В августе ее брата исключили из последнего класса технического училища, а банковские счета ее отца были заблокированы. Ежемесячно им было разрешено снимать лишь по двести пятьдесят гульденов — жалкие крохи по сравнению с тем, на какие суммы они жили раньше. Двадцать фунтов, мистер Вайс, сказала она ему. Маус произвел в голове соответствующие арифметические вычисления. Он только что дал голландцу за каждую из пяти лодок сумму, на которую ее семья могла бы существовать два года. Так что она права. Это целое состояние.

На мгновение ее голос прозвучал громче. Он наклонился к ней. Она посмотрела на него и вновь перешла на шепот. Это было еще не самое худшее, продолжила она свой рассказ. Потому что вскоре последовала желтая звезда, на которой было написано Jood. Это произошло примерно год назад. Книжный бизнес отца прибрали к рукам немцы, которые уволили всех сотрудников-евреев. Затем последовал комендантский час, затем им было запрещено ездить в трамваях и поездах. Затем в дом нагрянула полиция, чтобы изъять телефон и радиоприемник, причем Маусу показалась, что в голосе ее прозвучало даже больше злости, нежели когда она рассказала про звезду. А спустя еще два месяца, в июле прошлого года, в дверь их дома на Боттичеллистраат кулаками постучал полицейский и сказал, что через час они должны явиться в Еврейский театр, тот самый, где вчера погибла та старая женщина. Каждому было разрешено взять с собой по сумке — всего одной. Река помогала матери упаковывать вещи. Она проследила за тем, чтобы та положила теплые вещи, но оставила то, без чего можно было обойтись, — например, портрет родителей, который она собственноручно нарисовала, когда была чуть младше. Они шагали по улицам точно так же, как и те люди вчера. И та женщина, которую убили, вполне могла быть моей матерью, добавила она.

Затем их на поезде отвезли в Вестерборк — место такое страшное, будто оно взялось из жутковатых немецких сказок с их злобными ведьмами, которые поедают детей. Четыре месяца в лагере, где их главной заботой было не умереть от голода и не утратить надежды. И, наконец, в ноябре прошлого года — дело было в понедельник по второй половине дня, накануне ее дня рождения, когда ей должно было исполниться двадцать лет — ее имя, а также имена ее родителей, были зачитаны в числе других в длинном списке.

Она проползла сквозь дыру в проволочном заборе, которую проделала своими руками. Затем нашла какую-то женщину, которая согласилась ее спрятать, и… Река подняла глаза, и Маус увидел, что в них застыли слезы.

— Когда я была маленькой, то мечтала стать художницей. Писать портреты. Я хотела заниматься живописью лет до тридцати, и потом встретить хорошего мужчину и создать семью.

Маус молчал. Он боялся, что скажет что-то не то, и тогда она перестанет говорить.

— Сколько вам лет, мистер Вайс? Уже есть тридцать?

— Тридцать один. В декабре.

Река на минуту задумалась.

— Вы ведь помните, как все было до прихода нацистов? А я не могу. Для меня это время превратилось в вечность. Еще до того, как нацисты пришли к власти в Германии, родители пугали меня ими, если я их не слушалась. А когда мне исполнилось пятнадцать, я прочла в газете, как они жгут в Германии синагоги. И тогда я решила, что стану художницей только тогда, когда нацистов больше не будет. Ведь как можно писать портреты улыбающихся людей, если Господь допускает такие вещи? А когда нацисты пришли в Голландию, они отправили моих родителей на Восток, где лишили их жизни.

Ее голос превратился в едва различимый шепот. К тому же рядом, буквально в тридцати ярдах от них, грохоча колесами и свистя паром, подходил к перрону поезд, и он с трудом разбирал слова. Маус был поражен. Слушать ее — это было примерно то же самое, что слушать Лански. И хотя слова, какие говорила она, мог произнести любой, их смысл был совсем иным.

Река наклонилась над столиком и взяла его левую руку в свою, точно так же, как когда они сели в поезд. Нет, не просто взяла, а сжала со всей силой и посмотрела на его руку.

— Согласитесь, что в мире и без меня хватает художников, — она смотрела на него в упор, твердым, как сталь, взглядом.

— Называй меня Маус и на ты, — произнес он, не убирая руки. Наоборот, ощущая тепло ее пальцев. Локомотив у перрона последний раз вздохнул паром, и он почувствовал, как ее рука вздрогнула.

Река покачала головой.

— А как твое voornaam? Твое имя? То, которое настоящее?

