Полёт — это высота, скорость и точность следования по трассе.

У каждого самолёта (вы, наверное, это знаете) есть предельная высота — потолок.

Теоретический (т. е. рассчитанный авиаконструктором) и практический — действительная, максимальная, высота полёта, которой способен достичь данный самолёт. Практический потолок может не совпасть с теоретическим, потому что нельзя воплотить идеально ни один проект.

Говорят, будто есть свой потолок и у каждого из нас. Личный, так оказать. Выше него не прыгнешь…

Так ли это?

Если иметь в виду теоретический потолок, возможно, есть он и у человека. Только, кто знает, каков он? Кто высчитал его, как для самолёта? А вот деяния человеческие поразительны! Один отправляется «на жительство» к папуасам; другой — создаёт теорию относительности; третий — намеренно ломает в воздухе скоростной реактивный самолёт, чтобы самому посмотреть, что при этом происходит; четвёртый — переплывает океан на плоту; пятый — первым в мире летит в Космос!..

А тот, кто мысленно упёрся головой в свой личный «потолочек», смотрит на всё по телевизору, размешивает ложечкой чай в стакане и приговаривает:

— Что ж, молодцы хлопцы. Но это уже предел, потолок, так сказать…

Грош цена такому. Всё, что угодно, но у Человека не должно быть ни теоретического, ни практического потолка!

Высоту пилоты, как мы говорили уже, соблюдают по прибору. И скорость — тоже. Да, беда, что этот прибор показывает только воздушную скорость, то есть скорость относительно окружающего воздуха.

Мы же летаем при постоянных ветрах, дующих в различных направлениях и с разной силой.

Определить фактическое движение самолёта по трассе относительно земли, то есть путевую скорость, — задача штурмана.

Ясное дело, что если ветер помогает полёту, — настроение у экипажа веселеет. Попутный ветер крепко помог мне, когда я работал над фантастическим романом «Парадокс Глебова».

По ходу дела предстояло слетать на вымышленную планету Гаяна (расстояние 100 световых лет) и вернуться домой. Как известно, превысить скорость света никому не дано. Если же лететь даже со скоростью 0,8 скорости света — уйдёт (на оба конца) 240 лет!

Я же задался целью обернуться за каких-нибудь 10–20 лет и… не нарушать при этом физический закон постоянства скорости света и его недостижимости звездолётом. Как выйти из положения — не знал.

…Ночь. Мы летим на самолёте Ил-14 из Куйбышева в Свердловск. Холодная, снежная зима. Облачно. Сперва нас изрядно трепало, но, забираясь всё выше и выше, мне удалось «нащупать» прослойку меж облаков, где полёт вновь обрёл спокойствие и приятность.

Летим. Я размышляю о своем романе. Пассажиры спят. Экипаж работает.

— Командир, — докладывает штурман, — воздушная скорость у нас триста двадцать километров в час, а путевая четыреста восемьдесят!

— Здорово, — удивился я. — Такой попутнячок?!

— Да. Попали в струю, дующую со скоростью сто шестьдесят километров в час…

Он так и сказал: «в струю», а во мне загорелось Нечто — выход найден.

«Почему бы, — подумал я, — не предположить, будто в космическом пространстве мироздания есть тоже какие-то, ещё не известные нашей науке, космические струйные течения?.. И наш звездолёт, попав в одно из них, хотя и держит собственную скорость меньше световой, но, увлекаемый таким течением, летит с «путевой скоростью», в несколько раз превышающей скорость света?»

И волк сыт (имеется в виду «мешающий» мне закон, установленный великим Альбертом Эйнштейном), и овечка цела (мой замысел в романе!).

Вернувшись домой, я написал — для пробы — такую главу, а в отпуск слетал к известному советскому учёному Н. А. Козыреву, в Пулково.

— Вы не сможете доказать, будто космические струйные течения есть в природе, — сказал он, прочтя главу. — Но, я полагаю, ни один учёный не сможет доказать, что такие течения невозможны!..

Превосходная мысль: писатель-фантаст так должен развивать своё воображение, чтобы учёным не удалось «положить его на лопатки».

