— Мама, давай ребятишек привезём к себе, — говорю маме. — Ведь всё-таки они племянники отцу, а мне двоюродными братьями приходятся. Не похвалят нас люди, если они разбредутся по свету, выпрашивая милостыню.

— Другого я от тебя не ожидала, сынок, — сказала мама, смахнув с ресниц слёзы. — Душа у тебя добрая. Но только… куда мы их привезём-то?.. Ведь сами у людей снимаем угол. У Халиуллы-абзыя у самого вон сколько детворы. Им самим тесно… Давай отправимся в родимые места. В Казань поедем. А здешний климат и этот воздух с угольной пылью мне не подходит. Старею, видно. Поедем, сынок, а?

— Я хорошо помню Исмаил-абыя. Он в тот раз со своей гармонью приезжал. Как растянет, бывало… Словно вчера его видел. И тётушка Хадича тогда с ним была. И Анвар с Абдуллой. Но они тогда были ещё совсем маленькими…

— Поедем в Казань, сынок, а?.. Сперва в Астрахань за детьми, а оттуда — прямо в Казань. Понравится тебе там — останемся. Не понравится — можно вернуться. Ведь и родственников наших полно в Казани. Не дадут пропасть. Свой своему поневоле друг… И Сафиулле скоро пятнадцать исполнится, и ему дело найдётся… Послушайся своей матери, сынок, не отвергай её слов. Может, потом меня и благодарить станешь… Тётушка твоя Шамгольжаннан-жинге, говорит, что твою зарплату не всю тратили, понемногу складывали. За те деньги в Казани, может, небольшой домишко удастся купить. Где-нибудь в той стороне, где живёт Рахиля…

При упоминании этого имени меня словно током ударило. Сердце матери бывает чуткое. Знала она, как мне хотелось снова повидаться с Рахилёй, или просто так обмолвилась?..

Залившись краской, я внимательно посмотрел на маму. Она тоже смотрела на меня, будто читала мои мысли. Ласково улыбнулась. Она видела по мне, что я не прочь поехать в Казань.

С другой стороны, очень не хотелось расстаться с широкими степными просторами Донбасса. Мне всегда будет не хватать шумливой праздничности Голубовки, горьковатого её воздуха, друзей-шахтёров, с которыми я привык видеться каждый день. И вовсе не хотелось разлучаться с Иваном. Мне будет трудно даже сказать ему о том, что уезжаю. Но подумал: «Если там не понравится, никто меня не привяжет», — и дал матери согласие.

Иван, Халиулла-абзый, Шамгольжаннан-жинге пошли нас провожать на станцию. Попрощавшись со всеми, мы зашли в вагон. Оставив маму с Сафиуллой, Ибрагимом и малышкой Эмине, я вернулся в тамбур. Когда поезд уже тронулся, я спрыгнул на перрон, и мы с Иваном обнялись.

— Передавай привет своей Рахильке, — сказал Иван, весело подмигнув.

Мой друг старался внешне выглядеть весёлым. А глаза его были грустные. Ведь мы с ним расставались впервые. Кто знает, когда ещё встретимся…

…В Астрахани мы пробыли всего день. Я не успел даже как следует разглядеть город. Взяли Анвара и Абдуллу, которых временно приютили соседи, и поехали в Казань.

В первое время пожили у маминого дяди. А потом нам повезло. Как мама и предсказывала, неподалёку от того места, где жила Рахиля, нам удалось по сходной цене купить небольшой деревянный домик. Он был обнесён прохудившимся во многих местах дощатым забором. В глубине двора, как бы подбоченившись, стоял покосившийся сарай с соломенной крышей. А перед крылечком росло несколько фруктовых деревьев.

На оставшиеся деньги мы приобрели корову. Для малышни стало вдоволь молока. Жизнь постепенно налаживалась.

Сафиулла закончил семилетку и поступил работать на зубопротезный завод.

Как-то привёл Сафиулла домой девчушку, ровесницу.

— Мы с Хафизой вместе работаем, — говорит. — Ей жить негде. Пусть у нас поживёт.

Мать молчит, на меня смотрит, ждёт, что скажу я. А что мне? Разве плохо, если у моего братца сердце доброе? И не выгонять же, в конце концов, человека, которому негде жить.

— Пусть живёт, — сказал я. — Места хватит.

Хафиза оказалась девочка бойкая и хлопотунья — лучшей помощницы в доме не найти. Мастерица на все руки. За что ни возьмётся, справляется — лучше некуда. Убраться ли в комнатах, еду ли приготовить — лучше её никто не может.

