Не надев пиджака, ты сбегаешь в прихожую, но Ауры там нет. За спиной скрипнула дверь в комнату старухи, ты оглядываешься и видишь, как в щель просовывается рука, ставит на пол некий сосуд и снова скрывается.
В столовой завтрак ждет тебя на столе, сегодня только тебя. Быстро покончив с едой, ты возвращаешься в прихожую и стучишь к сеньоре Консуэло. Тонкий слабый голосок разрешает тебе войти. Ты входишь. В комнате все по-прежнему - тот же сумрак в углах, то же сияние свечей и живые тени.
- Доброе утро, сеньор Монтеро. Хорошо ли вы спали?
- О да, я читал до полночи.
Старая дама жестом останавливает тебя:
- Нет, нет. Не говорите пока ничего. Работайте над этой частью, а когда кончите, возьмете остальное.
- Хорошо, сеньора. Вы разрешите мне бывать в саду?
- В каком саду, сеньор Монтеро?
- В том, что рядом с моей комнатой.
- У нас нет никакого сада. Был раньше, но потом тут все застроили.
- Я подумал, что на воздухе мне будет лучше работаться…
- Здесь есть только темный внутренний дворик, вы через него шли. Там у моей племянницы растут цветы, которые не любят света. Другого двора у нас нет.
- Да, сеньора.
- Я буду отдыхать до вечера. Зайдите ко мне после ужина.
- Хорошо, сеньора.
Весь день ты занимаешься мемуарами: переписываешь набело то, что остается после сокращений, поправляешь слабые места и, куря сигарету за сигаретой, прикидываешь, как растянуть эту работу, чтобы твое благоденствие длилось и длилось. Если удастся скопить хотя бы двенадцать тысяч песо, ты сможешь почти целый год посвятить своей собственной книге, давно отложенной, почти забытой. Это будет обширный сводный труд об открытии и завоевании испанцами Америки, где сойдутся в стройный ряд события и годы, получат объяснение поступки, станет очевидной логическая связь между всеми предприятиями и авантюрами золотого века, между дерзновенностью духа и величайшим из деяний Возрождения. И в конце концов ты откладываешь убогие воспоминания солдата Империи и берешься за свои записи. Время пролетает незаметно, но вот снова звонит колокольчик, ты смотришь на часы, надеваешь пиджак и сходишь в столовую.
Аура уже там, но во главе стола сидит сеньора Льоренте. На скатерти опять лишний прибор, но пусть себе, ты больше не станешь спрашивать. Ради своей творческой свободы, ради будущего можно стерпеть любую блажь капризной старухи, ведь это не так уж трудно. Все в том же ночном одеянии, укутанная шалью, в неизменном чепце, она горбится над тарелкой, и ты смотришь, как она тянет суп из ложки, и пытаешься угадать ее возраст. В старости приходит такой час, когда течение лет как бы останавливается, и сеньора Консуэло уже переступила эту черту. В той части рукописи, которая теперь у тебя, генерал о ней не упоминает. Однако если ко времени вторжения французов ему было сорок два и умер он в 1901 году - еще через сорок лет, значит, он прожил восемьдесят два года. Видимо, он женился на сеньоре Консуэло после разгрома под Керетаро, уже в изгнании, но ведь она была тогда ребенком…
Ты считаешь и сбиваешься - в ушах назойливо звучит голосок старухи, тихий, пискливый, щебечущий; она разговаривает с Аурой, и ты невольно слушаешь, не забывая о еде, бесконечные и нудные жалобы: у нее болит то и может заболеть это, а лекарства дороги и так сыро в доме… Тебе хочется прервать эту семейную беседу и спросить о таинственном слуге, который принес твои вещи: он нигде не появляется и не прислуживает за столом; ты обязательно о нем спросишь, неожиданно для них обеих, и неважно, что Аура все это время не проронила ни слова и ест без охоты - с усилием, словно по чьей-то воле, берет ложку, нож, разрезает почку (дамы опять угощают тебя почками, должно быть, своим любимым блюдом), подносит кусочек ко рту… Ты быстро взглядываешь на старуху, на племянницу, снова на старуху, но тут сеньора Консуэло вдруг замирает, и в ту же секунду Аура тоже кладет нож и остается недвижной - все как старуха, точь-в-точь! Несколько мгновений вы сидите молча: ты поглощаешь свой обед, они, застывшие, как статуи, наблюдают за тобой. Наконец сеньора Льоренте произносит:
- Я устала. Не надо было выходить к столу. Аура, милая, проводи меня в спальню.
