Уже друга? Вот это да-а… Экий быстрый. Я слегка обалдел, но постарался не подать виду.

— Послушай, а что скажут остальные? Вдруг им не понравится.

— Остальные сделают то, что я скажу. Самое главное — правильно сказать. А результат будет. Не сомневайся. Ну что, согласен?

А что было делать? Я согласился. Добрые дела на дороге не валяются, их надо совершать. Кроме того, чем больше я присматривался к девчонке, тем больше она мне нравилась.

Я вернулся к кострищу, ведя за собой перепуганное создание. Усадил за деревьями, чтоб не мозолила бандитам глаза, наказал никуда не уходить, мол, скоро вернусь, и вышел в люди. Хром усиленно толкал речь.

— Че мы видели? Ась? Сам Хорс Милосердный снизошел до нас, был с нами, жрал с нами, пил с нами, срал с нами. Слухал нас! От ведь как! Зырьте — ежли б он не пришел, кто б услышал наши стории? Ась?

Секунд через десять молчаливых раздумий раздалось дружное:

— Никто!

Хром бросил на меня страдальческий взгляд через кострище.

— Ну так вот. Хорсу мы подарок сделаем, так? А какой подарок, блин? Че подарить-то ему, благодетелю? Ы?

Мужичье озадаченно загукало, потом все обратили взгляды, полные надежды, на главаря.

— Слухайте сюды: бабу! Бабу, что нынче пымали! Во! Верно?

Еще десять секунд размышлений, потом неуверенное и разочарованное:

— Верно…

— Эт хто там молчит?! Ты, урод, подымись сюды, я те язык на зубы накручу, бушь ходить, зыркалами сквозь слухалки бодаться! Верно, я спрашиваю?!

— Верно!!! — бодро грянул хоровой вопль.

— О! Так всегда бы. Лады, гуляйте. Бабу не трогать!

Из-за деревьев снова понеслось истошное ржанье коня-демона, вызвав бурную реакцию с противоположной стороны, где бандиты, видимо, содержали своих лошадей. Но сейчас к воплям Пахтана присоединились отрывистые крики девицы, которую я вроде бы оставил рядом. Я бросился принять деятельное участие в создавшемся переполохе.

Пахтан встал на дыбы и дико бил передними копытами воздух, на считанные дюймы не задевая голову перепуганной девицы. Та закрыла лицо руками и медленно пятилась от взбешенного животного, а конь постепенно надвигался на нее, и дистанция между ними оставалась таким образом постоянной. Увидев меня, Пахтан вернулся в нормальное четырехногое положение и заткнулся, выразительно покивав в сторону девушки.

Вокруг началось оживленное галдение. Разбойники пришли в себя и сейчас бурно обсуждали поведение братьев наших меньших и неудавшуюся попытку побега. Я почему-то почувствовал неудержимую ярость и поторопился выместить ее на ближайшем дереве, с размаху долбанув кулаком. Двадцатисантиметровой толщины ствол тихо простонал и надломился, но меня это почему-то мало озадачило. Зато наступила тишина.

— Где твоя лошадь? — прорычал я главарю, еле сдерживаясь. Тот смотрел во все глаза, словно не веря им, то на меня, то на пострадавший ствол. Он дернул щербатого так, что тот чуть не покатился по земле, и отдал ему какой-то приказ. Щербатый испарился.

— Что, интересно? — ядовито осведомился я. — Брысь! — Толпа рассеялась. Девушка пришла в себя и с испугом глядела на нас, словно выбирая, у кого искать утешения. Меня она боялась, похоже, не меньше, чем остальных, если не больше.

Появился щербатый, ведя в поводу белую кобылицу. Главарь уничтожающе поглядел на бандита, словно тот неверно выполнил приказ, и передал мне поводья. Я кинул их девушке.

— На лошади умеешь ездить? — Она робко кивнула. — Тогда залезай.

Все еще кипя от ярости, я двинул по морде Пахтана, чтобы не рыпался, и забросил себя в седло. Демон стоял смирно, чуть прядая ушами и мелко подрагивая. Главарь передал дорожную сумку, набитую какой-то снедью. Я решил напутствовать бандитов на прощание и немного выпустить пар.

— Запомните этот день. Сегодня в ваших жизнях произошла перемена. Вы все должны отметить ее так, чтобы она действительно случилась. Не мое дело — как, но — должны. Сами решайте, черт вас всех дери. И чего это я связался с отбросами? — пробормотал я себе под нос, смутно припоминая, что, вроде бы, выбора у меня тогда особого не было. — Оставайтесь с миром. Если это будет в моих силах, я вас не забуду. — Я дернул поводья и пошел догонять мелькающий уже далеко впереди белый круп кобылицы.

