— В партию хочешь вступить? Передовик?

— Нет.

— Тогда рано еще! Пусть о тебе другие заговорят.

— Где бригадир?

— Какой бригадир?

— Наш бригадир!

— А я ищу своего!

— Камни подавай, эй!

— А кирпичи?

— Можно и кирпичи, но говорят, дом из кирпичей стоит восемьсот лет, а из камня — вечно.

— Расчет правильный, прицел дальний, если мы не будем живы, будут жить наследники.

— Нам положена премия!

— Положено? Получай!

— Безобразие. Магазины наши пустые, почему не подвозят новые товары? Подавай нам все добротное, все хорошее, что есть.

— Тут начальству не хватает…

— Начальство подождет. Мы рабочие.

— Сегодня май! Да здравствует Его Величество рабочий класс! Ура, товарищи! В колоннах соблюдайте порядок. А где же песни? Давайте песню!

— Какую песню?

— «Наманганские яблочки».

— «Подмосковные вечера».

— «Сулико».

— «Я люблю тебя, жизнь…»

— А кто ее не любит?

— По горным дорогам…

— Днепр широкий…

— А Сулак глубокий.

— Эй, кто там шумит, мешает песне. Это ты? Ты пьян, иди отоспись.

— Гражданин, пройдемте.

— Кто вы и почему вы хватаете меня за руки?

— Мы народные дружинники. Но, но, осторожно…

— Ребята, простите меня, прошу вас, простите, я выпил…

— Ум не пропивай, ты человек, а не скотина,

— А скотина разве пьет?

— Вот именно.

— Простите меня…

Жизнь закипела, забурлила в горах Чика-Сизул-Меэр. Непривычны горцы к такому шуму, к таким темпам — все нарушено и расстроено. Все затыкают уши, нет покоя ни днем, ни ночью. Что это, конец света? Нет, это начало! Люди механизируют землю, и, говорят, скоро незачем будет летать к иным мирам на ракетах, они будут управлять движением Земли, и на этой же Земле, как на гигантском корабле, они будут бороздить вселенную. Хотят потерять солнце? Нет, они рождают свое солнце на Земле. Но все равно от солнца уходить нельзя. Все возможно, все может быть в этом шуме. Говорят, в больших городах от шума люди скорее умирают, говорят, через десять — двадцать лет в Токио невозможно будет жить, говорят, уже сейчас существуют автоматы, которые за деньги чистый воздух продают.

— Слышали? Кайтмас вернулся со своей женой в брюках.

— Не может быть!

— Валлахи, биллахи, таллахи, я сам видел своими глазами, как тебя вижу. Мы с ним даже перебросились несколькими фразами. Я говорю: «Это ты?», он говорит: «Это я!», я говорю: «Неужели Кайтмас?!», он говорит: «Да!» Тогда я хлопаю его по плечу и говорю: «Молодец!» А он? Он ничего не сказал и ушел на стройку. Я и с его женой за руку поздоровался, такая раскрасавица, волосы что спелая пшеница.

Вот времена. Сыновья делают все, что хотят, старших не спрашивают. Да, приуныли старики в ауле, их будто оглушили, удивив этим размахом созидания: строят Новый Чиркей, строят город Дубки для рабочих, строят гидростанцию. Фары десятков машин ночью выискивают на горных склонах места, куда дотоле не ступала нога человека. Днем гудки этих машин разносит эхо от скалы к скале. Сюда, в дикие, заброшенные горы Чика-Сизул-Меэр, протянулись самые лучшие в республике, самые надежные, широкие бетонные, асфальтированные дороги, соединяющие крупнейшую на Северном Кавказе стройку с промышленными центрами, железной дорогой и государственной трассой: со стороны города Кизил-Юрта и со стороны города Буйнакска.

