К сожалению, романы из жизни рабочего класса нынче крайне редки во французской литературе, да и только ли во французской! Слишком многие современные литераторы чураются этой тематики, то ли потому, что считают ее старомодной, то ли просто в силу своей фактической отдаленности от рабочей среды они предпочитают писать о том, что им ближе, — не знаю. Но факт остается фактом: среди сотен романов, лежащих на прилавках парижских книжных магазинов, редко — редко обнаружишь такой, который бы показал жизнь рабочего человека вот так же обстоятельно, как это сделала Эчерелли.

Мне думается, что это не столько вина, сколько беда, и притом большая беда, современной французской литературы. И это глубоко ощутили многие писатели в бурные майские дни 1968 года, когда Франция была потрясена острейшим социальным конфликтом. Какими бледными, худосочными выглядели на фоне этих громокипящих событий еще вчера превозносившиеся критикой до небес иные модные сочинения, изобиловавшие экскурсами в подсознание человека, тщательно исследовавшие нюансы психологии и психопатии, щеголяющие самоновейшими формальными приемами, но крайне далекие от жизни!

Один мой знакомый, опытный литературный критик, с горечью сказал: «События застали французских писателей врасплох. Они просмотрели истинные настроения народа и истинное состояние общества». Я думаю, что это слишком суровая оценка: нельзя требовать от писателя, чтобы он был оракулом. К тому же события во Франции застали врасплох не только писателей, но и многих политических и государственных деятелей. Важно отметить другое: если бы французская литература шире и глубже разрабатывала социальную тематику, если бы французские писатели чаще обращались к жизни рабочего класса, крестьянства, и прежде всего молодежи, читатель лучше знал бы, в каком направлении развиваются глубинные социальные процессы, симптомом которых и явились майские события 1968 года.

В этом отношении современные писатели могут многому поучиться у своих знаменитых предшественников — классиков французской литературы, которые всегда пристально изучали жизнь, быт, борьбу трудового народа. И не случайно именно сейчас в среде французских писателей усиливается интерес к этому классическому наследству. Пример Бальзака, Золя, Гюго вновь обретает свое пленительное обаяние.

— Кто из писателей больше всего повлиял на вас? — спросил, обращаясь к Клэр Эчерелли назавтра после присуждения ей премии, критик «Леттр франсэз» Жан Жожар. Она ответила:

— Бальзак.

Влияние Бальзака вновь усилилось во французской литературе, хотя торопливые модернисты не раз готовились его хоронить, как «старомодного» писателя. По — прежнему сильно и влияние Флобера. Об этом невольно вспоминаешь, читая объемистый, обстоятельный, написанный в реалистической манере роман Эрве Базэна «Супружеская жизнь», пользующийся огромным спросом [33]. Из Парижа перенесемся в дальний, глухой угол юга — в Верхний Прованс. Там один из старейших писателей Франции, Жан Жионо, развернул действие своего романа нравов — диких и горьких нравов отсталых горцев. Роман называется необычно — «Эннемонд и другие характеры». Да и на роман‑то новое произведение Жионо не очень похоже — это своего рода монолог писателя, который, не спеша, рассказывает о любимом крае и его людях.

Семидесятитрехлетний провансалец Жан Жионо — человек устоявшихся консервативных взглядов. Он весь в прошлом, и притом в далеком прошлом. Творения Гомера и Библия — вот источники его жизненной философии и творческой манеры. Уже в двадцать лет Жионо написал «Рождение Одиссеи» — странную и красивую книгу, которую он опубликовал лишь в 1930 году. В ней, любуясь родным Провансом, он изображал современного Улисса, античного сына извечного Средиземноморья, который, вернувшись из дальних странствий, рассказывает поэтические истории. Его романы — это своего рода поэмы в прозе, из которых так и брызжет сок образной речи и которые напоены горьким ароматом горных трав. Поклонник Уитмэна и Льва Толстого, он ищет спасения для человечества в возврате к библейской простоте; в развитии цивилизации видит одни опасности.