Штурман не только автор значительной части расчётов полёта, но и его «летописец», ведь каждый полёт — это строка из Голубой Истории человечества, и её надо сохранить для… послеполётного разбора.

Уважающий себя штурман точен, последователен и трудолюбив. Порой последнее приходит с опытом.

…Ко мне назначили нового штурмана, только что окончившего училище. Полетели с ним в Краснодар. Днём. Погода — ясно. Высота 1200 метров. Расстояние от Ростова-на-Дону каких-нибудь три сотни километров.

Полёт не требовал ни напряжения физических сил, ни особой сноровки. Но большинство неприятностей в авиации случается именно в такие полёты, когда «благодушная» обстановка усыпляет бдительность экипажа.

Николай, так звали моего штурмана, пристроился между мной и вторым пилотом. Сосал леденцы и глядел на землю просто так, потому что нельзя не смотреть, раз у тебя имеются глаза. И… ни малейшего желания работать!

Летим дальше. Николаю, как видно, и леденцы надоели. Он взялся читать свежий номер «Комсомольской правды». Второй пилот, такой же юнец, включил автопилот и не ведёт штурманских исчислений уже из принципа: раз на борту есть штурман — он свободен от этих обязанностей.

Терпение моё на пределе, я сам настраиваю радиокомпас, пеленгуюсь, делаю расчёты и сдержанно говорю штурману;

— Путевая скорость триста девяносто, прибудем в девятнадцать двадцать одну…

Штурман небрежно кивнул и уткнулся в статью о тунеядцах. Я не стерпел и отобрал у него газету.

— Когда-нибудь надо браться за дело, как ты полагаешь?

— Но вы и так всё сделали?! — полувопросом ответил штурман.

Я всё ещё вежливо спрашиваю:

— Видите внизу станицу?

— А как же!..

— Определите её название.

— В век реактивной техники и космических полётов такие мелкие населенные пункты уже теряют своё значение при ориентировке, — снисходительно пояснил штурман.

Я так взглянул на него, что Николай немедленно взялся за карту.

— Сию минуту, командир. Раз вам так хочется…

Он утомительно долго водил пальцем по карте, но указанного пункта не нашёл!

Ночевали мы в Краснодаре. Вечером поиграли в шахматы. Николаю достались белые фигуры. Играл он напропалую, без плана. Пешек своих не ценил и, теряя их, не горевал.

Когда пятая пешка пала жертвою его легкомыслия, я быстро разменял фигуры и зажал в углу белого короля.

— Даже в наш реактивный и космический век следует ценить пешки! — сердито сказал бортрадист.

Разозлённый штурман улегся спать.

Месяц спустя мы полетели с ним в Астрахань. Шли в облаках тоже спокойно, на автопилоте. Николай всё время вёл исчисления и докладывал об угле сноса, путевой скорости и расчётном времени пролёта над контрольными ориентирами.

Мы были довольны штурманом, но я не говорил об этом вслух, из педагогических соображений. Когда же я подсунул ему журнал с детективным рассказом, он вежливо взял его, но отложил в сторону: дескать, сейчас читать некогда! Мне стало неловко…

У него оказалась счастливая натура: не ожидать второго печального урока. Работает Николай и сейчас в Ростове-на-Дону, у него уже первый класс.

Здравствуй, Москва!

Мы подошли к четвёртому развороту, командир включил автоматику, которая точно начинает выполнять манёвр.

Земли, разумеется, не видно, но самолёт теперь сам выходит на прямую с выпущенными шасси и снижается на ВПП. На приборной доске мы видим командный прибор: красное подвижное перекрестье, характеризующее фактическое движение самолёта, как бы «не сползает» с белого точечного перекрестья, указывающего, как надо заходить на ВПП.

Высота 100 метров… 90… 70… 60 — так называемая высота принятия решения. Но командир уже всё оценил — заход точный! — и отключил автоматику.

ВПП совсем близка. Пилоты мягко подбирают на себя штурвалы, и самолёт, «довольный» успешным завершением рейса, неслышно касается бетона основными тележками колес.