Растет новый город Дубки с многоэтажными красивыми домами. Здесь уютно и светло. Правда, на этой высоте ясных дней в году бывает не очень много, и нередко горное плато обволакивается туманом. Кто-то из проектировщиков, видимо, не учел эту незначительную деталь. Но воздух здесь чистый, это тот самый воздух, которого недостает людям, тот самый воздух, от которого легкие очищаются и кожа делается румяной, как корочка чурека, тот самый воздух, от которого кровь обретает силу и сердце радостно бьется в груди, тот самый, от которого поднимаются дух и настроение…

Все, что вокруг происходит, не могло не отразиться на жизни старого Чиркея, волей-неволей и жителей аула коснулись эти головокружительные и соблазнительные темпы. После школы дети горцев получали на стройке дотоле неизвестные и неслыханные в этих местах профессии; дети чабанов и земледельцев, дети садоводов и мельников становились очевидцами, участниками уникальной стройки, оповестившей о себе весь мир. Старики и те, казалось, вошли в новый ритм жизни, уже недолгим стал их досуг на гудекане: как же, ведь теперь есть где подзаработать, чтобы положить лишний рубль на сберкнижку. Некоторые из них пристроились кто сторожем, кто водовозом, кто ночным дежурным в конторе. Все это, разумеется, расшатывало авторитет Ашурали, и его влияние на людей получило ощутимую трещину.

Старый аул, древний Чиркей, стал для приезжающих сюда строителей местом прогулок, экзотическим уголком, своеобразным музеем под открытым небом. Здесь даже есть знаменитое местечко Узунтала, где сохранились средневековые склепы. А разве сами чиркейские сакли не являются музейными экспонатами, только здесь и сохранились до наших дней плоские крыши. И не потому ли киносъемочные группы разных студий останавливают выбор именно на этом ауле. Конверты с видами этих мест летят во все края страны. Название давно позабытого аула Чиркей стало популярным. И не только в силу сохранившихся в его облике черт древности.

Чиркейгидрострой. Чиркейская плотина. Чиркейские будни. Чиркейское море.

— Был в Дагестане?

— Был.

— Что видел?

— Чиркей.

— Ну, как?

— Грандиозно!

— А что именно?

— Люди.

— В папахах?

— Нет, в строительных касках.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой рассказывается о том, как новая жизнь стала стучаться в двери и переступать пороги старых саклей и как ее встречали горцы

А время шло неумолимо, пролетали недели и месяцы, похожие и непохожие друг на друга, насыщенные значительными событиями, героическим трудом людей, которые объединили свои усилия для покорения Сулака. Разве каждый горец с детства не мечтал схватить этот неукротимый горный поток за гриву? И вот жизнь в горах Чика-Сизул-Меэр стала необычно бурной и шумной, как сама река Сулак, которая веками неистово бьется в узкой глубокой теснине скалистых громад — в большом многометровом каньоне. В эти дни река особенно неистовствует, словно предчувствует неминуемость усмирения. Она бешено пенится, проявляя свою строптивость и нежелание сдаваться. Сулак — река необычная, питается притоками почти из тысячи ущелий, она берет свое начало с высочайших вершин Гутон, Диюльти-Даг, Алахун-Даг, с самого Кадарского перевала и хребтов Самурского, Богосского и Нукатлинского, вбирая в себя воды четырех известных рек: Казикумухская Койсу, Кара-Койсу, Андийская Койсу и Аварская Койсу.

Койсу в дословном переводе значит — оставь эту воду. А более широкий смысл таков: если хочешь сберечь жизнь, смотри не шути с этой рекой, не будь самоуверенным.

Кроме всем известных Койсу, в могучий Сулак сбегаются и десятки других безымянных рок и речушек.

Сулак — гордость Кавказа.

Сулаг; — свидетель былого, настоящего и будущего Страны гор.

Сулак — символ единства.

Сулак дает воду столице республики, орошает поля и виноградники.

Сулак будет вращать турбины. Сулак — слово из новой песни. Сулак — солнце. Да будет солнце!

Когда-то в горах Чика-Сизул-Меэр, в этих диких, сонных местах, текла размеренная, неторопливая, как беседа горцев, жизнь. Эта спокойная размеренность и неприхотливость всегда считалась отличительной чертой местных жителей. На первый взгляд казалось, что горец ленив и беспечен, что его ничто не интересует, если он уверен, что на завтра есть чурек. Время круто перевернуло устоявшееся представление, многое изменило в самом укладе жителей гор. Конечно, привыкнуть ко всему новому нелегко, как бывает нелегко усвоить привычку носить очки тому, кто никогда раньше в них не нуждался. Дни бурлят, насыщенные интересными, увлекательными делами людей, одержимых беспокойством. Горцы увидели такое, что и во сне не доводилось видеть. Удивительные машины, управляемые метростроевцами, прогрызли в гранитной скале наклонный туннель почти километровой протяженности. А когда устанавливали висячие краны над пропастью, то просто дух захватывало.