Вот, пользуясь своим старым знакомством с Николаем Борисовичем, «красивый старик» заглянул в маленький домик, чтобы уладить это дело, хотя, сказать по правде, не очень-то надеялся на успех своего визита.
Но все это Артем узнал несколько позже, а пока испытывал некое бойцовское нетерпеливое удовольствие в предвкушении желанной схватки. Уж теперь-то он покажет! Надо только выждать, угадать подходящий момент…
И дождался. Прочитав последнее стихотворение, где воспевалась могучая сила природы — любовь, он попросил передышки.
— Да, да, конечно… — торопливо и сочувственно зашептали слегка разомлевшие от стихов девушки.
И Васька со своего насеста отозвался:
— Конечно, надо же человеку…
Тут раздался красиво вибрирующий голос Зиновия Кирилловича. Над чем-то посмеиваясь, он спросил:
— А хотите знать, чем все это кончится? — И, не ожидая ответа, продолжал: — И эта роскошная природа, и эти роскошные чувства, стихи эти, и наши порывы сберечь все такое, дорогое, красивое, родное?.. Словом, все наши попытки остановить бег времени? Знаете, чем?
— Ого! — воскликнул Николай Борисович.
— Совершенно верно. — Зиновий Кириллович склонил голову и как бы расшаркался. — Именно «ого!» Так вот, время идет себе да идет, и господь бог, в которого так приятно верить, думает: «А они еще бегают, эти, которые сами себя называют людьми. Ну, пусть их!» Бог или еще что-нибудь завлекательное, что выдумывают люди для своего утешения насчет грядущей жизни. А будет так. — Рассказчик не возвысил голоса, как полагалось бы пророку, нет, он продолжал грустно улыбаться. — Пройдут века, и, несмотря на ваши старания, а вернее, благодаря им, на земле постепенно исчезнет флора. Леса, вырублены, трава вытоптана. Задыхаясь от недостатка кислорода, далекие наши потомки, подобно столь же далеким пращурам, полезут в моря и океаны, где еще сохранились остатки кислорода. Тела их постепенно позеленеют и покроются чешуей. На хребте из каждого позвонка начнет выпирать остистый отросток, превращаясь в длинную гибкую иглу. Потом эти иглы срастутся в плавник. Ноги тоже срастутся в красивый могучий хвост. Нос вытянется, и под ним откроется широкая жадная пасть. Дельфины встретят людей в общем-то хорошо, как старых знакомых. Они, может быть, даже полюбят их, но не больше, чем мы сейчас любим домашних животных. Как и всякие живущие и хватающие, себя-то они любят больше. А так как у них океаническая культура древнее, то все это и закончится тем, чем кончается все в природе, — они поработят людей, как менее приспособленную, низшую расу. И люди покорятся, потому что вся наземная многовековая культура и все технические достижения окажутся ни к чему. Люди — большие, неуклюжие, тихоходные рыбины, не освоившиеся с глубинами океана, вынуждены будут принять покровительство сильных и хорошо организованных дельфиньих стад. У бывших людей отомрет способность мыслить и анализировать. А так как в воде очень-то не разговоришься, то им придется перейти на язык своих повелителей. Только по вечерам, когда воздух похолодает и в потемневшей воде закружатся зеленоватые фосфорические огни, люди-рыбы ощутят какие-то смутные зовы. Тогда они выползут на прибрежные камни и, опираясь на плавники, поднимут к луне немигающие свои глаза. Но и тут никакая мысль не блеснет в темной памяти и не взволнует холодную кровь. А над пустынной землей, покрытой пылью и осколками бывших гор, взойдет тусклая луна, и ее холодный свинцовый отблеск тяжело ляжет на поверхность океана…
Он умолк, будто бы подавленный безрадостным будущим рода человеческого, но Артем заметил, как подрагивают от скрытого смеха его румяные щеки. «Враг? — подумал он. — Нет, слишком мелок для того, чтобы принимать его всерьез».
— Здорово запущено! — жизнерадостно воскликнул Васька.
— Простите, — возмущенно фыркнула Артемова соседка, — это бред какой-то.
Но Васька не унимался:
— Бред сивой кобылы в лунную ночь.
Николай Борисович помахал рукой:
— Болтовня, и довольно малограмотная.
