- Аура… Аура!
Ты в комнате. Вокруг темно. Ах да, ведь старухи не было весь день, и свечи догорели. В темноте ты приближаешься к кровати.
- Аура…
Тихий шелест тафты, кто-то вздыхает, ты протягиваешь руку, и твои пальцы узнают халат Ауры, а ее голос произносит;
- Не надо… не трогай меня… ляг рядом.
Ты покорно ложишься. Как страшно - вдруг старуха вернется!
- Она уж не вернется.
- Никогда?
- Силы мои иссякли. Вот и ее не будет. Больше трех дней я не могу ее удержать…
- Аура…
Ты касаешься ее плоской груди, и она тотчас поворачивается к тебе спиной, отчего голос ее звучит теперь совсем глухо:
- Нет, нет, не трогай меня.
- Аура… я тебя люблю.
- Я знаю. Ты всегда будешь меня любить, так ты сказал вчера.
- Да, всегда. Как мне хочется целовать тебя, ласкать…
- Поцелуй меня в щеку, только в щеку.
Ты гладишь ее длинные волосы, осыпаешь поцелуями милое лицо, но нет больше мочи, и руки срывают с ее слабых плеч халат, ты припадаешь к ней в неистовом порыве, а она лежит в твоих объятиях, чуть дыша, маленькая и хрупкая, и бессильно отталкивает тебя, и молит, и плачет…
Ты снова коснешься ее груди, и в этот миг слабый серебряный луч проникнет в комнату через дыру в стене, проеденную мышами, и осветит седые волосы Ауры, ее безжизненное, сморщенное, как вареная слива, личико, безгубый рот, который ты только что целовал, и десны без единого зуба; луна покажет тебе обнаженную старуху, дряхлую и немощную, сеньору Консуэло, и ты увидишь, как она дрожит, прочтешь в ее глазах восторг, и трепет, и забвенье, оттого что ты ее ласкаешь, любишь, оттого что ты тоже вернулся…
Ты спрячешь лицо в ее серебряные волосы, а когда луна уйдет за тучи, оставляя вас одних в темноте, и с нею отлетит видение, ожившая было юность, Консуэло обнимет тебя и ты услышишь:
- Фелипе, она вернется, мы вернем ее вместе. Дай мне собраться с силами, и она придет опять…
«Чур, морская змеюка!»
Хулио Кортасару
Молодой английский моряк в белой форме протянул ей руки и сказал: «Добро пожаловать». Исабель вспыхнула, коснувшись этих рук, поросших мягкими волосками, и заглянула в его серьезное лицо. Моторная лодка с глухим ворчанием отошла от причала. Исабель опустилась на влажную скамью и стала смотреть на удаляющиеся огни центральных улиц Акапулько. И поняла, что ее путешествие наконец началось. Впереди, окруженный безмолвием гавани, белел пароход. Слабый ветерок перебирал концы шелковой косынки, которую Исабель повязала вокруг шеи. Пока лодка приближалась к пароходу, бросившему якорь в темном зеркале тропической ночи, Исабель снова увидела себя затерянной в припортовой толпе, среди горластых продавцов невкусного мороженого, черепаховых гребней и перламутровых пепельниц. Но ее лицо, чуть увлажненное солеными брызгами пены, оставалось бесстрастным. Потом она открыла сумочку, вынула оттуда очки и стала лихорадочно рыться в бумагах, приготовленных для путешествия. Ей стало страшно, что они могут потеряться, но в то же время подсознательно она хотела за этим занятием отвлечься от мыслей о береге, мерцающем и уже далеком. Паспорт. Имя: Исабель Вальес.
Цвет кожи: белый. Дата рождения: 14 февраля 1926 г. Особые приметы: никаких. Выдан в городе Мехико, Федеральный округ. Исабель спрятала паспорт и вытащила билет. Sailing on the 27th July 1963 from Acapulco to Balboa, Colon, Trinidad, Barbados, Miami, and Southampton [61] . Она глубоко и освобожденно вздохнула. Глаза ее последний раз посмотрели на берег. Моторная лодка остановилась у трапа, спущенного с борта «Родезии», и тот же самый моряк в белом снова протянул ей руки. Исабель сняла очки, сунула их в сумочку, потерла переносицу и, ступив на перекладину трапа, решительно отстранилась от молодого моряка.
