Изменить стиль страницы

"Позвольте поблагодарить вас за ту радость, которую вы доставили Якову Богдановичу вашими письмами и приветом, ласкою, а дорогими воспоминаниями невозвратных прошлых дней доставили ему много хороших минут".

22.I.1918

Мое знакомство с Федором Михайловичем Достоевским произошло по поводу заболевания его детей, когда я был приглашен в качестве врача[612]. Вероятно, я произвел благоприятное впечатление, так как с этих пор я сделался домашним врачом в семье Федора Михайловича.

Здоровье Федора Михайловича было сильно расстроено тяжелыми годами, проведенными на каторге, да и от природы он был слабого телосложения, и ему часто приходилось прибегать к медицинской помощи.

Болезнь и тяжелые жизненные испытания развили у Федора Михайловича раздражительность; мне нередко приходилось быть свидетелем этой раздражительности, а иногда и объектом ее. Я всегда невозмутимо выслушивал его, не возражая ему… Гнев скоро проходил, и он делался особенно ласков, вероятно, желая загладить свою несправедливую вспышку. Помню, как однажды я ему посоветовал есть побольше мяса; он вдруг разгорячился и повышенным голосом стал говорить: "Вы советуете мясо… Телятина — мясо, свинина — мясо, баранина — мясо, дичь — тоже мясо. Если вы говорите о бычьем мясе, то скажите: побольше говядины!"

Федор Михайлович в то время жил на Серпуховской улице, в более чем скромной квартирной обстановке, окруженный попечениями его любящей и энергичной жены — Анны Григорьевны, которая была и его секретарем и вела его дела по отношению изданий его произведений. Благодаря ее неусыпным трудам и практическому, деловому характеру она привела в порядок финансовые дела Федора Михайловича, и к концу его жизни их материальное благосостояние значительно улучшилось. Семья Достоевских с Серпуховской улицы переехала в более комфортабельную квартиру на Кузнечный переулок, угол Ямской, где он и скончался в 1881 году на моих руках.

Посещая Федора Михайловича, я часто встречал у него известного писателя Ореста Миллера и Николая Николаевича Страхова, который был моим преподавателем во Второй гимназии и о котором я сохранил самые лучшие воспоминания как о выдающемся педагоге и человеке.

Федор Михайлович был в это время занят своим "Дневником писателя", который брал у него немало времени и труда и, конечно, вызывал утомление его надломленного организма.

Федор Михайлович очень любил детей, и его отношения к ним всегда отличались особенною нежностью.

Прежде чем описывать последние минуты жизни Федора Михайловича, мне хочется упомянуть о той встрече с ним в зале Благородного собрания весною 1880 года, когда он согласился читать свое произведение на благотворительном вечере, который устраивали слушательницы Педагогических курсов; на этом же вечере читал и И. С. Тургенев[613], и тут, в комнате артистов произошла их встреча после долгой и тяжкой размолвки[614]. Моя жена, которая была одной из устроительниц этого вечера, рассказывает, что когда Тургенев вошел и на минуту остановился в дверях и окинул взглядом комнату, Федор Михайлович углубился в просмотр своего "Подростка", который был выбран им для чтения публике. Тургенев быстро и решительными шагами подошел к Федору Михайловичу и протянул первый ему руку. Федор Михайлович нерешительно приподнялся со стула, исподлобья взглянул на Тургенева и быстро подал руку. Ни слова не было сказано, и они расстались. Когда Достоевский вышел читать, Иван Сергеевич тоже пошел в залу и по окончании чтения громко аплодировал. Прием публики, конечно, был восторженный, учащаяся молодежь бурно выражала свой восторг, и Федор Михайлович выходил к публике и удалялся с просветленным лицом, какое мне редко приходилось у него видеть.

Я попросил провести меня в комнату для артистов, чтобы выразить Федору Михайловичу лично мое удовольствие по поводу его выступления, а также узнать и о его самочувствии после утомительного чтения. Он сиял, когда я вошел, особенно приветливо со мной поздоровался и тотчас спросил, достаточно ли громко он читал[615]. Я, в свою очередь, спросил, как он себя чувствует, не утрудил ли он себя продолжительным чтением, а он с добродушной улыбкой вытащил из кармана коробочку моих облаток с порошками и сказал: "Принял перед чтением и сейчас опять приму". Он был особенно в духе, и, я думаю, что внимание, оказанное ему Тургеневым, было также одною из причин, содействовавших его счастливому настроению.

Не прошло года с этого памятного для меня вечера, как однажды, приехав поздно с практики и едва успев сесть за обед, мне принесли записку Анны Григорьевны: "У мужа хлынула горлом кровь, приезжайте, ради бога!"[616] Конечно, я немедленно поспешил к больному. Увы, я уже застал Федора Михайловича в безнадежном состоянии; обильная потеря крови ослабила его настолько, что можно было принять только паллиативные меры. Следом за мною прибыли врачи Н. П. Черепнин[617] и профессор Кошлаков[618], и устроенная консультация подтвердила только мое печальное заключение о невозможности спасти больного. Федор Михайлович был в полном сознании, попросил привести детей, благословил их, потом стал что-то говорить слабеющим голосом жене, а потом просил читать Евангелие[619]. Мало-помалу сознание стало покидать его, и к утру он тихо скончался[620].

Всем известно, сколько любви и уважения к памяти Федора Михайловича было выражено со всех концов России и какие грандиозные похороны были устроены великому писателю.

