на видела, как он входил в какой‑то отель с подругой Негра. А ведь дома кто угодно поклялся бы, что они едва знакомы. Возможно, конечно, все это выдумки: невестка Сильвии очень интересовалась подобными вещами, хоть и пыталась скрыть свое любопытство. Через несколько дней после того, как были сделаны эти наблюдения, у молодой четы сломалась кровать. Одна из ножек не выдержала, и супруги грохнулись на пол. На время их матрас поместили рядом с нашим. То есть мы только думали, что на время. На другой день Жуан завел разговор о случившемся с хозяином. Поскольку отношения по моей вине были испорчены, тот заявил, что, если жильцы хотят спать как положено, пусть чинят кровать за свой счет. Напрасно Жуан возражал, что мебель хозяйская, а они только снимают ее, так же как и комнату. Старик не сдавался, и в конце концов брат Сильвии поклялся, что не заплатит ни гроша за чужую вещ'ь. Пришлось нам всем спать на полу. Жуан с супругой почувствовали себя немного отмщенными, когда Клешня попал головой в ночной горшок. Он выносил сосуд в полусонном состоянии и споткнулся о ковер. Судьбе было угодно, чтобы хозяин застрял в горшие намертво. Очевидно, аромат сильно подействовал на него, потому что бедняга потерял сознание. Сеньора Ремей, услыхав грохот, зажгла свет и немедленно разразилась пронзительными воплями. Все повскакали с постелей. Зрелище нам открылось весьма поучительное, и прошло минут десять, прежде чем кто‑то догадался освободить кривого от необычного головного убора. Еще десять минут потребовалось на то, чтобы вернуть Клешне хоть ту спо_: собность соображать, которая у него имелась. Очевидно, мы несколько перестарались, так как на следующий день хозяин, еще не придя в себя от унижения, развил небывалую деятельность и снова взялся за старое. С этих пор попытки проникнуть в дом стали безнадежным мероприятием. Клешня нашел вернейшее, с его точки зрения, средство: повесил на дверь цепочку. Ее длина была тщательно подогнана так, чтобы пройти мог только один человек, да и то не слишком толстый. Больше всего страдал от этого переписчик, широкоплечий и плотный, несмотря на полуголодное существование. Ему приходилось каждый раз проделывать сложнейшие манипуляции, которые, по совести говоря, больше были рассчитаны на публику. Мера, принятая кривым, не встретила одобрения среди квартирантов; они даже собирались сорвать цепь, как только старик отвернется. Однако Клешня не зевал. Теперь он даже газету читал в прихожей, наблюдая за передвижениями жильцов. Это намного увеличило расход электричества, но хозяин не отступал. Он решил добиться своего любой ценой. Не смущало старика и то, что его единственный глаз страдал от чтения при тусклом свете лампочки; кривой твердо решил пожертвовать собой ради дела. Таким образом, жильцы с утра до ночи находились под строгим контролем. Стоило повернуть ключ в замочной скважине — хозяин вскакивал с места, готовясь грудью встретить непрошеного гостя. Вход был надежно защищен, и не знаю, что бы я делал, если бы одно из окон в комнате Жуана не выходило на лестницу. Теперь оно служило мне дверью. Услышав на площадке условный свист, брат Сильвии или его жена просовывали в окно гладильную доску, которая одним концом опиралась на подоконник, а другим — на перила, и я шел по ней, как эквилибрист. В первый раз старик ничего не заметил и, когда мы столкнулись в коридоре, уставился на меня как на привидение. В дальнейшем, когда наш трюк был раскрыт, гладильная доска превратилась для хозяина в объект жгучей ненависти. Однажды Жуан одолжил ее жене переписчика, старик завладел ею, и доска бесследно исчезла. На следующий день я не застал на месте своего мостика. Брат Сильвии с супругой и другие жильцы, настроенные против кривого, искали доску по всему дому, но напрасно. Клешня довольно потирал руки, а сеньора Ремей ехидно усмехалась. В конце концов пропажу нашли: нижние соседи стали кричать, зто кто подвесил к балконной решетке гладильную доску. Оказывается, старик привязал ее к прутьям решетки. Впоследствии этот эпизод повторялся неоднократно, поскольку кривой очень пристрастился к такого рода уловкам. Иногда поиски затягивались часа на два, а я тем временем терпеливо ждал на лестнице. Жена Жуана даже перестала одалживать доску соседкам: наша драгоценность исчезала именно из их рук. Однако такая мера только ухудшила положение. Обе женщины, лишившись своего давнего законного права, тут же переметнулись на сторону хозяев и при каждом удобном случае твердили, что никто не имеет права водить в дом посторонних, которые бог знает чем занимаются. Тут опять выплыл случай с проклятым подсвечником, и все дружно решили, что стянул его именно я. Супруга Негра якобы даже видела мепя за этим черным делом. Брат Сильвии так разозлился, что