Однажды, забыв, что у него в шапке письма, он, зайдя к начальнику тюрьмы Павловскому, снял шапку. Каково было удивление Павловского, когда ему бросилось в глаза содержимое шапки. Только дружеские отношения Рогалева с Павловским спасли положение дел.

Большим впечатлением вошли в нашу жизнь несколько спектаклей, устроенных своими силами. К спектаклям готовились долго и скрывали их от большинства, чтобы преподнести их в виде сюрпризов. Играли отрывок из «Снега» Пшибышевского, «Смерть Озе» из «Пер Гюнта», «Женитьбу» Гоголя и др. Бронку из «Снега» играла Маруся Спиридонова, Пер Гюнта — Саня Измаилович, мать Озе — Маня Горелова.

В тюрьме эти спектакли показались нам верхом искусства, несмотря на то, что многие из нас выросли в больших городах н видели первоклассных артистов. Кроме нас, на. этцх спектаклях присутствовали уголовные и старший надзиратель — Иван Евгеньевич.

Многие из них никогда в жизни не были в театре, и вспоминается, как Иван Евгеньевич, пожилой толстый казак, сидел зачарованный и никак не мог оторваться и уйти по своим служебным делам, несмотря на то, что начальник тюрьмы несколько раз вызывал его.

Лето в Мальцевской

Летом жизнь в Мальцевской разнообразилась, и в нашу жизнь врывался целый ряд впечатлений, связанных с ощущением природы. Суровая и длинная зима кончалась, в мае температура поднималась до 30 градусов и выше, горы очищались от снега, и глаз, уставший за долгую зиму от однообразного белого снежного покрова, отдыхал на яркой зелени, которой покрывались горы вокруг тюрьмы.

Мальцевская тюрьма стоит в низине и со всех сторон окружена горами-сопками, которые в этом районе тянутся непрерывной волнистой цепью. Если встать на возвышенное место и оглянуться кругом, то всюду, насколько хватает глаз, вы видите горы, подтянувшиеся одна к другой и сплотившиеся вместе. Форма этой гряды гор, разметавшихся в прихотливо-разнообразных группах, поражает своим сходством с морскими волнами, внезапно застывшими.

Прямо перед тюрьмой высокая сопка с большими каменными глыбами, покрытыми ярким зеленым мохом и густо поросшим кустарником, особенно манила нас к себе. За ней начиналась дорога, ведущая из тюрьмы на волю. Мрачная черная гора с правой стороны с крестом посредине носила у нас название «Вечный покой» (по Левитану) и навевала другие настроения, чем жизнерадостная гора, ведшая к воле.

Горы кругом покрывались цветами, чрезвычайно разнообразными и яркими по своим краскам, о которых мы в центральной и даже южной России не имели понятия. Яркие кроваво-красные саранки на высоких стеблях, дикие орхидеи всевозможных цветов, называющиеся в тех местах «кукушкины слезки», длинные болотные ирисы, розовые заросли смолистого богульника, красные пионы под названием «Марьины коренья», и целый ряд других цветов — ромашка, мак, подснежники — всякими путями проникали к нам в тюрьму, и наши камеры благодаря им теряли тот убогий вид, какой они имели зимой.

Но нам казалось этого мало и хотелось иметь цветы, посаженные нами самими. Инициатором этих посадок всегда была Саня Измаилович. Она вовлекала в это дело довольно большое количество лиц, и однажды было назначено даже соревнование на лучшую клумбу во дворе. Здесь было проявлено много творчества, всем хотелось выдумать что-нибудь очень красивое. Саней было припасено множество различной рассады и нами были посажены златооки, незабудки, душистый горошек, табак, резеда и много всяких других цветов. Все эти грядки были посажены перед околодком и вдоль наружной стены тюрьмы, где мы гуляли. Одна Аустра Тиавайс устроила маленькую узкую грядку возле кухни, грядку, на которую никто, не обратил внимания так как по форме она ничем особенным не отличалась и заслонялась корпусом кухни. Но когда на этой грядке выросли нежные белые левкои и необычайно выделились своей белизной и чистотой на фоне кухонного фасада, мы безоговорочно признали Аустрину грядку самой лучшей.

