Но тема о стремлении людей к миру, конечпо, осталась — при современных умонастроениях американцев никто не пошел бы в театр, если бы в пьесе под названием «Мир» она отсутствовала. Больше того, оперетта вдоволь нашпигована острыми сатирическими выпадами против военщины, Пентагопа, атомной бомбы и так далее. В целом же получилось довольно любопытное, веселое, а местами острое представление, идущее в быстром темпе и создающее у зрителей хорошее настроение. Каждый вечер умножает популярность этого, что называется «своего в доску», священника, который вместе со зрителями веселится, сидя за роялем.

Итак, акт первый: «Земля, потом небо». Вначале идет веселый диалог раба и рабыни, которые болтают о всякой всячине. Кто‑то за кулисами рычит и просит еды. Оказывается, это гигантская божья коровка, которую приручил хозяин — она заменяет ему самолет. Появляется сам рабовладелец, добрый человек, которому надоели войны, бушующие на земле.

— Я полечу на небо, чтобы потолковать с богами, — заявляет он. — Пусть они запретят эти войны!

Девочка, дочь хозяина, весьма скептически воспринимает эту затею:

— Ты всегда был ненормальный, папочка. Ну как ты полетишь к богам на этом вонючем клопе?

Но белый господин непреклонен. Он седлает божью коровку и отправляется на свидание с богами, которые мирволят организаторам войн. На небе его встречает Гермес, игривый, манерный слуга и вестник богов с повадками гомосексуалиста, пройдоха и взяточник.

— Здесь ужасно пахнет, — говорит с гримасой Гермес. — Кто вы такой?

— Афинянин, — смиренно отвечает смертный господин, хотя мы только что видели его на юге США. — Ищу богов…

— Нашел кого здесь искать! — удивляется небожитель Гермес. — Богов давно здесь нет, они переехали на другой край неба: им надоело смотреть, как вы там без конца воюете, как на вас падают атомные осадки, как вы истребляете друг друга. Они оставили здесь только бога войны.

— А где богиня мира?

— Ее нет дома…

Смертный господин и Гермес куда‑то уходят, а на сцене появляется бог войны — в смокинге и с белой розой в петлице. С ним генерал Беспорядок. Они вносят на сцену гигантский унитаз — орудие войны. Льют туда из сосудов разные жидкости, потом спускают воду, и каждый раз гремит грохот взрывов — содержимое каждого сосуда уничтожает либо город, либо остров, либо целый континент.

— Это Афины, — приговаривает бог войны.

— Это Сицилия…

— Это Париж…

Очередь доходит до флакона, окрашенного в цвета американского флага. Тут машина войны почему‑то не срабатывает. Разъяренный бог шлет своего генерала за про-чищалкой, но тот возвращается ни с чем: в магазине про-чищалок нет. Бог заставляет генерала чистить унитаз голыми руками, но он все равно не срабатывает. Бог войны срывает с генерала эполеты и швыряет их в унитаз. Тот горько плачет.

Появляются еще шесть смертных, забравшихся на небеса в поисках добрых богов. Они поют: «Мы хотим видеть мир снова», «Где мир? Где мир?..» Входят Гермес и «афинянин». Гермес объясняет непрошеному гостю, что он должен сейчас же умереть, поскольку людям находиться на небесах недозволено и нарушать порядок нельзя.

— Это действительно необходимо?

— Закон есть закон!

Но хитрому «афинянину» удается обойти закон: он подкупает Гермеса, сунув ему бутыль доброго вина. Больше того, Гермес за взятку выдает ему страшный секрет: богиня мира замурована в скале — ее упрятал туда бог войны. Смертные начинают неумело тормошить эту скалу. Она не поддается. «Афинянин» кричит:

— Так не получится! Пока что мы слышим одни разговоры о борьбе за мир, и нет никаких серьезных действий. Пока так будет продолжаться, мира нам не видать!..

В зале вспыхивают аплодисмепты — острая политическая реплика, хотя и сформулированная плакатно, в чисто газетном стиле, упала на благодатную почву; как это часто бывает теперь в американском театре, политический лозунг воспринимается аудиторией с большей эмоцией, чем что‑либо другое. У всех на уме Вьетнам!