Этим именем его называли только муттер, Лански и Тутлс, но он произнес его без колебаний.

— Леонард. Мое имя Леонард.

— Тогда я буду называть тебя Леонард, — сказала она.

«В этом что-то есть», — подумал он. Ее улыбка напомнила ему улыбку матери на портрете, что стоял у них на камине. Снимок был сделан в те времена, когда муттер была молодая и хорошенькая.

Все пятеро шепотом переговаривались в углу, потому что Иоганнес и Аннье были с ними в одном крошечном помещении.

Маус и Река свою часть работы выполнили. Каген и Схаап сказали, что нашли место между театром и вокзалом, переулок, где можно спрятаться до того, как мимо пройдет колонна евреев, и потом незаметно нырнуть в нее. Рашель нашла одного старого знакомого, который сказал, что мог бы помочь им с удостоверениями личности, если ему, конечно, хорошо за это заплатят. Он не хочет, чтобы они приходили к нему домой, сказала она. Вместо этого он придет вместе с фотоаппаратом в магазин, чтобы их всех сфотографировать. Это нужно для того, чтобы заменить фотографии евреев на подлинных удостоверениях, которые имеются у него в запасе. Похоже, их замысел постепенно обретал реальные очертания, и Маус даже слегка приободрился.

Всякий раз, когда он бросал взгляд в сторону Аннье, та делала вид, будто не слушает. В какой-то миг их глаза встретились, но ее голубые глаза посмотрели на него пустым, отсутствующим взглядом словно глаза куклы. Доносчица, подумал про себя Маус, и перед его мысленным взором предстало лицо Кида Твиста.

Где-то у них над головами раздался шорох, как будто кто-то царапал потолок. Все как по команде притихли. Маус слышал рядом с собой учащенное дыхание Реки. Затем люк открылся. Маус тотчас скользнул в угол и, схватил лежавший там «вельрод», чтобы проверить, заряжен ли он.

Но это оказался всего лишь Хенрик, владелец магазина. Впрочем, ему Маус тоже не доверял. Старик спустился в подвал, ярко освещенный одной-единственной лампочкой, свисавшей с потолка. Глаза его забегали от Аннье к Реке и обратно. Он нервно облизал губы.

Затем он что-то сказал по-голландски Иоганнесу и вручил ему сумку. Иоганнес открыл ее и вытащил хлеб, небольшой кусок сыра, еще меньшего размера кусок масла и несколько яблок. Затем старик подошел к Аннье, и они какое-то время вполголоса разговаривали между собой. Хенрик обливался потом. Он вытер его со лба и снова посмотрел на Аннье. Старикан явно пытался приударить за девушкой. Это было столь же очевидно, как и его потное лицо. Хорошо, что здесь нет Йоопа, подумал Маус, вот кому это вряд ли бы пришлось по вкусу. Затем Хенрик повернулся к Иоганнесу, и эти двое еще немного поговорили на голландском.

— У Хенрика есть весточка от матери Аннье, — произнес Иоганнес. — Он позвонил ей, чтобы узнать, как она поживает. Он делает это раз в неделю, для моих братьев. Мать Аннье говорит, что хочет ее видеть.

Иоганнес посмотрел на Кагена, как будто тот был здесь главным и принимал все решения.

— Ее мать старая, — повторил он для пущей убедительности. — И просит, чтобы дочка ее навестила.

Маус повернулся и увидел, что Река смотрит на Аннье, — наверно, подсчитывает синяки, решил он. Река окинула Аннье пристальным взглядом с головы до ног. Хенрик явно решил не мытьем, так катаньем вытащить свою зазнобу из подвала, чтобы затащить к себе в постель. История с матерью явно высосана из пальца.

Каген посмотрел на Рашель, и та кивнула. Добрая душа, подумал Маус. Каген махнул рукой, словно давая Аннье и старику знак, мол, уходите. Ему явно недостает мозгов, коль он им доверяет. Хенрик ловко вскарабкался по лестнице. Аннье — вслед за ним. Последним из вида скрылся подол ее платья и ее ноги. Река тотчас направилась в свой уголок рядом со стеной, где на полу были разложены ее одеяла. Пошарив под ними, она затем потянулась за своей вместительной холщовой сумкой. Маус не представлял себе, что она искала под одеялами — она стояла к нему спиной и загораживала собой обзор, но, судя по ее движением, найденный предмет она положила в сумку. После чего направилась к лестнице, чтобы вылезти из подвала в магазин.