Необычайно комично проходили всегда Санины заботы об удобрении. Навоза у нас не было, так как лошади к нам во двор, не въезжали, а бычки, привозившие воду, приезжали раз в день не на долгий срок и не давали нужного количества навоза. Приходилось искать человеческого навоза. И Саня, чтобы не пропустить нужный материал, следила за каждым из нас, упрашивала и умоляла нежелающих постараться и необычайно радовалась, когда натыкалась на клиента.

Летом вся наша жизнь несколько менялась и в смысле занятий. Мы больше гуляли и меньше занимались углубленными серьезными предметами. Хотелось больше полениться, погреться на солнышке, полежать с книжкой в цветнике. Посмотреть при закате солнца на сибирские красивые краски, которые там действительно изумительные, благодаря чистому, ясному воздуху.

Но лето в Забайкалье очень короткое. Зной в 30–40 градусов сменяется осенними ветрами, почти ураганами, которые так типичны для Забайкалья. Горы желтеют от груды осенних листьев осины, в изобилии растущей на горах.

Очень рано начинались заморозки, а потом и снег, и жизнь снова менялась на зимний лад.

Встречи и проводы

Из всех впечатлений, разнообразивших нашу жизнь, самыми значительными были для нас приезды новеньких. Каждую среду, часа в 4–5, приезжала партия, которую мы ждали с нетерпением. Летом, поджидая пар: тию, мы усаживались на крылечке кухни, откуда видна была Зерентуйская дорога. Новенькие рассказывали нам о других тюрьмах, приносили нам вести о наших товарищах, которых они встречали по этапу, в тюрьмах и в дороге, делились кое-какими вестями с воли, просачивавшимися в российские тюрьмы. Главное же, чего мы ждали — это, что новенькие внесут новую струю в нашу жизнь.

Таким же большим событием для нас были и проводы наших товарищей, уходивших на волю. Первой ушла на поселение Фрида Новик, а вскоре вслед за ней Стефа Роткопф.

Почему-то особенно остался в памяти отъезд на поселение Ривочки Фиалки в самом начале мая 1909 г. Одна из первых катаржанок, привезенная в Акатуй в числе первой шестерки, она уходила на волю 21 г. Перед ней впереди была целая жизнь. Помнится раннее утро, какие-то совсем розовые горы от восходящего солнца. Мы все прилипли к воротам, которые вот откроются и за которые уйдет Рива, с которой мы все так сжились. Рива уходила взволнованная, радостная и вместе с тем печальная. Очень тяжело уходить из тюрьмы и оставлять товарищей, которым предстоит сидеть долгие, долгие годы.

Но недолго Рива пользовалась баргузинской «волей». Как оказалось потом, к ней неправильно была применена 23 статья досрочного освобождения, сокращавшая ей срок на 7–8 месяцев. Она прожила в Баргузине всего 12 дней и в начале июня, согласно телеграфному разъяснению Сената, была в числе других политкаторжан отправлена обратно на каторгу досиживать свой срок. Снова 1,5 месячный этапный путь, снова пеший путь 13 дней — и Ривочка опять в Мальцевской тюрьме.

Нам казалось, что Рива вернулась с настоящей воли, потому что тот запас впечатлений, который она нам привезла, был неисчерпаем. Часами рассказывала она о встретившихся людях, о баргузинской жизни, баргузинской природе, о новых книгах, о новых настроениях на воле. Только после долгого сидения в тюрьме может быть такая восприимчивость к жизни, такое отношение к обычной жизни, как к чему-то необычайному, очень сложному и крайне интересному.

Среди нас было очень много краткосрочных, т. е. отбывавших четырехлетний срок каторги, к тому же целой группе лиц по «богодульству», т. е. по инвалидности, был сокращен срок сидения. Благодаря этому, в 1909 и 1910 годах проводы из Мальцевской сделались более частыми. Богодулками были признаны Маруся Беневская, у которой не было одной кисти руки и двух пальцев на другой, М. В. Окушко, у которой при попытке побега из Литовского замка был поврежден копчик, и Лидия Павловна Езерская, жившая почти без обоих легких.

Особенно много волнений вызвал в Мальцевке уход в вольную команду в сентябре 1909 года сразу 15 каторжанок.