Провозгласив себя «интегральным пацифистом», Жионо перед второй мировой войной опубликовал памфлеты «Отказ от повиновения» и «Жить свободным», за что ои даже преследовался по обвинению в «подрыве морали армии». Этот «интегральный пацифизм» не помешал ему, впрочем, легко найти общий язык с гитлеровцами и их марионетками в Виши после разгрома Франции. За сотрудничество с врагом Национальный комитет писателей в 1944 году внес Жана Жионо в свой черный список, и его в течение трех лет не печатали ни одна газета, ни один журнал и не издавало ни одно издательство. Но по-

том он снова появился на литературной арене — все таким же, ничуть не изменившимся.

И вот передо мной его повествование о долгой жизни властной, жестокой и страстной крестьянки с провансальского нагорья Эннемонд и ее соплеменников. Жионо описывает весь жизненный путь своей героини. Вначале мы видим ее юной красавицей, она готовится стать учительницей, но проваливается на экзамене в институт и возвращается пасти овец на отцовской ферме. В конце перед нами разбогатевшая, хищная восьмидесятилетняя старуха, она нажила свои капиталы ценой жестокой борьбы с соперниками, не останавливаясь перед убийствами и мошенничеством. Она парализована. За ней ухаживают дети — она успела народить тринадцать сыновей и дочерей. Молча глядит Эннемонд долгими часами на суровые и величественные горы — все в жизни проходит, лишь вечная природа неизменна.

В изображении Жионо это край сильных, злых и молчаливых людей, которые не выпускают ружья из рук и готовы перегрызть друг другу глотку ради наживы. «Некоторые потеряли свое сердце десяти лет от роду. У некоторых его не было вовсе», — повествует он. Ему все это представляется. вполне естественным — какова природа, таковы и люди. Они влекут его к себе — в них он видит что‑то античное, первородное. Жионо не мог не сказать о том, что и этот дикий уединенный край был опален дыханием войны — эсэсовцы добирались даже сюда, и эти дикие в его изображении горцы дрались с ними насмерть. В бою погибли муж и сын Эннемонд, но и такие волнующие моменты Жионо изображает по — своему: в его передаче эта схватка выглядит как своего рода азартная и бездумная ярмарочная борьба; недаром муж Эннемонд, погибающий в бою, — бывший циркач. Кстати, участие в движении Сопротивления не мешает Эннемонд и ее семье наживаться на черном рынке…

Роман — а он лаконичен и занимает каких‑нибудь сто двадцать пять страничек небольшого формата — дополнен другим текстом без названия; в нем Жионо воспевает дикие красоты пустынного приморского района Камарги, рассказывая о том, как живут там люди и звери: люди дерутся между собой, а звери безжалостно пожирают друг друга. «Бессмертие души, — заключает Жионо, — это гримаса клоуна для забавы детей, а вот то, что очевидно, что бросается в глаза, — это бессмертие плоти, бессмертие материи, цепь превращений, колесо жизни, бесконечное чередование приключений и случайностей…»

Бегство от цивилизации, уход в дикость, отрицание всего светлого, что есть в человеке, прославление беззакония как якобы естественного состояния человека, свободного от предрассудков и условностей, — такова философия Жана Жионо, который при всем том остается, бесспорно, талантливым писателем. Я уверен, что горцы Верхнего Прованса не узнают себя в зловещих героях его романа — такими бессердечными он их изобразил. Ведь это люди как люди, с присущими им слабостями и достоинствами. Но, рисуя собственный, воображаемый Верхний Прованс, подгоняя его под каноны своей библейской философии, Жионо все же собрал подлинные крупицы отсталых деревенских нравов и пережитков. Мы смотрим на них как бы через увеличительное стекло, и это помогает нам в конце концов лучше разглядеть все то плохое, что еще живет во французской деревне, отравленной ядом частнособственнической психологии.