Старой сеньоре хочется отвлечь тебя от еды: говоря с Аурой, она в упор смотрит на тебя, чтобы и ты на нее взглянул. Ты с трудом освобождаешься от чар этих глаз - снова широко раскрытых, ясных и темных, снова отбросивших осторожность - и видишь, как Аура, пристально глядя в одну точку и беззвучно шевеля губами, встает, словно во сне, берет старуху под руки, и они медленно идут к двери.
Теперь ты один, наливаешь себе кофе, который простоял на столе все это время и уже остыл, и, уныло прихлебывая из чашки, размышляешь о том, не обладает ли сеньора Консуэло какой-то таинственной властью над твоей Аурой, не заточила ли она эту прекрасную зеленоокую девушку в своем старом зловещем доме. Но разве Ауре было бы трудно убежать, пока злодейка дремлет у себя в спальне? Воображение тут же с готовностью предлагает тебе ответ: а что, если она ждет, чтобы ты вырвал ее из когтей выжившей из ума блажной старухи! Ты вспоминаешь Ауру за столом: помертвевший от ужаса, затравленный зверек, жалкое существо, немеющее пред лицом своего тирана, одними губами молившее тебя о свободе, рабыня, которая повторяет все движения своей госпожи, как если бы только это ей и было дозволено.
Все в тебе вдруг восстает против такого насилия, и ты устремляешься в прихожую, на этот раз к двери у лестницы, рядом со спальней сеньоры Льоренте: именно там должна жить Аура, ведь все другие комнаты в доме ты уже знаешь. Здесь тоже мало света, но на голой беленой стене можно разглядеть черное распятие. Слева темнеет дверь, должно быть, в спальню старухи. Ты на цыпочках подходишь, протягиваешь руку, но нет, надо поговорить с Аурой наедине. А если она хочет, чтобы ты ей помог, она придет к тебе сама.
У себя в комнате, позабыв о мемуарах генерала и даже о своей книге, ты предаешься мечтам о девушке в зеленом наряде. Всем сердцем ты теперь с нею, и дело тут не только в ее красоте: теперь ты хочешь освободить ее, значит, ты ее действительно любишь, имеешь право любить, твоя совесть чиста, и ты можешь быть покоен душой… Когда снова раздается призыв колокольчика, ты не спускаешься вниз - тебе больше не выдержать такой сцены, как днем. Быть может, Аура все поймет и попозже заглянет к тебе?
Ты через силу опять берешься за работу. Потом, усталый, падаешь на постель, тотчас засыпаешь, и впервые за много лег тебе снится сон. Высохшая рука с колокольчиком протягивается из мрака, кричит, гонит тебя, гонит весь свет, а потом к тебе склоняется безглазый череп, и ты с немым воплем просыпаешься в холодном поту и чувствуешь, как чьи-то ладони гладят тебя по лицу и волосам, слышишь тихий воркующий голос, слова любви и утешения. Ты простираешь руки, и они обнимают обнаженное тело, твоей груди касается знакомый ключ, ты узнаешь и женщину, а она уже ложится рядом, целует, осыпает поцелуями всего тебя. Ты не видишь ее в темноте, ночь беззвездная, не твои ноздри вдыхают аромат ее волос, пахнущих цветами из темного дворика, ты ласкаешь удивительно нежные и горячие руки, грудь в трепетном кружеве жилок и, ни о чем не спрашивая, тоже целуешь, бурно, неистово, самозабвенно…
Потом вы лежите в сладком изнеможении, и она шепчет: «Супруг мой…» Ты на все согласен. Она говорит, что уже утре и ей пора уходить, обещает ждать вечером в своей комнате, и ты снова киваешь и погружаешься в сон, исцеленный, счастливый, позабыв о всех своих тревогах, а она будто все еще рядом, пылкая и покорная девочка, твоя Аура.
Просыпаешься ты с трудом. Кто-то стучится в дверь, и ты нехотя встаешь с хмурым ворчанием и слышишь голос Ауры: открывать не надо, она только пришла сказать, что сеньора Консуэло хочет поговорить с тобой и ждет у себя в спальне.
Через десять минут ты входишь в святилище престарелой вдовы. Она лежит недвижно на высоких кружевных подушках, укрытая до подбородка, смежив бледные сморщенные веки, и тебе снова бросаются в глаза темные борозды на скулах и усталая дряблость щек.