Безотрадная действительность и бремя неволи порождают, в конце концов, по выражению Нетцеля, "безграничный субъективизм". Другими словами, своеобразие "русской души" он ставит в зависимость от социальных условий. Идеализм Нетцеля эклектически увязывался у него с критикой социальных отношений в России: не случайно отдельные работы Нетцеля публиковались в немецкой социал-демократической печати. Субъективизм "русской души" Нетцель выделяет как важнейшее ее свойство, проливающее свет на ее тайну, которую Нетцель стремился разрешить в своих работах "Славянская душа" (1916) и "Основы русского духа" (1917). Субъективизм, по Нетцелю, проявляется прежде всего в уходе от действительности, в стремлении преодолеть ее в "мире надежд и желаний". А поскольку надежда у всех одна — надежда на социальное освобождение, то русский человек считает свое субъективное мнение всеобщим и принимает его за объективную истину. Отсюда Нетцель приходит к выводу о специфической природе русского мышления в отличие от европейского — рассудочного[2187]. Своеобразие "русской мысли" раскрывается Нетцелю в творчестве Достоевского.

Он обобщает:

"Европейская наука плетется позади русского интуитивного познания! В порыве своего непосредственного чувства русский человек переживает откровение бога".

"Россию, — таков итог, к которому приходит Нетцель, — можно постичь только чувством"[2188].

Другой аспект "русской" проблемы рассматривает Эмиль Лука (1877-1941), австрийский писатель-эссеист, автор ряда статей о Достоевском и книги "Достоевский" (1924)[2189]. В статье "Проблема Раскольникова" (1914) Лука поднимает вопрос о русской этике, основанной на "чувстве и религии" и противопоставляет ей "утилитарную позитивистскую мораль" Запада. С точки зрения этой морали, "преступление и зло" рассматриваются не "этически" — как проявление свободы воли, а детерминированно — как "болезнь и ненормальность", которые надлежит устранить. Короче говоря, с преступника снимается "личная ответственность", он не искупает вину, а лишь изолируется от общества. В этом, по мнению Луки, — нивелирующая сущность буржуазной морали. "Достоевский же, напротив, — подчеркивает Лука, — решительный сторонник индивидуальной морали, согласно которой добро (любовь) уже само по себе является ценностью, и которое не карает преступника в утилитарных целях <…> а ведет его к очищению". Поэтому "русский преступник (в противоположность европейскому) никогда не предается злу целиком…" В интерпретации "Преступления и наказания" Лука переносит центр тяжести на проблему искупления вины как на главную проблему индивидуальной морали Достоевского. Сам факт преступления критика не интересует.

По его убеждению, не придавал ему значения и Достоевский:

"Едва ли кто до Достоевского в последнем тысячелетии — исключая мастера Экхарта — понимал, как мало значит поступок сам по себе".

Первостепенную важность Лука придает мотивам преступления, которые ставит в прямую связь с философией Ницше. Но если Ницше не пошел: дальше идеи о праве исключительной личности на исключительную мораль, то Достоевский "заглянул несравненно глубже", и "с покоряющей силой своего гения" показал, что "сам по себе человек — это наивысшая и единственная ценность, что различия между людьми меркнут перед этим грандиозным и уникальным явлением — человек". Достоевский в своем романе провозглашает мистическую любовь, непостижимую для разума. В этой любви находит умиротворение Раскольников — "противоречивейший из людей" и тем самым достигает того, что было недоступным Фаусту.

И как бы предвосхищая экзистенциалистскую трактовку Достоевского, Лука заключает:

"Ни одно произведение мировой литературы не ставит столь же великую проблему; даже в "Фаусте" речь идет только о стремлениях и исканиях человека, но не о человеческом бытии вообще. В Раскольникове же поставлена и разрешена эта последняя проблема — вопрос о смысле и ценности человека"[2190].

В 90-е годы немалой популярностью в Германии пользовались статьи о русской литературе, написанные Лу Андреас-Саломе (1861-1937). Русская по происхождению, Лу Саломе была в 1882-1883 гг. близка к Ницше, некоторые идеи которого она восприняла довольно глубоко. Позже Андреас-Саломе вошла в круг немецких натуралистов и, будучи лично знакома с вождями нового направления, сотрудничала в журналах "Freie Biihne" и "Neue deutsche Rundschau". Писательница привлекла к себе внимание борьбой за духовное освобождение женщины, а также постановкой ряда острых проблем: философских, религиозных и этических.

Свой взгляд на русскую литературу и отдельных ее представителей Андреас-Саломе подробно обосновывает в статьях "Лев Толстой, наш современник" (1898), "Русские повести" (1899) и др. Взгляды Андреас-Саломе на русскую литературу были отчасти обусловлены суждениями А. Л. Волынского, идейного руководителя петербургского журнала "Северный вестник", в котором Андреас-Саломе сотрудничала вплоть до его закрытия (1898).

Отношение Лу Саломе к России и русской литературе была продиктовано ее религиозно-философскими взглядами. Их основной пафос заключен в антихристианской направленности. Полагая, вслед за Ницше, что на рациональном буржуазном Западе "бог умер", Андреас-Саломе пытается найти его среди других, еще не цивилизованных народов.

Именно такой первобытный народ, предполагает Андреас-Саломе, населяет Россию. По ее мнению, христианство вообще осталось чуждым русскому народу. Отличительными чертами русского народа Андреас-Саломе считает смирение и пассивность. Она с восхищением говорит о самобытном русском характере, в основе которого "совершенно бесспорно лежат глубоко доверчивая наивность и человеколюбивая пассивность"[2191]. Миф о "русской душе" получает в этих рассуждениях Андреас-Саломе свое законченное воплощение.

Русские писатели, полагает Андреас-Саломе, никогда, в отличие от западных, не увлекались общественными проблемами. Как либеральный, так и реакционный "дух общественных усилий" был якобы неизменно чужд их творчеству. Отличительной же их чертой была связь с "русской душой", которую, по убеждению Андреас-Саломе, и отражают их художественные произведения. Полемизируя с В. Генкелем, который, издавая трехтомный сборник "Исторические и сатирические повести новейшей русской литературы"[2192], подчеркивал в предисловии, что литература в России всегда была оружием в борьбе за просвещение и образование народа, Андреас-Саломе пишет: "Писатель <…> стремился найти связь с народной душой и, в каком-то смысле, становился скорее учеником, нежели учителем народным. Так было всегда, начиная с Пушкина"[2193]. Наиболее характерным выразителем "народной души" среди русских писателей Андреас-Саломе считает Достоевского. По ее мнению, чрезмерное увлечение идеями вредит художественному творчеству, глубоко иррациональному по своей сути. Достоевский, с ее точки зрения, был лишен этого недостатка[2194].