С 1918 г. центром демократической трактовки Достоевского становится газета "Rote Fahne" — главный печатный орган немецких коммунистов и рабочих, основанный К. Либкнехтом и Р. Люксембург. Критики из "Rote Fahne" стремятся создать Достоевскому "пролетарскую революционную репутацию". Лу Мертен, одна из ранних интерпретаторов Достоевского в "Rote Fahne", говорит в своих статьях о народности его творчества. Однако Мертен упрощает марксизм. Так, понятие "народность" она истолковывает абстрактно, как воплощение спонтанных творческих сил народа. Тем самым писатель из сознательного и активного носителя народного протеста превращается в пассивное орудие этих сил. Значительно конкретнее высказывается о "народности" Достоевского другой критик из "Rote Fahne" — Гертруда Александер. Народность, по ее мнению, выражается главным образом в критике отрицательных явлений жизни. Критик не закрывает глаза на противоречия Достоевского, но объясняет их его "типично русскими чертами". При всех своих противоречиях Достоевский был в глазах Александер великим писателем и стоял рядом с Гете, Гейне, Бальзаком, Данте и Сервантесом. По ее убеждению, величие русского писателя заключается в том, что он "провозвестник, глашатай новых, рвущихся наружу сил русского народа, сумевшего ему же, Достоевскому, наперекор осуществить социальную революцию".

Александер выдвинула свой взгляд на личность Достоевского, выделяя в ней "антибуржуазные черты", — черты, которые старательно нивелировались в буржуазной критике. Она секуляризирует положительно прекрасного героя Достоевского, превращенного буржуазными литераторами в абстрактный морально-философский символ "всечеловека", и ставит его на реальную историческую почву.

Идея о "новом человеке" — краеугольный камень концепции Достоевского у Александер. Так, она называет героя — выходца из привилегированных слоев русского общества XIX в., "чувствующего себя ответственным за бедствия народа", "мятежным героем". И потому, оценивая творчество Достоевского в перспективе событий 1917 г., Александер видит в нем "мощный рычаг революционного сознания"[2315].

Из всего вышесказанного явствует, что к 1921 г. буржуазная критика утратила "монополию" на Достоевского. Ей на смену пришла иная точка зрения на русского писателя, выдвинутая передовой революционной интеллигенцией Германии. Эта точка зрения наиболее четко выражена в словах И. Бехера, крупнейшего пролетарского поэта Германии, который назвал Достоевского одним из "великих выразителей буржуазного упадка"[2316].

В 1921 г. Германия отмечает 100-летие со дня рождения Достоевского. Юбилейные дни вылились во всеобщее признание "величайшего русского писателя, пророка, ясновидца, аналитика и диалектика, творца сцен непревзойденного драматизма"[2317]. Именно этот год следует считать переломным для восприятия Достоевского в Германии. Известность русского писателя достигает апогея и перерастает в культ. Число монографий, статей, исследований о Достоевском резко увеличивается. Многие литераторы, уже писавшие о Достоевском ранее (Л. Андреас-Саломе, Ю. Баб, Г. Бар, Я. Вассерман, Я. Ю. Давид), вновь делятся с читателями своими мыслями о нем; другие же (К. Оссецкий, Р. Шаукаль, Р. Шикеле) высказываются теперь о нем впервые. Создается впечатление, что в Германии, охваченной после войны тяжелейшим экономическим и духовным кризисом, Достоевский на какое-то время становится властителем дум. "1921 год обозначает апогей того странного и поучительного явления, которое можно назвать "инфляцией Достоевского" и которое отнюдь не случайно совпало с послевоенной инфляцией немецких денег", — отмечает С. Лаве. Годами "инфляции Достоевского" исследовательница считает 1920-1925 гг.

"Инфляция Достоевского достигает своей высшей точки в 1921 г. Собрания его сочинений выходят в 25 томах, а число переводов, изданных отдельными книгами, достигает гигантской цифры — 68. Если же взглянуть на тиражи, то количество экземпляров в обеих группах вырастает с 53000 в предыдущем году до 203000! 1921 год характеризуется также тем, что появляются 7 первых антологий (в последующие годы их издается меньше); кроме того, в Германию проникают первые тома русских изданий Достоевского (8 томов общим тиражом 98000). Этот год дает также большое число работ о самом Достоевском (6 монографий общим тиражом 8000), которое оказывается превзойденным лишь в 1925 г. (6 монографий общим тиражом 14000)"[2318].

Огромную популярность Достоевского в Германии в начале 20-х годов подтверждают и сами немцы.

Известный русист А. Лютер (издатель "Писем" Достоевского. 1926) в обзорной заметке под заголовком "Достоевскому — ни конца, ни края" пишет в 1923 гг.:

"Число антологий, сборников и прочих изданий о Достоевском увеличивается угрожающим образом. Разумеется, это свидетельствует о том, что великий русский писатель все сильнее и сильнее подчиняет своему влиянию нашу духовную жизнь"[2319].

Ст. Цвейг, написавший в 1921 г. вступительную статью к новому многотомному "Полному собранию романов и новелл" Достоевского, предпринятого издательством "Intel"[2320], отмечает в 1925 г. во вступительной статье к книге Г. Прагера "Мировоззрение Достоевского":

"Когда 12 лет назад я приступил к работе над большим эссе о Достоевском, имелась лишь одна его биография <…> Сегодня у нас уже целая литература о Достоевском, целая филология, настолько многосторонняя и содержательная, как и наука о Гете, и, пожалуй, нам нужна уже библиография работ о Достоевском".

Причину этого явления Цвейг объясняет следующим образом:

"Достоевский для нас сегодня больше, чем поэт, это — духовное понятие, которое вновь и вновь будет подвергаться истолковыванию и осмыслению. Образ русского писателя пронизывает и озаряет сегодня все сферы духовной жизни — поэтическую и философскую, духовную и культурную"[2321].

Следует уточнить, что в 1920-е годы наиболее частым было обращение к Достоевскому именно в сферах философской и религиозной. Немецкие мыслители, вплоть до О. Шпенглера, продолжают (вслед за Гессе и Цвейгом) так или иначе обращаться к Достоевскому в поисках выхода из современного им кризиса — "заката Европы". В этом смысле особенно показательна цитировавшаяся выше книга Наторпа, а также монографии К. Праксмарера[2322], В. Бруна[2323]. Как реакцию на "кризис веры" следует воспринимать многочисленные изыскания теологов. Вслед за Т. Бодиско[2324] и В. Маргольцем[2325] целый ряд авторов стремится именем Достоевского поддержать расшатанные устои религии. Союзника в Достоевском пытаются обрести и католики (Р. Гвардини)[2326], и протестанты (В. Шюмер)[2327]. Достоевского-художника исследователи в 1920-е годы обходят почти полным молчанием. Содержательная работа Ю. Мейера-Грефе "Достоевский-писатель" (1926) воспринимается на этом фоне как исключение[2328].