Первенец. Гм-гм. Но кое-каких успехов мы все-таки достигли. Уже никому не придет в голову, например, отменить гигиену…

Девочка. Гигиена. Террор. От нее на коже одни грибки, гнойники, лишаи и хрен знает что еще.

Первенец. Гм-гм.

Они доходят до кустов. Первенец нервно оглядывается по сторонам.

Девочка. Сегодня ночью мне опять снилось, будто родственников повсеместно отменили, причем до основанья. Сразу после рожденья человек занимает свое место в обществе. Семьи практически вообще не успеваешь почувствовать. Есть только друзья, приятели, товарищи по работе, воспитательные кружки, коммуны, соседи по коммунальной квартире и все такое.

Первенец. Кошмар!

Девочка. Да нет, я бы не сказала. Какое-то зерно истины в этом есть.

Первенец. У вас что, нет родственников.

Девочка. У меня? Почему же. Еще какие.

В тот момент, когда Девочка снова подносит ко рту солонку, Первенец кидается на нее и тащит в кусты.

Первенец. Ах ты, маленькая грязная бестия! Сейчас, моя серая мышка, я сделаю тебя первой красавицей Европы! Я тебе покажу Микки-Мауса. Только тихо, тихо, без шума! Сейчас я тебя сделаю самой элегантной женщиной на свете… Я выполню все твои прихоти, но если и ты меня продинамишь, как Инга Петерс, я тебя отделаю по первое число… Вот теперь ты моя гордая принцесса! Только очень гордая, невероятно гордая, тогда всё у нас будет хорошо…

Издав крик боли, Первенец замолкает. Девочка выползает из-под кустов, подбирает очки, свою плюшевую зверушку, отряхивается.

Девочка. Редкостное говно.

Справа появляются Трое мальчиков, они несут большую веревочную сеть.

Первый мальчик. Хватайся скорей! Мы идем ловить вчерашнюю женщину.

Третий мальчик. Айда с нами! Мы ее поймаем и продадим в музей.

Девочка. Не, неохота.

Третий мальчик. Она письмо прислала, вот ему.

Второй мальчик. Ага, оно прямо с неба свешивалось, в щель между двумя облаками, огромное, а потом упало вон туда, в поле. Я бегом через парк. Пробую читать, а буквы громадные, вблизи не разберешь. Я тогда на дерево, чтобы сверху прочесть…

Третий мальчик. И знаешь, что там написано? Она хочет с ним встретиться. С Нико! Наедине!.. Но мы все с ним пойдем. Теперь мы ее точно изловим!

Девочка. У вас глюки. Мотайте отсюда.

Мальчики убегают влево. Девочка уходит вправо. Из-под кустов бузины высовывается голова Первенца. Он озирается, бормочет что-то вроде: «Куй железо, пока горячо, только плюй через левое плечо!».

Выползает из-под кустов, приводит себя в порядок.

Первенец (про себя). Je suis comme je suis[12]. Что, спрашивается, способно заставить разумного человека сменить нормальное вертикальное положение и встать на четвереньки, дабы малость поразвлечься? Да сущая ерунда: смутный порыв чувств, плюс раздражение, плюс похоть. Все дальнейшее развивалось, так сказать, ингообразно. Хотя нет: малышка была очаровательна! Непонятно только, почему кончилось все так гнусно. Только что была гармоничная любовная пара — а остался один пшик! Вот это я и называю: абстрагирование. Стоит только с четверенек подняться, все — в голове одни слова. Вот только что, на земле-матушке, была борьба, были объятия — а теперь что? Одни абстрактные понятия! Но что это меня потянуло на философствование? Наверно, всему виной ее бесцеремонное обхождение!

Направляется в глубину сцены. В это время со стороны песочницы из маленького Учтивца начинает исторгаться тихий, но непрерывный звук «и-и-и-и…». Первенец, запнувшись, останавливается, потом направляется к Маленькому человечку.

Ну что, малыш? Так поздно, а мы все еще на ногах, а? А какие мы нарядные! Не иначе, у нас сегодня свидание, а?

Человечек снова издает тихое «и-и-и-и…»

Что такое? В чем дело? Ну-ка, повернись… Матушки светы! Учтивец! Это ты?! Что случилось? Ради Бога. Учтивец, ты хоть меня слышишь? Где болит? Симптомы, какие у тебя симптомы? Нет, все, это конец — вот оно! Учтивец, ты влип. Пойдем, я отведу тебя к дяде доктору. Дружище, что ты такого натворил? Ну, не плачь, не плачь, малыш, дядя с тобой. Я тебе помогу. У тебя еще вроде все на месте. Ах ты, мой старичок. Отведу тебя к моему ортопеду… Хотя нет, какой к черту ортопед. Все это лажа. Туда нам совсем не надо. Куда же нам надо-то, а?

Держа Учтивца за ручку, уводит его за кусты.

Слева выходят Георг и Вольф.

Вольф. Нет, Георг, ты слишком мрачно смотришь на вещи. Ты просто перестал заглядывать ей в глаза. Пойми, Элен — это нечто совершенно особенное.

Георг. Ага, особенное. Это нечто особенное давно превратилось в нечто особенно тягостное. Меня мучит, что она такая странная. Такая упрямая. У нее в голове червоточина: с виду такое красивое, свежее лицо — а внутри, под черепом, все изъедено. Она отравляет меня своими порочными убеждениями!

Вольф. Но ты же только критикуешь. Чуть что — сразу в истерику. Вместо того, чтобы помочь, вместо того, чтобы лечить ее покоем и восхищением. Она предоставлена самой себе, живет в мире детских страхов и все еще боится Черного Человека. По-моему, ты принимаешь все это слишком всерьез.

Георг. Она ускользает от меня, она деградирует. День ото дня она отодвигается от меня все дальше, она меня уже почти не слышит. А потом: знаешь, в последнее время, по самым незначительным поводам, меня вдруг будто пронзает — и я чувствую, что разделяю самые гнусные ее предрассудки! На ком, спрашивается, я женился? То морок и его зеленый свет меня навел на злую фею. Вот именно: морок и его зеленый свет.

Вольф. Ну нет, мне она все-таки видится иначе. Она, конечно, мне чужая — но чем-то дорога, чудная — но от слова чудо.

Георг (цепляясь за Вольфа). Введи меня в приличное общество, Вольф! В хорошее, слышишь! Я больше не выдержу среди этих человеческих монстров. Лучше жить среди фей и троллей, чем среди этих роботов самоотдачи и алкоголиков преуспеяния. Среди этих тюремных психологов, судей, надзирателей — лучше жить распоследней букашкой, чем человеком! А будь я комариком — с каким наслаждением я бы впивался в их жирные самоуверенные губы! Да лучше жить бациллой в домашних консервах моей бабки, чем, вкушая благоволение государства, пребывать этаким ценным кадром в золоченой клетке, где тепло и смрадно, где на тебя таращат свои сонные глазенки все эти лемуры, во цвете лет уже пресыщенные жизнью. Да лучше быть еще одним червячком в их дерьме, чем и дальше лицезреть их с противоположной стороны. Ты видишь, я уже ни с кем не в ладу. Вечерами я сижу в кафе и поношу всех своих друзей. И хуже всего отзываюсь как раз о тех, которые мне всего дороже. Тем я жалуюсь на этих, этим на тех… Сближают только ложь и фальшь, только обман дарует успокоение. Ах, мой милый! Откуда оно во мне — это внезапное отчаяние? Ведь прежде я вовсе не склонен был видеть вещи в таком мрачном свете. Сейчас, ты слышишь, Вольф, нам особенно важно держаться друг за друга. Ты понял меня? Ты единственный, кому я еще могу довериться и открыться!

Вольф. А Элен?

Георг. Элен, Элен! Похоже, это единственное, чем я тебе еще интересен. Едва я успеваю тебя обнять, а ты уже ловишь запах ее духов.