Смертные берутся за дело дружнее и наконец освобождают из плена богиню мира. Она пробуждается от летаргического сна. С нею были замурованы в скале богиня процветания и богиня изобилия. Богиня мира на радостях лихо пляшет чечетку. Потрясенный «афинянин», не веря своим глазам, лепечет:

— Богиня мира… Это вы?..

Благодарная богиня мира тут же отдает ему в жены богиню процветания.

— Может быть, вы отдадите мне богиню изобилия?

— Нет, хватит с тебя и богини процветания. «Афинянин» огорчен: какое же это процветание без изобилия?

— Ну ладно, — ворчит он. — Мы как‑нибудь поладим…

Богини и смертные глядят с неба на землю: что же там происходит? Под взором богини мира все меняется: войны кончились, сады расцвели, с неба не падает ничего, кроме дождя…

И вот уже на авансцену выходит актер, игравший роль Гермеса. Он разгримировывается, надевает халат и говорит, обращаясь к зрителям: «Посмотрим теперь, что по этому поводу хотел сказать Аристофан». Достает из кармана томик Аристофана и… начинает читать по — древнегречески его пьесу «Мир». Потом вдруг отрывается от текста и говорит по — английски:

— Он тут упоминает всяких политических деятелей своей эпохи. Их в нашей постановке нет — они нам ни к чему…

На этом, собственно говоря, все, казалось бы, логически кончается. Но прошел всего один час и просто как‑то неудобно сказать публике, что она за свои доллары уже получила достаточно удовольствия и теперь может расходиться по домам. С другой стороны, Аль Кармине помнит, что он как‑никак священник и ему полагается читать мораль прихоя<анам, то бишь зрителям, посещающим театр «Астор — плаза».

Поэтому объявляется перерыв. Аль Кармине покидает свой рояль, устало поднявшись со стула, и выходит вместе со зрителями на улицу подышать свежим воздухом — фойе в этом театре, как и в большинстве американских театральных зданий, нет.

Когда мы возвращаемся в зал, на сцене уже сидят рядышком на длинной скамье все герои пьесы: и боги, и простые смертные. Усевшись у рояля, Аль Кармине ударяет по клавишам и зычным голосом запевает: «Мир, мир, мир!» Песню подхватывают шесть негров и четыре негритянки — рабы и рабыни, их хозяева, богини мира, процветания и изобилия, Гермес. Но второй акт значительно слабее первого — Тим Рейнгольд и Аль Кармине под конец явно выдохлись.

Зал охватывает ощущением вялости: никакого действия па сцене не происходит. Тщетно актрисы разыгрывают импровизированную сценку ссоры между чопорной богиней процветания и лихой богиней изобилия из‑за «афинянина»; богиня изобилия остается в петях и начинает заигрывать с негром — слугой «афинянина». Тот просит хозяина разрешить ему иметь с ией дело, но получает строгий ответ:

— Нет, хотя у нас процветание, но изобилия на всех не хватит…

Зрители слабо реагируют на эту остроту; тягучий второй акт их разочаровал, тем более что в конце Аль Кармине спешит подчинить пьесу канонам елейной морали благополучия: учиняется жертвоприношение в знак благодарности богам, ниспославшим на землю мир, все молятся, поют кантаты. «Афинянин» объявляет, что он женится на богине процветания, и приглашает всех на свадьбу. Аль Кармине запевает:

— От моря и до моря мир и братство навсегда…

Так, соединяя развлечение с нравоучением, этот ловкий и, бесспорно, одаренный молодой попик делает свое дело. По Гринвич — вилледж о нем идет слава как о парне, с помощью которого запросто можно сговориться с богом о прощении грехов. С ним, как говорится, не соскучишься…

Психодрама «Волосы»

Вот пьеса поразительной судьбы: написанная двумя молодыми драматургами Джеймсом Радо и Джеромом Раг-ни для крохотного кафе — театра в Гринвич — вилледж, она вдруг вырвалась в центр Бродвея и вызвала сенсацию в Соединенных Штатах, а затем и во всем западном мире. Ее играют сейчас и на восточном и на западном побережье США, в Стокгольме, Лондоне, Мюнхене, Копенгагене, Париже, и повсюду она вызывает азартные споры. Называется она странно: «Волосы. Музыкальная пьеса об американской племенной любви». Критики определяют новый жанр, созданный Радо и Рагни, как «психодраму» или как «поп — оперу добрых дикарей общества изобилия».