— Госпожа Озолина говорила с вами когда-нибудь о её супружеских проблемах?

— В действительности, она никогда не обсуждала со мной её проблемы с подзащитным. В редкие мгновения, что я видел её за последние шесть месяцев, она выглядела подавленной, худой и бледной. Я спрашивал её, может быть она принимает лекарства. Она отвечала, что нет.

— Она выглядела испуганной?

— Да, особенно в последние три недели.

— Вы можете допросить свидетеля, — прокурор сказал адвокату защитника.

— Доктор Лукович, Вы были влюблены в госпожу Озолину?

— Да, я был. Она была необыкновенным человеком.

— Была ли она влюблена в Вас?

— Конечно нет!

— Между вами были интимные отношения?

— Это оскорбительный вопрос! — сердито возразил Лукович.

— Отвечайте да или нет. Вы под клятвой.

— Я никогда не открывал ей свои чувства. В действительности я никогда даже не дотрагивался до её руки.

— Как часто Вы её видели одну?

— Только два раза, когда мы ездили за лекарствами в город.

— Вы никогда не были у них в доме, когда муж уезжал в город?

— Никогда, ни одного раза.

— Это вы написали анонимное письмо её отцу?

— Да, я. Я был обеспокоен иррациональным поведением подзащитного.

— Что Вы понимаете под иррациональным поведением?

— Когда муж бьёт свою жену, держит её взаперти, когда он слова ей ласкового не скажет — он иррационален или зверь.

— У меня всё с эти свидетелем, — сказал защитник.

— Могу я задать ещё несколько вопросов? — спросил прокурор. — Доктор Лукович, когда Озолины приехали около года назад, подзащитный был дружелюбен к Вам?

— Да, весьма. Он приглашал меня на ужин два раза в неделю и сам всегда предлагал, чтобы мы вдвоём с его женой спели. У неё прекрасное сопрано и она вполне законченный музыкант.

— Как долго продолжались ваши дружественные отношения?

— Я бы сказал, около четырёх месяцев.

— И что случилось потом?

— Отношение доктора Озолина резко переменилось. Он больше не приглашал меня на ужин и, в действительности, он дал мне понять, что больше не хочет меня видеть в их доме.

— Он как-то объяснил?

— Нет. Я был ошарашен.

— Госпожа Озолина приглашала Вас в гости?

— Один раз, я бежал в лабораторию, а она была в вестибюле. Она спросила меня, почему я больше не прихожу, и я чистосердечно сказал, что её муж больше не хочет меня видеть.

— Какова была её реакция?

— Она сказала, что с его стороны это глупо.

— Когда это было?

— Наверно семь месяцев назад.

— Она никогда больше с Вами не разговаривала или контактировала?

— Нет. Только на расстоянии. Когда я шёл в лабораторию, она иногда видела меня в окно и улыбалась. Такой жалкой улыбкой. Несчастная женщина! — Лукович выглядел подавленным.

Следующим свидетелем была работница Люба. Она подтвердила, что по приказу Озолина держала Валерию под замком, когда Озолин был в отъезде.

Когда подзащитный обедал дома, его жена обязана была присутствовать за столом. Озолин никогда не говорил с женой в присутствии Любы, однако, она часто слышала плач и крики по ночам, а на утро Валерия была с чёрными кругами, опухшим лицом и часто — с кровоподтёками.

— Госпожа Озолина когда-нибудь жаловалась Вам?

— Нет, она только плакала….

Попытка защитника выявить через работницу интимную связь между Луковичем и Валерией окончилась провалом.

— Молодой доктор никогда не приходил к барыне, когда мужа не было, — сказала она твёрдо.

Прокурор объявил, что обвинение закончено свою работу. И тогда сногсшибательное заявление было сделано адвокатом обвиняемого.

— Вызывается Доктор Озолин — подзащитный.

Гневный гул был остановлен судьёй.

— Подзащитный, произнесите клятву!

Озолин казался спокойным. Со слегка ироничной улыбкой он медленно подошёл к стойке и произнес клятву громким и чётким голосом. На нём был чёрный костюм, белая рубашка и чёрный галстук. Его светлые волосы были тщательно уложены. Было определённое презрение во взгляде, с каким он смотрел на жюри, публику и судью. «Ваша честь!» — он сделал паузу, а затем он начал снимать свой пиджак, галстук и рубашку, обнажая свою грудь, покрытую красно-синюшными пятнами. — «Туберкулярная проказа», — провозгласил он, — «Заразился, когда лечил больных в Конго».

С ужасающей медленностью он надевал обратно рубашку, галстук и пиджак и прошёл на место.

Последовала мёртвая тишина. Председательствующий судья, очень хмурый, позвал прокурора и защитника на совещание, объявив часовой перерыв.

— Неизлечимо…, — профессор Дарманский подошёл ко мне.

— Неизлечимо… но может прожить ещё два-три года. Но зачем убивать Валерию? Почему мучить её? Он мог её заразить…?

На эти вопросы ответа не было.

Судья и жюри с адвокатами возвратились в зал.

Адвокат подзащитного, очевидно подавленный, был краток в защите своего клиента:

— Ваша честь! Члены жюри! Я нахожу себя в очень тяжёлой ситуации. Подзащитный отказывается сообщить мотивы преступления, более того, он требует, чтобы я повторил, что убийство жены было оправданным актом. В этом я с ним совершенно не согласен, более того, подзащитный настаивает, что он любил и по-прежнему любит свою жену. Он говорит, что когда через четыре месяца после свадьбы он обнаружил, что заразился лепрой, то понял, что обречён на медленную и мучительную смерть. Он считает, что союз между мужем и женой вечен, и мысль о предстоящем уходе от жены была для него неприемлемой. Он убежден, как у восточных народов, что жена должна последовать за мужем. Убийство жены для него, таким образом, — необходимый шаг и никто не имеет права судить его кроме господа бога.

— Я тоже буду краток, — сказал господин Гловадский, прокурор, — Факт неизлечимого заболевания ни в коей мере не оправдывает ни истязание жены, ни её убийство. Подзащитный не нашёл в себе мужества признать, что в действительности, он совершил это нечеловеческое преступление из-за ревности. Ревность лишила его равновесия, если таковое у него было, лишила его человеколюбия и щедрости, которые любой другой человек продемонстрировал бы в этой ситуации. Подзащитный выказал только высокомерие, которое в этих обстоятельствах является оскорблением всех. Мы просим смертной казни, поскольку даже это наказание не может уравновесить преступления, которое он совершил.

Озолин, всё ещё у стойки, только пожал плечами. Председательствующий судья, Александр Волконский, который позднее стал одним из ведущих юристов пре советской России, говорил очень медленно:

— Это самый болезненный случай, с каким мне приходилось сталкиваться в моей практике. Какие бы мотивы не заставили подзащитного совершить это преступление, его болезнь не оправдывает его. Его мелодраматическая презентация не должна учитываться жюри.

Жюри отсутствовало меньше двадцати минут.

«Виновен в совершении преднамеренного убийства».

Через два месяца началась Мировая война, и я никогда не узнал, был ли доктор Озолин лишён жизни или провёл свою жизнь в заведении для душевнобольных.

Через три года началась революция, и преступники были выпущены из тюрем. Таким образом, если Озолин не умер от неизлечимой болезни, то он ещё вполне мог поучаствовать в революции.

Господь бог, прости мне!

Валерия Дарманская была не единственная, в своей мечте пожертвовать свою жизнь на алтарь любимого человека. Анналы Петербурга полны случаев, когда женщины отвергли комфорт и уют для того, чтобы разделить ужасную судьбу своих мужей и возлюбленных. У петербургских женщин сложилась даже некая традиция на этот счёт. Эта традиция родилась с жёнами декабристов: аристократическими, богатыми женщинами, прекрасными и испорченными, и она продолжает привлекать магнетической силой сердца юных петербургских девушек.

Поведение Валерии Дарманской было отражением общего воодушевления русских женщин. Русские женщины не были меркантильны, даже когда принадлежали к обеспеченному классу. Они не боялись остаться в нищете. Имеется доля геройства в их взгляде на жизнь, когда бедность и страдание считаются выше богатства и благополучия.