Оказывается, жила Хафиза с мачехой, которую отец привёл в дом год назад. Отцу было недосуг дочерью заниматься, он весь день на работе. А мачеха девчонке житья не давала. Каждый день Хафиза приходила на работу вся в слезах. Вот и посоветовал ей Сафиулла уйти из дому. К себе привёл. А нам что? Чем больше семья, тем веселее жить, сподручнее с хозяйством справляться.

Я устроился слесарем на завод пишущих машинок. Буквы да клавиатуру собираю, шурупы, гайки закручиваю. Завод близко от нас. Туда и обратно пешком хожу. Неделю днём работаю, неделю ночью. И каждый раз одно и то же, одно и то же. Никакого разнообразия. Скучно даже. Правда, дело знаю справно. Даже норму перевыполняю. Но стараюсь только для того, чтобы не подумали, будто шахтёры ленивыми бывают. А душа не на месте.

С первого же дня обзавёлся дружками. Ничего ребята, славные. Такие же, как в Донбассе. В перекур я им про шахту рассказываю. Говорю, чтó своими глазами видел, чтó на себе испытал. Слушают, диву даются. Кой-кто даже в Донбасс решил поехать, шахтёром стать.

А на сердце неспокойно ещё и оттого, что до сей поры Рахилю не встретил. Сколько раз по вечерам хаживал мимо их дома, топтался на тропинке, по которой девчонки ходят по воду к роднику, а её даже издали не увидел. Скажешь, обернулась рыбкой и канула в воду. Ходит по воду, погромыхивая вёдрами, её мать. С моим робким характером разве спросишь у неё: «Газиза-апа, а где ваша дочка Рахиля? Что-то её давно не видно». Уж лучше пусть на сердце кошки скребут. У терпения, говорят, золотое дно.

Однажды Хафиза, лукаво посмеиваясь, дала мне посмотреть карточку, на которой стоят, сидят на корточках, опершись на локоть, лежат на траве множество парней и девушек. Одеты все хорошо, причёсаны — будто на праздник собрались. Я равнодушно окинул фотографию взглядом и протянул обратно.

— Поглядите внимательнее. Может, кто-нибудь знакомым покажется, — сказала Хафиза, продолжая с хитринкой щуриться.

— Вот она ты. Тебя нашёл, — я ткнул в фотографию пальцем.

— А ещё?

— Больше здесь нет знакомых. На, перестань меня разыгрывать.

— А вы получше присмотритесь! — засмеялась Хафиза. — Это наш класс. Мы сфотографировались в день окончания восьмого класса.

Я покачал головой, возвращая фотографию. Хафиза всплеснула руками и, дивясь моей несообразительности, показала на одну из девушек:

— Вот эта красивая девушка передавала вам привет.

Пригляделся я внимательнее. И глаза, и брови, и нос точь-в-точь как у Рахили. Только косичек не хватает. Волосы короткие, как у парня, едва уши прикрывают. Щёки запали, скулы от худобы выпирают.

— Узнали теперь? — спрашивает Хафиза.

— Кажется, узнал. Только куда она свои волосы подевала?

— При чём тут волосы! Отрастит волосы. Хорошо, что сама жива. Нам как раз экзамены сдавать, а она целый месяц в больнице пролежала. Там её и остригли… После экзаменов отец её в санаторий посылал. Третьего дня только приехала.

— Вот как… — говорю я, задумчиво разглядывая фотографию.

Хафиза тянет её у меня из рук, а я не отдаю.

— А мы с ней договорились в воскресенье пойти в кино, — как бы между прочим заметила Хафиза, посмеиваясь.

— А не возьмёте нас с Сафиуллой? Веселее будет…

При упоминании о Сафиулле она отводит взгляд и густо краснеет.

— Можно, — бросает она небрежно и убегает из комнаты.

Сафиулла на днях сказал матери, что он и Хафиза решили годика через четыре-пять пожениться. Но мне сдаётся, что мы их свадьбу сыграем куда раньше.

Я с трудом дождался воскресенья. И наконец мы встретились. Мы приближались к кинотеатру «Рот Фронт», я увидел её идущую навстречу. Издалека узнал, хотя она порядком изменилась. Она была в белом открытом платьице без рукавов и в белых босоножках. В мочках ушей сверкают серёжки, похожие на капельки росы. Она была чуть бледна, от этого ещё резче выделялись её чёрные, красиво выгнутые брови и тёмные глаза.