на следующий день подобрал на молу нескольких бродяг и привел их ночевать. Гости проникли в комнату по гладильной доске. Когда старики увидели у себя в доме этих типов, оба чуть не упали в обморок. Мужчины гуськом вышли в коридор, дружно паправилнсь к умывальнику и основательно помылись, что для них было совсем нелишне. Как только к хозяину вернулся дар речи, он накинулся на Жуана. Тот охотно признал: да, действительно, у него гости. Кривой заорал, что это так не пройдет, ни за что не пройдет, и стал повторять одно и то же, как испорченная пластинка. Старуха не захотела отставать от мужа и принялась оскорблять бродяг, пронять которых оказалось нелегко: они и не такое слыхали. Под строгим наблюдением брата Сильвии гости тщательно вымылись, и Жуан даже лично проверил, не осталось ли у кого грязи за ушами. Теперь коридор был похож на озеро. Дети переписчика тут же взялись мастерить бумажные кораблики. До чего смышленые ребятишки! Один из бродяг, человек уже немолодой и спокойный, сам того не желая, подлил масла в огонь. Он мылся последним и, поскольку сеньора Ремей как всегда крутилась рядом, изрыгая проклятия, величественным жестом попросил ее посторониться. Старуха восприняла это как агрессивный выпад и замахала своими граблями. Гость едва избежал оплеухи. Тут терпение его иссякло, и он принял вызов. Чтобы выжить, этот человек на своем веку усмирил не одну женщину. Но сеньора Ремей тоже была не промах, а потому нисколько не смутилась. Она быстро сунула руку в рот, вытащила вставную челюсть, положила ее на край умывальника и атаковала бродягу, успевшего встать в оборонительную позицию. Тут вмешались все остальные и не допустили кровопролития. Интересно, что когда старуха хватилась протеза, его на раковине не оказалось. А вместе с зубами бедняжка лишилась своего главного оружия. Теперь, как она ни старалась, ни одного слова разобрать было нельзя. Руки, однако, служили ей исправно, как и прежде. Первыми жертвами стали дети переписчика. Очевидно, старуха решила, что это все их козни. А может, начать с ребятишек показалось ей проще. Не делая никому снисхождения, сеньора Ремей раздала каждому по тумаку. Само собой разумеется, оба мальчишки кинулись в комнату под защиту матери, а самая младшая напустила лужу. Но никто не обратил на это внимания: и так кругом была вода. Жена переписчика как тигрица ринулась на обидчицу, но несколько растерялась, когда та потребовала вывернуть карманы детей. Оттуда извлекли множество разнообразных предметов, начиная от обрывков бечевки и кончая звеном от цепочки в клозете; был найден даже неизменный коробок с мухой, свидетельствующий о преемственности поколений, но старухиных зубов не оказалось. Не оказалось их и на полу, куда переместились поиски. Протеза не было нигде. Разумеется, тогда решили обыскать и бродяг, но тут же выяснилось, что они люди солидарные, ибо дружно воспротивились нашим посягательствам. Жуан заявил, что его друзья деликатные натуры и, если кто‑нибудь вздумает шарить у них в карманах, гости немедленно покинут дом. Истолковав слова молодого человека буквально, старики кинулись к незваным визитерам. Тем временем я, воспользовавшись всеобщим замешательством, решил поближе изучить цепь на двери, неосмотрительно покинутой кривым. Цепь действительно оказалась крепкой, и справиться с ней средствами, имевшимися в моем распоряжении, то есть голыми руками, не представлялось возможным. Чтобы хоть как‑то отомстить за свое бессилие, я схватил с сундука подсвечник и хотел спрятать его. Однако Клешня, обеспокоенный моим отсутствием, пулей влетел в прихожую и поймал меня с поличным. Посыпались обвинения и угрозы; чтобы сбить старика с толку, я предложил почистить все подсвечники по песете за штуку. Кривой грубо отверг это предложение и молча указал мне на дверь. Не обращая на него внимания, я направился к умывальнику, где кипело сражение. Старик крутился все время рядом, а потом поведал все супруге. Та «разу же забыла о бродягах и, встав на цыпочки для пущей важности, заявила, что я разоряю дом, бывший до моего появления полной чашей. То есть сказал это Клешня, выступавший переводчиком при жене. Жуан поддержал игру и ответил на некотором подобии французского, очень похожем на старухино бормотание и, видимо, принадлежавшем к той же языковой группе. Я перевел его слова. Положение становилось забавным. Старуха нападала на нас при содействии мужа, Жуан защищался на иностранном языке, который я толковал на свой лад, дабы вразумить сеньору Ремей… Бродяги были в полном смятении. Конечно, им много пришлось повидать в жизни, но это уж слишком! Один даже сказал, что если немедленно не уйдет, то потом всю ночь не сможет сомкнуть глаз: это не квартира, а сумасшедший дом. Остальные с ним согласились и