В первый раз я встретил Савинкова, когда я был двенадцатилетним мальчиком и ещё не знал его имени, хотя кто тогда знал его настоящее имя? Он пользовался многочисленными псевдонимами. Это был июль, жаркий летний день. Мой отец привёз меня с дачи просто так и оставил одного в нашей городской квартире. Я был не в настроении читать, и изнывал от нечего делать. Поскольку моих друзей не было в это время в городе, я решил прогуляться. Я достиг Английского проезда и остановился в удивлении — в нескольких шагах от меня странный человек шёл вдоль улицы. Высокий молодой человек около 25 лет возраста, чисто выбритый, с низким, покатым лбом, скуластым подбородком, и длинным, выдающимся носом. У него был шляпа «котелок», белая рубашка с высоким воротником, а также самый великолепный галстук, который я когда-либо видел. Галстук был роскошный, красно-голубой, с цветами и разными дикими животными. На нём был светло-коричневый, плотный, спортивный пиджак из чистой шерсти такой длины, какой русские никогда не носят. Его туфли! Его великолепные коричневые туфли заворожили меня. Они были на толстой подошве и с серой бахромой. Несмотря на жару, на нём были серые перчатки. В своей левой руке он держал изысканную трость с серебряным набалдашником. Кроме этого, он курил трубку огромных размеров.

Несомненно, иностранец, подумал я, наверно англичанин, и решил последовать за ним. Вскоре мы достигли Покровской площади, где находится небольшой скверик. Он сел на пустую скамейку, и с замирающим сердцем я нашёл скамейку поблизости от него. Он сидел спокойно, не обращая внимания вокруг, то и дело, зажигая свою трубку. Скоро моё внимание привлекла группа из трех молодых людей, сидящих на скамье по другую сторону скверика. Они выглядели как студенты, плохо одетые, бородатые и волосатые, каждый из них держал большую сумку. Внезапно мой незнакомец вынул золотые часы. Палец на его правой руке пошёл вверх, и хотя он даже не смотрел в сторону этих трёх людей, один из них быстро встал и вышел из сквера. Через несколько минут он повторил свой знак, и второй бородач вышел. Ещё один сигнал — и третий ушёл. Затем незнакомец спокойно зажёг трубку, как будто между ним и уходом этих трёх человек не было никакой связи. Он ждал пять минут, может быть, дольше. У меня не было часов. Затем он встал и вышел. Я пошёл за ним, соблюдая приличную дистанцию. Он шёл, не спеша в сторону Обводного канала, здесь он замедлил свои шаги. Я замедлил тоже. Мы были недалеко от Варшавского вокзала, и вдруг раздался громкий взрыв. Мой незнакомец побежал. Я за ним. Сколько буду жить, не забуду ужасную картину: трое или больше человек лежали в крови на мостовой. Повозка была разодрана в клочья, и одна из лошадей была сильно ранена. Мой незнакомец подошёл к небольшой толпе вокруг места происшествия и поговорил коротко с полицейским. Очевидно, удовлетворившись тем, что он услышал, он повернул в направлении Садовой улицы, опять идя очень медленно. Он достиг усадьбы Юсупова и встал на мгновение, подзывая извозчика. Я был достаточно глуп, чтобы подойти к нему и спросить по-английски: «Сэр, вы англичанин?». Он повернулся ко мне, выражение на его лице было маскообразное:

— Как ты смеешь беспокоить меня, глупый мальчик? — Он был груб и в ярости.

Мой английский иссяк. На самом деле я плохо его понял. Поэтому я заговорил по-русски:

— Вы одеты как англичанин.

— Я англичанин, — его русский был безупречен. — Ты что, шёл за мной?

— Да, всю дорогу от Покровской площади.

— Действительно?

— Да, — улыбался я, довольный собой.

— Постарайся забыть, для твоей же пользы.

Извозчик подъехал, и он уехал, не сказав больше ничего.

На следующий день газеты сообщили, что отъехав от своего дома, генерал фон Плеве был убит бомбой, брошенной революционером, который тоже при этом был смертельно ранен. Революционер был позднее идентифицирован как Евгений Сазонов, бывший студент университета и член «боевой ячейки» партии Социал-революционеров.