— Совершенно верно! — воскликнул Зиновий Кириллович с таким удовольствием, словно он только и ждал, когда его назовут болтуном. — Вполне ненаучная фантастика, байка эта. Легкий жанр, для увеселения присутствующих.
— Не очень уж легкий, если учесть ваши намерения…
— Откуда вам известно о моих намерениях?
— Знаю. Догадываюсь, — сказал Николай Борисович и безжалостно продолжал: — Желание подвести теоретическую базу под свои некрасивые, антиобщественные действия. Уловка браконьера, которого прищучили. Попытка все свалить на цивилизацию. К сожалению, есть у нас еще такие теоретики; которые связывают развитие цивилизации с непременным уничтожением природы. Какая опасная, преступная мысль! Человек, построивший первоклассный завод и попутно отравивший воду целой реки, тоже все сваливает на цивилизацию и прогресс.
— Да, да. — «Красивый старик» согласно покивал головой и поглядел на притихшую молодежь, как бы рассчитывая на ее сочувствие. Но так как никакого сочувствия не последовало, то он сам спросил: — Ну, а вы, молодежь, как думаете?
— Исходя из того положения, что каждому человеку надо дать возможность высказаться… — начал Васька.
Но соседка Артема перебила:
— Прежде всего надо определить, является ли браконьер человеком?
— Определенно нет, — проговорила Алла. — В крайнем случае он — неполноценный человек.
— Человекоподобная обезьяна, — вынес окончательный приговор Васька. — Ни совести в нем, ни души. Но говорить уже умеет.
— А не кажется ли вам, уважаемые граждане, что все вы слегка перехватили в этом вопросе?
— Нет, не думаю, — ответил за всех Николай Борисович. — Мало того, что вы и вам подобные истребляете природу всеми недозволенными способами, вы еще калечите души людей. Моральный вы браконьер — вот кто!
И хотя весь этот разговор шел как бы на шутливой волне и все старательно делали вид, будто их все это только развлекает, но было заметно, что если дойдет до настоящего разговора, то будет не до шуток. Все это понимали и яснее всех тот, кто вызвал этот разговор и с непонятной настойчивостью разжигал его, хотя не видел среди собравшихся ни одного своего сторонника.
— Браконьер, да еще моральный! Тоже хорошо, — одобрил он и, поглаживая свою причудливую шляпу, доброжелательно добавил: — Только позвольте вам заметить, цивилизация — процесс необратимый, пытаться остановить его — это все равно что сражаться с ветряными мельницами…
— Ну, ну!.. — Николай Борисович слегка улыбнулся. — Дон-Кихотом меня уже обзывали. Редакторица одна. Только она в порядке юбилейного славословия. И это не совсем то, что вы думаете. Я, если и сражаюсь с мельницами, то только с такими, которые учитывают, откуда дует ветер и при этом мелют всяческую чепуху.
Зиновий Кириллович все еще добродушно посмеивался и вытягивал губы, показывая, будто все, что тут говорится, ничуть его не задевает. Даже совсем наоборот, его радует такой занимательный разговор, и он готов продолжать его.
— Заметил я, — сказал он как можно задушевнее, — заметил, что тут, в деревеньке вашей, очень часто и охотно рассуждают о душе. И о боге также. Воздух тут, что ли, такой? А ведь, как известно, этот самый бог проклял род людской…
— Бог-то? Да ну его совсем! — Анфиса рассмеялась и так взмахнула руками, словно прощая собеседнику его поведение и в то же время любуясь своим богом, таким ласковым, простоватым и одновременно мудрым. — В этом деле у него осечка получилась.
— Это у бога — осечка!? — Васька, сорвавшись с перил, подбежал к Анфисе. — Вот это здорово! — Он опустился на траву у самого крыльца, в руках у него оказался карандаш и потрепанный блокнот.
— А что же тут такого особенного? — заговорила Анфиса. — За семь дней такое сотворить, тут, хоть кто ни будь, всего не угадает. Да ты не хлопай руками! — прикрикнула она на Ваську. — Хочешь слушать, так сиди смирно. Вот там у них дело какое получилось. Ходят Адам с Евой по раю, друг дружкой любуются, и очень им хорошо и вроде неловко, стеснительно. А отчего — они до поры и сами не знают. Первенькие же, чего они видели? Ходили они, ходили по раю, проголодались. Адам и говорит: