Виселица в Порхове.

Барак в Заполянском лагере смерти.

Так и ушли из жизни безвестными «косцы», ученый с берегов Невы, молодая мать с ребенком на руках. Не знаем мы имен и четырех моряков, расстрелянных в лагере осенью 1943 года. Известно лишь, что они попали в плен ранеными. Держались балтийцы мужественно, дерзко. Фашистский холуй переводчик Сашка — один из приближенных Гембека, услышав от них в свой адрес: «Гнида!», побоялся пустить в ход кулаки и револьвер, что обычно делал с превеликим усердием.

В лагере в ожидании расстрела томились советские воины, бежавшие дважды и трижды из плена. Направлялись на «воспитание» к Гембеку и подследственные из отделений СД Порхова, Дно и других оккупированных городов Ленинградской области.

Три-четыре раза в неделю в лагерь по ночам наведывались следователи СД Тродлер, Тимман, Михельсон. И тогда кабинет начальника лагеря превращался в застенок. Осатаневшие от крови и вина нацисты пытали узников с помощью электрической машинки, садистски избивали плетьми с «кошачьими лапами», опуская их после каждого удара в солевой раствор. Из открытых настежь окон к баракам, где в кратковременном сне забывались узники, неслись вопли и стоны истязуемых. Это тоже входило в арсенал человеконенавистнических «воспитательных» средств Гембека. Злорадно посмеиваясь, он говорил своим помощникам по кровавому ремеслу:

— Пусть знают наши подопечные, что́ ожидает их за молчание на допросах.

«СОБРАТЬ ВСЕ СВОИ СИЛЫ»

Эти слова взяты из письма порховчанки, преподавателя библиотечного техникума Валентины Николаевны Еровой, замученной в Заполянском лагере смерти. Два года провела мужественная женщина в оккупированном городе. Два документа остались о ее жизни и борьбе в неволе. Первый — письмо матери, датированное 23 июня 1941 года. Валентина Николаевна писала:

Строчки — как клятва, как присяга на верность Отчизне.

Второй документ — короткая запись времен войны, хранящаяся в Ленинградском партийном архиве, удостоверяющая причастность Еровой к разведывательной деятельности порховских подпольщиков[2]. В армейских и партизанских штабах эта деятельность оценивалась высоко, хотя ни один из подпольщиков не имел раньше никакого отношения к разведке и не проходил даже кратковременной специальной подготовки. Все они были людьми, далекими от военного дела.

— Послушайте, мы знаем: вы не большевичка и не какая-либо фанатичка-комсомолка. Почему же вы таскали взрывчатку лесным бандитам-партизанам? — так начал допрос Еровой оберштурмфюрер Тродлер, когда после пытки раскаленными углями сподручные Гембека бросили измученную женщину у его ног.

Валентина Николаевна Ерова.

Тродлер сам не пытал, но с наслаждением вел после пыток психологическую обработку узников, доведенных муками до крайней степени: стращал еще более ужасными страданиями, сулил райское счастье на земле за предательство, расписывал прелести жизни.

— Вы, Ерова, человек интеллигентный, — продолжал он, — а великая Германия ценит людей полноценных — умных, культурных. Нам известна ваша любовь к цветам, к искусству. Я разделяю ее.

Неимоверным усилием воли узница заставила себя подняться. Вытянув вперед обожженные руки, сказала:

— Калечить людей — вот ваше искусство.

Тродлер поморщился:

— Мой помощник перестарался.

Ерова усмехнулась:

— Скорее наоборот. Не довел до нужной вам кондиции.

— И все же…

— Все же никаких предложений не приемлю, — гневно перебила Валентина Николаевна. — Знайте: я — большевичка по убеждению и по велению сердца. Больше вы от меня ничего не услышите.

Через неделю после допроса у Тродлера одна из учениц Еровой принесла передачу в лагерь. Передачу не приняли, сказали:

— Ерова уже прибрана к месту.

Оберштурмфюреру действительно было многое известно о подпольщице: и то, что Валентина Николаевна все свои сорок лет прожила в Порхове, и то, что пользовалась она любовью учащихся и уважением коллег. А в каникулярное время Ерова посещала сады И. В. Мичурина, бывала в лабораториях великого русского физиолога И. П. Павлова, работала в Никитском ботаническом саду в Ялте, в ботаническом саду в Сухуми.

Не ошибся Тродлер и в части увлечений Еровой. Любовь к театру и музеям у нее была настолько большой, что нередко она приезжала в Ленинград на один вечер, чтобы увидеть новый спектакль.

А цветы… Это была страсть, перенятая от отца, как эстафета. «Волшебным уголком» называли сад Еровых в Порхове. Преувеличений здесь не было.

Да, многое знал фашистский контрразведчик. Одного не знал, да если бы и знал, все равно не понял бы. Щедрость сердца, богатство души Еровой не были просто чем-то данным от природы. Свое развитие и звучание они получили лишь в атмосфере советской жизни. Это было главным. И это хорошо понимала Валентина Николаевна. Вот почему она в письме к матери на второй день фашистского нашествия так точно определила свое место в борьбе против иноземных захватчиков.

Собрать все свои силы, собрать для защиты Отчизны, родной Советской власти. Такому девизу следовали и товарищи Еровой по борьбе в подполье. Это благодаря им с первых дней оккупации в старом русском городе каждый воскресный день на базарной площади появлялись переписанные от руки сводки Совинформбюро, а командованию Ленинградского партизанского края, позже — в штаб бригады легендарного Германа регулярно поступала разведывательная информация. Подпольщикам удалось установить связь с военнопленными, выполнявшими опасные взрывные работы. Те передали в распоряжение бойцов незримого фронта взрывчатку. Последовала серия взрывов на железной дороге, на складах боеприпасов, в казармах гитлеровцев.

Руководил центральной группой порховского подполья пожилой агроном-садовод Борис Петрович Калачев, человек, чьим старанием Порхов в предвоенные годы был превращен в город-сад. Калачев и при оккупантах занимался разведением цветов. Комендант Порхова ценил его услуги и не называл иначе как «господин профессор». Даже начальник отделения СД Манфред Пехау относился к «чудаку-цветоводу» благосклонно. Можно себе представить ярость матерого контрразведчика, когда случай отдал ему в руки документ, изобличавший связи Калачева с партийным подпольным центром.

Борис Петрович Калачев.

— Мы тебе развяжем язык любой ценой, чертов профессор! — кричал на первом допросе Тродлер. — Если завтра не откроешь явок, никто тебя не спасет. Сдохнешь в страшных мучениях.

— Спасут, — усмехнулся Калачев.

— Кто? — опешил гестаповец.

— Цветы.

— Сумасшедший старик…

В апреле 1944 года в Смольном состоялся расширенный пленум Ленинградского обкома ВКП(б). На пленуме подводились итоги партизанской борьбы в тылах врага на временно оккупированной территории Ленинградской области. Докладчик — секретарь областного комитета партии, начальник штаба партизанского движения Михаил Никитович Никитин, рассказывая о героях подполья, говорил:

— Агроном-садовод Борис Петрович Калачев — верный патриот — не сдался врагу, не раскрыл ему свою организацию, а, сидя в тюрьме, принял яд.

Изготовлен был яд из цветов.