решили смы ться. Тут все внезапно улеглось. Жуан очень не хотел отпускать гостей и попытался задобрить их, чтобы хоть как- то удержать. Но бродяги не дали себя обмануть и направились к двери. Когда они вышли, в квартире воцарилось гробовое молчание, длившееся до утра. А на следующий день Жуан привел новую партию оборванцев и клятвенно заявил, что, пока на двери цепочка, в доме перебывают бродяги и нищие со всего города, а если понадобится, то и предместий. Однако старики теперь были научены опытом, и, как только гости Жуана выходили в коридор помыться, хозяйка оказывалась тут как тут и захлебывалась лаем. Это получалось у нее непроизвольно из‑за отсутствия зубов, но на посетителей производило неизгладимое впечатление: примерно через полчаса они покидали поле боя. Что верно, то верпо, зрелище разыгрывалось захватывающее. Переписчик иногда даже пораньше уходил с работы, чтобы не опоздать к началу. Негр с подругой, узнав о происходящем, перестали являться в кабаре, где с ними, кстати сказать, скоро расторгли контракт по причине частых пропусков. Неожиданно для себя бедняги оказались без работы. Старики с беспокойством думали о приближении начала месяца: они были не уверены, что получат плату за комнату. И правда, первого числа подруга Негра вдруг вспомнила о разгроме, устроенном у них во время поисков подсвечника. До сих пор хозяева считали — или делали вид, что считают, — похитителем меня, но теперь, почуяв, куда ветер дует, они резко изменили мнение и заявили, что возместят убытки, только когда женщина вернет украденное. А пока плату надлежит вносить ежемесячно. Когда же подруга Негра категорически отказалась, старик ответил, что никому не позволит над собой издеваться и мы еще посмотрим, чья возьмет. Его предсказание не замедлило сбыться: вскоре у Негра таинственным образом стали пропадать вещи. Пользуясь отсутствием жильцов, супруги Пулича потихоньку перетаскали из их комнаты все, кроме одежды, которая была на Негре и его подруге, обобрав их до нитки. Однако молодые люди не остались в долгу и перешли в контрнаступление. В один прекрасный день с сундука исчезли все подсвечники. Сеньору Ремей пришлось уложить в постель. Пришел врач и сказал, что у пациентки сердечный приступ и ей необходим полный покой, в противном случае он за ее жизнь не ручается. Нечего и говорить, что такой совет пришелся как нельзя кстати. На следующий же день в квартире разыгрался очередной скандал. У старика стащили булку. Само собой разумеется, подозрение пало на Негра — главного зачинщика всех безобразий. Этот нахал даже не пытался ничего отрицать. Если верить Жуану, приблизительно переводившему речи Негра, тот заявил, что есть только один способ вернуть украденное — вспороть ему живот. Пока дружно обсуждали целесообразность этой меры, сеньора Ремей орала из комнаты, спрашивая, что происходит. Чтобы успокоить супругу, кривой после каждой реплики просовывал голову в дверь и передавал старухе сказанное, искажая факты, дабы очернить Негра. Молодой человек махнул на все рукой и не обращал на ложь старика никакого внимания. Да он и не понимал, что говорит Клешня. Похититель время от времени ощупывал себе живот, словно проверяя, надежно ли спрятана булка. Эта наглая выходка (иначе ее назвать нельзя) положила начало смутному периоду в жизни квартиры. Ничего нельзя было спокойно оставить — вещи пропадали. Теперь все, уходя, запирали свои комнаты па ключ, и вдобавок навешали замков, которые ровным счетом ничего не изменили: не стоило ни малейшего труда открыть тонкие, как фанера, двери. Впрочем, пропажи, за исключением продуктов, исчезавших в чужих желудках, большой ценности не имели. Некоторые предметы кочевали по комнатам и в конце концов возвращались к законным владельцам. Ибо теперь под предлогом поисков собственного добра обитатели квартиры пустились во все тяжкие. Больше других страдал хозяин. Подсвечники так и не нашлись; такая же участь постигла многие другие предметы. За какую‑нибудь неделю наше жилище опустело. Осталась только мебель, которую трудно было сдвинуть с места. Старуха не вставала с постели. Припадок следовал за припадком по мере того, как муж рассказывал ей о происходящем. Жуан страшно боялся за машинку и поэтому отнес ее к своему приятелю. И теперь он по вечерам уходил туда работать. Хозяин был бы рад вообще разогнать жильцов и поселить новых. Но никто и не думал переезжать. У стариков мы чувствовали себя как дома. Чтобы выжить нас, Клешня начал применять к остальным те меры, которые когда‑то применял ко мне одному. Отныне Дверь не открывали никому. Кривой денно и нощно караулил в передней с вальком в руках, и если кто‑нибудь отваживался туда сунуться, ему приходилось горько об этом пожалеть. Старик не ел, пе пил, не ухаживал за же-