- Лет сорок. Красотой не блещет. Какие будут указания?
- Dowdy, I guess [62] .
- Нет, не скажи… В ней есть этакая старомодная элегантность…
- Ну ладно, за мой стол ее не сажать! Ясно?
- Разумеется, Джек! Уж я твои повадки знаю… Not а chance [63] .
- Брось болтать! Я вот смотрю, должность старшего стюарда делает человека слишком подозрительным!
- При чем здесь подозрения, Джек? Дела давно известные!
- Улыбайся, улыбайся, старый дурак, может, я не поскуплюсь для тебя на чаевые.
- Что? А не хочешь, чтобы тебя выставили отсюда? Я ведь свое место знаю, а ты, по-моему, нет!
- Эх, Билли, не хочется мне задирать нос! Но вообще, если подумать… я впервые в жизни купил билет первого класса и теперь, после восьми рейсов на «Родезии» обыкновенным стюардом, могу измываться над всеми вами так'; как раньше измывались надо мной наши пассажиры.
- Вот и давай! А мне и на моем месте неплохо! - Куда же ты ее пристроишь?
- Дай подумать… К кому-нибудь, кто подходит ей по возрасту… Говорит ли она по-английски? Ну ладно… посажу ее за столик для двоих к этой американке. Тоже старая дева… пусть и развлекают друг друга. Решено - двадцать третий столик! С мисс Дженкинс.
- Ты разрываешь мне сердце, Билли!
- Ну хватит, проваливай, артист!
- И выругай Лавджоя. Скажи ему, что когда я прошу по утрам чай, то имею в виду настоящий чай, горячий, а не эту бурду, которой моют тарелки!
- Ишь ты! Ну погоди, Джек! Мы еще встретимся с тобой на нижней палубе!
- You jolly well won' t [64] .
Лавджой, стюард, отдал Исабели ключи, и она стала распаковывать свои вещи. Но тут же бросила, охваченная мыслями о доме; Марилу, тетя Аделаида, завтраки в кафе «Санборн»…
Загрустив, Исабель села на кровать и равнодушно посмотрела на оба раскрытых чемодана. Поднялась и вышла из каюты. Почти все пассажиры сошли на берег, чтобы познакомиться с ночным Акапулько, и должны были вернуться не раньше трех утра. «Родезия» уходила в четыре. Исабель воспользовалась тем, что никого не было, и осмотрела все опустевшие салоны парохода. Она сразу ощутила новизну, непривычность окружавшей ее обстановки, но пока еще не понимала, в чем, собственно, суть этой новизны, вернее, не решалась думать, чем полнится этот экзотический плавучий мир, подвластный законам, совершенно не похожим на те, что определяют поведение людей на суше, в городах. По существу, салоны «Родезии» лишь воплощали британские понятия о комфорте, «a home away from home» [65] , но все эти цветастые занавески и глубокие кресла, все эти морские пейзажи в золоченых рамах и диваны, обтянутые голландским набивным полотном, эти панели дорогого светлого дерева стали для Исабели откровением, несущим в себе что-то чуждое и ослепительное… Потом она попала на прогулочную палубу. И впервые уловила запах парохода - свежей побелки, мокрых канатов, дегтя, мазутного масла - и распознала в нем грозную, пугающую необычность морской жизни. Старые, потертые канаты кольцом, напоминающим огромный ошейник, опутали бассейн, на самом дне которого застоялась морская вода. Глубоко вздохнув, Исабель вобрала в себя резкий соленый запах этой воды, еще не понимая, но уже чувствуя, что это первое столкновение с новой жизнью расширило ее ноздри и наперекор ее воле напомнило ей. о том, что она совершенно одна.
Мерный, ритмический гул привел Исабель к самому носу парохода. Очутившись на помосте, по бокам которого тянулись белые трубы, Исабель глянула вниз и увидела на палубе молодых моряков в широких брюках, обнаженных по пояс, босых. Они потягивали пиво и под аккомпанемент своих гармоник пели старинную шотландскую песенку. Моряки всячески преувеличивали ее чувствительный характер: истово вздыхали, закатывали глаза… Незаметно для них самих песенка превратилась в лихую и стремительную пародию. Лица моряков повеселели, глаза загорелись озорством. Они все больше входили в раж, что-то выкрикивали, пританцовывали, дергали плечами и всем телом.