— Да не такой уж крутой, если вдуматься как следует, — ответил Шлыков. — Я ведь человек старый, еще при господине Родриане работал. Вот и получается, что я снова к своему старому хозяину возвращаюсь…

— Но ведь вы, если не ошибаюсь, член партии?

— Кто богу не грешен, царю не виноват? Вот я и у вас вижу: Ленин на полочке стоит. Я бы на вашем месте эти книжечки убрал…

— Какие я разговоры слышу! Просто не верится. Да вы ли это?..

— Напрасно вы на меня волком смотрите. Ведь мы с вами товарищи по несчастью. Судите сами. Меня на старости лет в кладовщики произвели. Да и вас как будто не очень-то жаловали… А я полагаю, что с вашими талантами да вашими знаниями вы далеко могли бы шагнуть…

— Да, уж думаю дальше, чем этот ваш выскочка и карьерист Игнатов!

— Игнатов такой же мой, как и ваш, смею вас уверить… Это он руку приложил к тому, чтобы я стал кладовщиком. Но давайте говорить по-деловому. Я хочу вам предложить союз.

— Вы?.. Союз со мной?

— Да!.. Вчера я обошел все заводы. Разгром, конечно, большой. Но не так уж он велик, как это может показаться неопытному человеку.

— Тем лучше. Быстрее восстановим комбинат.

— А дальше?

— Дальше? Дальше будем работать! Надо же когда-нибудь начать по-настоящему работать. Немцы — не большевики: толк в людях и в работе понимают!

— А, позвольте спросить, кто будет работать?

— Не понимаю… Мы, конечно!

— Эх! Горячи вы очень… Немцы не знают нашей техники. Ну-с, мы с вами с помощью кой-кого из инженеров восстановим заводы: получите, мол, господа немцы, все готово, остается только рубильник включить. А дальше что? А дальше вот что будет, Юрий Александрович. Немцы комбинат у нас примут, научатся у нас работать, а нас — по шапке. Потому что ведь мы для них, согласитесь, по-прежнему останемся русскими свиньями, людьми последнего сорта. И, когда мы им все секреты раскроем, все тонкости покажем, на кой ляд мы им будем нужны?

У Порфирьева забегали глаза.

— Что же вы предлагаете?

— А вот что… Раскроем им один секретик, а другие попридержим. Через некоторое время другой секретик выложим, а остальные опять-таки в кармане у себя сохраним — те самые секретики, без которых комбинат полным ходом работать не сможет. И будем с вами долгое время нужны немцам. А потому и почет нам будет соответствующий…

— Ловко вы придумали, Шлыков!

— Да ведь за шестьдесят лет мне перевалило — пора ума-разума набраться… Но нам вдвоем этого дела не поднять Коллектив надо вокруг себя сколачивать. С разбором, конечно. Вот как, к примеру, смотрите вы на Ивана Карловича Вейнбергера? Я полагаю, он подойдет нам. Прежде всего, хоть он и обрусевший, а все же немец… Он человек скромный, честолюбия в нем не замечено. Во всяком случае, он нам поперек дороги не встанет. А вас я прочу правой рукой Родриана.

— Вы думаете, это осуществимо? — невольно вырвалось у Порфирьева.

— С вашими-то способностями? Еще бы! Но только надо все аккуратно делать. Главное, не лезть сразу к немцам с поцелуями при всем честном народе.

— Не понимаю…

— Ну, как же так! Неужели вы думаете, что большевики, уйдя из Краснодара, не оставили здесь своих людей? Так вот, начнете вы публично лобызаться с немцами, а вас в темном переулке ножом и пырнут… Сдается мне, что большевики оставили и здесь, на комбинате, группку своих людей, которые будут тормозить пуск заводов. И я скажу вам: нечего нам, даже открыв эту группку, сразу же докладывать о них господину Родриану. Они ведь нам на руку будут играть. В случае чего мы на них все свалим: не мы, мол, виноваты, что заводы стоят, а они…

— Так, значит, по-вашему, надо молчать о подпольщиках?

— Нет, зачем же молчать? Если они вам поперек дороги встанут, вы тогда шепните мне. И я сделаю, что надо… Недаром ведь меня немцы к себе в консультанты взяли. А себя берегите. Вы большую игру должны играть. И рук вам марать незачем. Это уж мне оставьте.

— А вы, Шлыков, какую же игру играть будете?

