. Но Чудесница продолжала — и не успокаивалась: все старалась показать мне, какие они добрые, как они многим помогают, посылают деньги из Германии, а я что, и так далее. «Не падай духом, — сказал мне Рафа, тот, что с шейным платком, он был моим лучшим другом в десять- двенадцать лет, что я, даже в пятнадцать, ведь, помнится, тогда я подарил ему наваху с перламутровой рукояткой и с надписью: — «Прощай, оставляю тебе эту подружку», а он на следующий день принес мне пояс из монет по два реала, его у меня стибрили в проклятой Куэста‑де — лас- Пердисес. — Не падай духом, приезжай туда, что тебе здесь делать». Я покачал головой, вот и весь ответ.