Когда я приехал на одну из панихид, Анна Григорьевна жаловалась: "У меня отняли моего мужа, я не имею возможности ни на минуту остаться с ним одна, он теперь принадлежит всем, кроме меня".

3/III.1918

Теперь перехожу к ответам на интересующие вас вопросы относительно Федора Михайловича. Вы спрашиваете, чем он был болен. В то время еще микроб чахотки не был найден, поэтому строгого определения быть не могло, тем более что болезнь протекала хронически; объективное же исследование не оставляло сомнения, что это был туберкулезный процесс. В обоих легких были значительные разрушения (каверны), и разрыв легочной артерии в одну из каверн дал столь сильное кровотечение, остановить которое было не в наших силах, и вызвало смертельный исход. У меня в записной книжке сохранился рецепт кровоостанавливающей микстуры, прописанный профессором Кошлаковым, но книжка эта в Петрограде.

Евангелие читала жена Федору Михайловичу, а что он ей говорил, я не мог слышать, так как он шептал ей на ухо, да и считал невежливым прислушиваться к интимному разговору.

Похороны я видел в одной из улиц; это была необычайно грандиозная процессия, так как хоронил, можно сказать, весь Петербург, и бесчисленные депутации несли венки на высоких штангах. Было огромное количество духовенства, потому что церковь считала Федора Михайловича ревнителем православия. Я не мог принять непосредственного участия в похоронах, так как меня ждали другие страждущие… Это был период самой напряженной врачебной деятельности, и я часто поступался своими личными желаниями ради исполнения долга. Помню, что особенный почет был оказан Федору Михайловичу судебным ведомством.

А. А. фон Бретцель. Мои воспоминания о Достоевском и Тургеневе. Публикация И. С. Зильберштейна

вернуться

612

Я. Б. Бретцеля, по-видимому, рекомендовали Достоевским в самом начале 70-х годов как опытного детского врача, ассистента детской поликлиники доктора М. С. Зеленского. В 1873 г. Бретцель уже был домашним врачом Достоевских — он лечил и Федора Михайловича и Анну Григорьевну. Достоевский писал жене 26 июля 1873 г.: "А я серьезно было расхворался и даже немного лежал… Подожду немного и позову Бретцеля, если в Петербурге" (Письма. — III. — С. 68). 22 мая 1874 г. Бретцель выслал для Достоевского в Старую Руссу рецепт травы от кашля (Гроссман Л. П. Жизнь и труды Ф. М. Достоевского. — С. 226). 6 июня 1874 г. Достоевский писал Анне Григорьевне: "Бретцель расспрашивал о твоем здоровье и настоятельно сказал мне, что в Старой Руссе тебе бы надо было пить железную воду Швальбах Вейтбрун… Я просил его немедленно написать тебе с медицинским расписанием правил, как пить…" (Письма. — III. — С. 99).

вернуться

613

Литературно-музыкальный вечер в пользу слушательниц Педагогических курсов состоялся 21 марта 1880 г. в зале Благородного собрания. Ни в книге М. К. Клемана "Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева" (М.-Л.: "Academia", 1934), ни в работе Л. П. Гроссмана "Жизнь и труды Ф. М. Достоевского", ни в "Воспоминаниях" А. Г. Достоевской нет упоминания о том, что на этом вечере читал Тургенев. Однако это был не первый вечер, на котором Достоевский выступал вместе с Тургеневым (см. настоящ. том, С. 362). Воспоминания Бретцеля дополняют эти сведения.

вернуться

614

Имеется в виду разговор Достоевского и Тургенева в Баден-Бадене в 1867 г., кончившийся полным разрывом (см. письмо Достоевского к А. Н. Майкову 16 августа 1867 г. // Письма. — III. — С. 30-32).

вернуться

615

Об этом пишет и А. Г. Достоевская: "Пред чтением Федор Михайлович всегда боялся, что его слабый голос будет слышен лишь в передних рядах, и эта мысль его огорчала. Но нервное возбуждение Федора Михайловича в этих случаях было таково, что обычно слабый голос его звучал необыкновенно ясно, и каждое слово было слышно во всех уголках большой залы" (Достоевская А. Г. Воспоминания. — С. 352-353).

вернуться

616

Жена Я. Б. Бретцеля Анна Алексеевна писала А. В. Жиркевичу об этой записке: "…Где-то, может быть, найду письмо его жены с приглашением Якову Богдановичу приехать как раз накануне его смерти" (письмо 20 мая 1918 г.).

вернуться

617

Николай Петрович Черепнин (1841-1906) — петербургский врач.

вернуться

618

Дмитрий Иванович Кошлаков (1835-1891) — профессор Медико-хирургической академии, к которому Достоевский иногда обращался за советом.

Бретцель не упоминает доктора А. А. Пфейфера, за которым, по словам А. Г. Достоевской, сам просил послать 26 октября 1881 г.

вернуться

619

Это Евангелие было подарено Достоевскому по дороге на каторгу, в Тобольском остроге женами декабристов. "Федор Михайлович не расставался с этою святою книгою во все четыре года пребывания в каторжных работах" (Достоевская А. Г. Воспоминания. — С. 375).

вернуться

620

Бретцель ошибается. Достоевский скончался в 8 часов 38 минут вечера 28 января 1881 г.

А. Г. Достоевская писала, что все врачи, лечившие Достоевского, надеялись на выздоровление. Из воспоминаний Бретцеля видно, что врачи считали положение Достоевского безнадежным.