На мостик торопливо поднялись начальник экспедиции Малыгин и колхозный уполномоченный. Начальник доволен, видать по лицу. Савелий Попов сохраняет непроницаемость.

— Ну как, Сашка, — шёпотом спросил капитан Малыгина, — это тебя устраивает? Лево, лево немного, — чуть погромче командует он рулевому.

— Вполне, — тоже шёпотом ответил Малыгин. — Даже принимая во внимание, что зверь похудел. Любовные увлечения обходятся дорого — полкилограмма жира в сутки. В общем на свадьбах мы теряем двадцать килограммов с каждого зверя. Каково, а? Но ещё десять тысяч даже такого зверя — и план в кармане.

Разыгралось побоище. Не умолкала стрельба, перебегали с места на место охотники. Все больше и больше оставалось неподвижных чёрных пятен на бело-красном льду…

Арсеньева возмущала тупая покорность зверя. Так просто, без всякого сопротивления принять смерть! Не обращать внимания ни на выстрелы, ни на гибель своих собратьев. «Получается странно, — размышлял он, — иногда при одном выстреле враз уходят со льда тысячи голов зверя. И не только выстрел, звук человеческого голоса, даже дым гонит тюленей в воду. А другой раз зверь теряет всякую осторожность».

Стрелки, пригибаясь, перебежками, как во время атаки, уходят все дальше. В тылу идёт другая работа. Людей здесь больше. Одни снимают шкуры с убитых тюленей и потрошат зверя, другие складывают отдельно кучи шкур и тушек.

Отшумел ветер в такелаже. Замолкла неугомонная машина. Досыта набегавшись во льдах, «Холмогорск» стоит у причала, накрепко привязанный стальными тросами. Гремят судовые лебёдки, выгружая из трюмов связки тяжёлых сальных шкур и «душистые» тюленьи тушки. Да, по-настоящему повезло! План зверобои выполнили. У всех на душе радостно: недаром волновались. Из кают слышатся весёлые голоса: озябшие за зиму моряцкие жены приехали погреться около мужей и привезли шумливых детишек. Теперь в сборе вся семья. Пройдёт десять дней, и корабль опять уйдёт в море. Снова полетят телеграммы в оба конца с нежными словами и поцелуями. Снова старший радист Павел Кочетков обретёт почти божественную силу, и моряки будут ловить его взгляд, когда он входит в столовую с пачкой свежих телеграмм.

Арсеньев был рад вдвойне. Прежде всего с ним была Наташа. Пока кое-как, на живую нитку залатали они своё горе. Это был, конечно, самообман, но иногда и он утешает человека. Сейчас им кажется легче, но воспоминание ещё не раз больно обожжёт их души…

Арсеньев вытащил свою тетрадку о льдах. Ему удалось туда кое-что добавить. Он теперь разделил Студёное море на участки по характеру льдов и понял, пожалуй, теперь, почему холмогорский мореход, продвигаясь во льдах, выходил на Летний берег, к Никольскому устью. Как ему раньше не пришла в голову такая простая мысль! Арсеньев все твёрже верил в свою правоту. Он сможет написать руководство к ледовому плаванию. Ещё одна зима на Студёном море — и можно все подытожить.

В один из дней нарочный из отдела кадров принёс Арсеньеву бумагу. Подсебякин срочно вызывал его к себе.

…В коридорах пароходства капитана встретило обычное оживление. То и дело мелькали знакомые лица. Там, где размещался отдел кадров, народу толпилось больше.

Сегодня начальник кадров не вдруг принял Арсеньева. Давно известно, чем чревато ожидание в приёмной, — это самый надёжный способ лишить человека уверенности.

Из кабинета Подсебякина выпорхнула молодая женщина. Она была высока ростом и хороша собой. Кинув на Арсеньева любопытствующий взгляд, женщина чуть улыбнулась и поправила нейлоновую кофточку.

На этот раз Подсебякин не осведомился у капитана о здоровье его семьи. Нахмурив жидкие белесые брови, он небрежно сунул ему стариковскую руку и тут же прихватил из коробки щепотку скрепок.

— Как прошёл рейс, товарищ Арсеньев? — не глядя на капитана, спросил Подсебякин, забавляясь проволочными скрепками. Он соединял их сухими пальцами в цепочку и разъединял, потом снова соединял.

— В общем вполне удовлетворительно, — ответил Арсеньев.