— Буду связующим звеном, так сказать, между вами и хозяевами. И только. Поняли? Ну, по рукам, что ли, Юрий Александрович?

— Уж очень все это неожиданно…

— Не тороплю. Подумайте на досуге и потом скажите мне… Ну, так как же, Юрий Александрович, благословляете меня идти к Вейнбергеру?

— Ну, что же… пожалуй, идите…

— Вот и хорошо! Сразу же к нему и заверну, благо он сосед ваш.

Проходя через столовую, Шлыков заметил, что фрак уже не висел на вешалке.

— Мудрая у вас мамаша, Юрий Александрович: фрак еще рано надевать. Успеется… Ну, будьте здоровы. Не забудьте: в три часа в главной конторе.

Глава V

На регистрации инженеров, которую проводил Штифт, присутствовал и Шлыков. Он скромно сидел в сторонке, опершись на палку. Трудно было понять, какую роль выполняет здесь этот старый молчаливый человек…

Разговор Штифта с Лысенко был очень короток.

— Нам бы хотелось, чтобы вы работали на комбинате, — сказал Штифт. — Мы имеем хорошие рекомендации о вас как о способном инженере-конструкторе.

— Хорошо, я останусь…

— И будете работать так, как работали до сих пор?

— Все, что я делаю, я делаю честно. Или совсем не делаю.

— Очень хорошо… Вы свободны, господин Лысенко…

Порфирьев нервничал на регистрации. Еще дома он подготовил речь, торжественную и витиеватую, о том, что готов все свои знания инженера отдать на дело процветания края, который получил, наконец, «настоящую» власть в лице лучших представителей одной из просвещеннейших наций мира. Но речи не получилось. Порфирьев спутался, и Герберт Штифт перебил его:

— Я понимаю ваши чувства, господин Порфирьев, и доведу до сведения командования ваши заверения в преданности. Но сейчас меня интересуют не слова, а дела. Нам надо в кратчайший срок пустить заводы, разрушенные большевиками, и дать германской армии мыло, масло, жиры. Таков приказ фюрера… Мне говорили, что вы обладаете опытом, знаниями, способностями, которые по ряду причин не были должным образом оценены большевиками. Не так ли, господин Шлыков?

— Совершенно верно, господин Штифт, — и Гавриил Артамонович, чуть приподнявшись, утвердительно наклонил голову.

— Я заверяю вас, господин Порфирьев, что мы достойно оценим вашу преданность, но, повторяю, нам нужны не слова, а дела… Скажите, как скоро комбинат может снова войти в строй?

Порфирьев смутился. Он не знал, что ответить, и растерянно посмотрел на Шлыкова, ища у него поддержки. Но Гавриил Артамонович равнодушно смотрел в окно, и казалось, его мало интересовало, что происходит сейчас в комнате.

— На это очень трудно ответить, господин Штифт, — неуверенно заговорил Порфирьев. — Я еще недостаточно ознакомился с состоянием заводов… К тому же мне надо взвесить ряд обстоятельств: сырье, рабочая сила, электроэнергия… Наконец…

— Хорошо, — перебил его Штифт, недовольно морщась. — Мы поговорим об этом после… Попросите сюда господина Вейнбергера…

Когда регистрация инженеров была закончена, Штифт предложил им подождать в приемной, и заперся в кабинете со Шлыковым.

Ждать пришлось около получаса.

Лысенко казался внешне совершенно спокойным. Не спеша закурил свою старенькую, почерневшую от времени трубочку, подошел к окну. Он задумчиво смотрел на обвалившиеся крыши заводов, битый кирпич на главной аллее, густой дым над силосными башнями, где хранилось хлопковое и подсолнечное семя…

— О прежнем грустите, господин Лысенко? — услышал он рядом голос Порфирьева.

Юрий Александрович не находил себе места. Ему казалось, что вел он себя не так, как следовало, что Штифт остался недоволен им, что он испортил свою репутацию.

Лысенко не спеша обернулся и спокойно сказал:

— Наши соседи черкесы в таких случаях говорят: «У потерянного кинжала рукоятка всегда золотая», — и снова отвернулся к окну.

Порфирьев пожал плечами и подошел к Вейнбергеру. Тот сидел в кресле, играя цепочкой карманных часов.

— В гору пошел Шлыков. Как вы находите, Иван Карлович? — спросил Порфирьев.