Бандиты остались с благоговейно открытыми ртами, и только Хром что-то бурчал про себя с недовольным видом.

Лишь только исчезла сзади за деревьями последняя небритая рожа, ярость как рукой сняло. Попутчицу свою невольную я нагнал уже с благодушным настроением. Тем не менее она смотрела на меня с великой опаскою, словно ожидая любой пакости, доступной и недоступной человеческому воображению.

— Ну, кхгм, — прокашлялся я, собираясь вступить в разговор. — Кхе-кргхмз-кгрха-кха-кха-кха. Апчхи-хлюп-хлюп, угрха-угрха, кхух.

После этой величественной тирады наконец вырвались первые членоразборчивые звуки:

— Как, кха-кха, тебя зовут, грах-ках-ках?

Я зашелся в кашле и с полминуты не мог прийти в себя. Нездоровье пропало внезапно, словно корова поработала своим знаменитым инструментом.

— Как зовут тебя?

— Жуля. — Девушка с интересом наблюдала за мной исподтишка, и похоже, что мой продолжительный экскурс в недра предположительно родного языка, изобилующего согласными хрипящими, позволил ей усомниться в моей жестокости и беспринципности, а также прийти к неожиданному выводу, что ей ничто не грозит. Лично я никогда не мог понять женскую логику, ее основы лежат за пределами моего интеллекта. Да и интеллекта вообще.

— Меня зовут Жуля, — повторила она.

— Это от слова «жулик»?

— Дурак, — обиделась она и, судя по всему, действительно расслабилась — вот он, еще один пример логики безумства. — Это уменьшительно-ласкательное от Жюльфахран.

— Уменьшительное — может быть. Ласкательное? Хмм…

— Ничего ты не понимаешь.

— Почему же, понимаю. Одного моего знакомого Павлом звали. Так его все павлином называли. Тоже уменьшительное и ласкательное.

— Нет, не похоже.

— Мало ли, что не похоже. Я вот тоже на тебя не похож, а смотри-ка — живу.

— А это при чем?

— Как при чем? Если б не я, с кем бы ты сейчас ехала?

— Ну совсем запутал. Выражайся яснее, пожалуйста.

— Не могу.

— Не можешь? Почему?

— Я всегда так. Много говорю, говорю, путаю, запутываю, запутываюсь. Потом пытаюсь вспомнить, но никак. Хожу и думаю, что ж я такого наговорил-то, а?

— Бедненький, — Жуля с участием смотрела на меня.

Я обалдело покрутил головой. Чего-чего, а этого никак не ожидал. Быстро же она освоилась.

— Меня зовут Хорс, — важно сообщил я, — Потерявший Память.

Никакого впечатления на Жулю мое откровение не произвело. Видимо, ей еще не довелось услышать ту загадочным образом передаваемую историю о ком-то, чье имя схоже с принятым мной. Ну и ладно, тем лучше.

— Ты откуда такая взялась? — Жуля явно смутилась и стала лихорадочно придумывать, что бы соврать. Я заметил это и поспешил переменить тему.

— Как ты оказалась в руках бандюг? — спросил я. — Здесь вроде бы пустынный лес, и тебя вполне могли бы убить, никто б не помог.

— Не могли. Я каждый год здесь проезжаю. Меня знает каждая лисичка. Только раньше я ездила восточнее, ближе к Райенскому тракту. А на этот раз лошадь понесла, и я не смогла повернуть вовремя.

— Совсем как я. Вот этот паршивец, — я похлопал Пахтана по крупу, на что тот отвлекся от процесса оскаливания зубов в сторону белой кобылицы и мотнул головой в мою сторону, попытавшись цапнуть за ладонь, — чего-то испугался, — Пахтан недовольно гоготнул, услышав такую наглую ложь, — и привез меня в Лес Судеб. Даже в трактир не дал заглянуть. — На этот раз гогот был довольный, мол, еще бы, тебе пиво хлебать, а мне — солому жевать? Спасибочки!

Я ткнул пяткой Пахтана в бок, напоминая о том, кто здесь хозяин. Конь-демон угомонился. Понадеявшись, что это продлится подольше, я вернулся к разговору, переведя его на общие темы — о погоде, о музыке, о литературе — и сделав почти светским.