Он заметил мешки под глазами начальника отдела кадров, бледный, нездоровый цвет лица.

— Точнее обстоятельства дела, товарищ Арсеньев. Давайте в процентах плана.

— Ровно сто.

— Но почему ни одного процента перевыполнения?

— Теперь мы охраняем зверя, перевыполнять запрещается.

Начальник кадров несколько смутился. Но тут же его лицо приняло строгое выражение.

— Это, собственно говоря, безразлично, — сказал он, поправляя накинутое на плечи пальто. — А вот поломка руля? Вы плаваете во льдах по научному способу. Хотите писать наставления для опытных капитанов — и вдруг ломаете руль… Конечно, на лёд все можно свалить. Но такие случаи теперь редки даже в Арктике. А тут, ха-ха, — не удержал ликования, — ха-ха, пожалуйте, в Студёном море! Недавно я разговаривал с одним капитаном. Он удивлён вашим невежеством.

— Мне кажется, будет лучше, если вы мнение вашего капитана оставите при себе. — Сейчас Арсеньев был похож на взъерошенную птицу, готовую к бою. Он взял папиросу и, постучав по коробке, сунул в рот. — Но знаете, какой поразительный результат дали мои ледовые прогнозы: они оправдались почти полностью. Начальник экспедиции дал прекрасный отзыв, вот посмотрите. — Он вынул из портфеля толстую тетрадь, а из неё вчетверо сложенный лист бумаги. Арсеньев ожидал увидеть интерес и внимание на подсебякинском лице — и ошибся.

«А что, если я назначу к этому капитану Лялю? — прикидывал в это время Подсебякин. — Правильная, пожалуй, мысль. Мне следует побольше знать про Арсеньева. Ляля молодец, обставит кого угодно. А если она ему понравится? Нет, вряд ли, этот Арсеньев какой-то ненормальный. Опасно интеллектуальный капитан. Пишет что-то, его докладные учёные изучают. А сам наивен, как овца. А если она спутается с кем-нибудь другим, тогда держись: капитан за все отвечает!» — Он отбросил скрепки и вынул антиникотиновый мундштук.

Ляля стала в тягость начальнику кадров. Пошли кое-какие разговорчики. Настал момент, когда певичка должна была исчезнуть с местного горизонта. «Черт возьми! — пришла ему вдруг новая мысль. — А что, если я назначу старпомом к Арсеньеву штурмана Брусницына Несомненная склонность к интригам. Идея!»

Подсебякин не мог простить Арсеньеву истории с Глушковым. Тогда он получил на партбюро хорошую взбучку. «Ты узнаешь, как жаловаться в партком! — грозил он Арсеньеву про себя. — Погоди, я тебе отплачу! Будешь от меня вперёд пятками выходить».

— Вы слышали, — Арсеньев поднял глаза на молчавшее начальство, — это мнение одного из довольно известных капитанов. — Он вынул ещё один документ. — А вот отзыв колхозников о моей работе. — В голосе Сергея Алексеевича слышалось торжество. — У меня копия. Они обратились даже в Министерство морского флота. Смотрите…

Начальник кадров со скучающим видом взял документы, быстро пробежал глазами, положил на стол. «Ишь ты, похвалили колхознички. Дурак», — решил он про себя.

— Да, вас хвалят. Но не об этом сейчас пойдёт речь. Мы с вами люди государственные, товарищ Арсеньев, а у государственного человека сердце должно быть в голове, будем говорить прямо. Вы признали вину в поломке рулевого устройства, не приведя ни одного довода в своё оправдание. Хорошо, что удалось устранить повреждение. Ваше счастье!

Он злорадно посмотрел на Арсеньева.

Капитан молчал, подрисовывая усы всаднику на коробке папирос. Он с признательностью думал о старшем механике Захарове. Вспомнил белые тесёмки и улыбнулся.

— А между прочим, — продолжал Подсебякин, — один из моих… м-м… ваших помощников доложил, что на мостике в момент этого прискорбного случая вас не было. Командовал второй штурман. Ровно в полдень вы сошли вниз пообедать. Видите, я все знаю. Удивляюсь излишнему человеколюбию. — Подсебякин вдруг замолчал, сморщив лицо. Быстро развинтив мундштук, он выбросил почерневший антиникотиновый патрон и вставил свежий. — Советую в рапорте начальнику пароходства указать виновника. Поверьте, я беспокоюсь только о вашей судьбе, — закончил он покровительственным тоном.