Спустя семь месяцев, 4 февраля 1905 года в 14:45 Великий князь Сергей, военный губернатор Москвы, был убит взрывом бомбы, когда он отъезжал от своего дворца. Великий князь был сторонником внутренней политики проводимой фон Плеве, убийцей был Каляев — бывший студент.

Было лето 1917 года. Опять белые ночи были в полном великолепии в Петербурге, который на тот момент назывался Петроградом. Это был год, когда хаос и анархия вошли в человеческую историю. Я прибыл в город с фронта с посланием от премьер-министра Александра Керенского, и поспешил с вокзала в Александровский Дворец, где размещалось демократическое правительство. Встретиться с Керенским было безнадёжно. Его секретарь Борис Флеккель, мой однокашник, так мне и сказал. Никто не знал, где Керенский находится, и очередь на приём была расписана на месяцы. В отчаянии я спустился в вестибюль дворца, и в этот момент высокий человек в форме армейского полковника появился в вестибюле. Несмотря на прошедшие годы, я сразу узнал незнакомца, «англичанина», за которым я подслеживал 13 лет назад.

— Вы не узнаёте меня? — спросил я его.

— Почему я должен? — он не был вежлив.

— Покровская площадь…. Фон Плеве.

— Фон Плеве…?

— Я говорил с вами по-английски.

— Да, да, — он улыбнулся. — Мальчик, который играл детектива. Да, припоминаю… естественно, не вас, мой капитан.

Я был в форме капитана медицинской службы.

— Не вас, а маленького мальчика. Каким вы были тогда, тринадцать-то лет прошло?

Мы вышли к Александровской площади. На площади проходила огромная демонстрация: несколько тысяч, практически только мужчин и всего, может быть, несколько женщин, ходили вокруг памятника Александра Первого. Было несколько матросов, некоторые с ружьями и несколько рабочих, но в основном, это были дезертиры с фронта. Перед ними несколько человек специфического вида с длинными и чёрными волосами и бородами держали огромные портреты Ленина и Троцкого. Было множество красных флагов и плакатов «Долой Войну» или «Мы хотим немедленного мира», «Долой империалистическую войну», «Долой правительство лакеев Уолстрита»[1].

Демонстраторы пытались петь «Интернационал», но звучало довольно гнусно.

— Наша нереальная демократия в действии, — с горечью заметил Савинков.

— «Они выглядят довольно безобидно, — заметил я.

— Не обманывайте себя, это только начало. Тысячи дезертиров прибывают с фронта в Петербург каждый день, а правительство говорит нам, что демократия — это свобода подстрекательства, бунтов и беззакония. Они отказываются принимать меры. Заговор уже в полном развитии.

— А Керенский?

— Как я ненавижу этого самодовольного бахвала.

— Его популярность….

— Да, популярность. Он может сказать. И как сказать! Но он не может или не хочет действовать. Всё, что он говорит — это воздух.

— Но Вы как член Правительства…..

— Уже больше нет. Этим утром я подал в отставку как заместитель военного министра.

— Этим утром…? — я был ошеломлён.

— Да, этим утром. Это безнадёжно. Я человек действия, а не оратор.

Мы пошли медленно в сторону Летнего сада, и нашли пустую скамейку недалеко от Невы. Летний сад был полон людей в этот тёплый летний день. Дети играли в игры, бесчисленные парочки брели, взявшись за руки. Смех, поцелуи, то там, то тут. Пожилые люди дремали или читали газеты или книги, или просто болтали друг с другом.

— Вы видите? Они даже не обеспокоены демонстрациями, заметил я.

— Это трагедия народа во время политического кризиса. Они отказываются воспринимать опасность их каждодневному существованию. Их все устраивает.

Мы сидели молча несколько минут.

— Как я люблю старый Петербург! Я страдаю от предчувствия, что его мистическая сущность будет уничтожена.

— Почему…

Он перебил меня.

— Почему я стал террористом? Это вы хотели бы знать?

— Да, — я удивился.

— Это была судьба, наложенная на меня моими собственными наклонностями.