Так он дошел до начала рыночной площади, и она вовлекла его в свой водоворот, оглушила многоголосым шумом, яростным торгом, опьянила запахом острых приправ, жареного мяса, духмяного хлеба. Отовсюду слышались зазывные крики:

— Колбасы! Горячие колбасы!

— Мегарский лук!

— Чеснок! Клянусь Олимпом, не встретите на агоре злее чеснока!

— Купите кардамон! Кто забыл купить кардамон?

Отмахиваясь от назойливых продавцов, сующих товар прямо в лицо, Эвбулид первым делом отправился к мясному ряду. Чтобы попасть туда, ему пришлось как следует поработать локтями, пробиваясь через плотные толпы отчаянно торгующихся афинян.

— Семь драхм — и этот товар твой! — кричали с одной стороны.

— И ты утверждаешь, что твой чеснок зол, как Зевс в гневе? — возмущались с другой. — Лжец! Он же сладкий! Гляди, я ем его, словно спелое яблоко!

— Пять драхм!

— Так уж и быть — шесть с половиной… И учти, даже если передо мной встанет сама Афина, я не сбавлю больше ни обола!

— Э-э! Положи чеснок, так ты съешь весь мой товар!

— Вор! Держите вора!!

Помятый и вспотевший, словно побывал в термах, Эвбулид, наконец, выбрался к полотняным палаткам, источавшим запах парного мяса и свернувшейся крови. Внимание его привлек огромный заяц, привязанный к концу длинной палки, которую держал на плече долговязый крестьянин.

«Ну и зайчище»! — восторженно подумал Эвбулид, но по привычке сбивать цену, как можно небрежнее спросил:

— И сколько ты просишь за это жалкое животное?

— Жалкое?! — изумился крестьянин. — Помилуй, господин, это же не заяц, а целая овца! Он бежал от меня быстрее ветра!

— Эта и видно — ты совсем загнал его! — не отступал Эвбулид, трогая зайца и убеждаясь, что в нем, как в хорошем поросенке, на два пальца жиру. — Или признавайся, ты, наверное, нашел его в кустах, подыхающим от голода, а теперь предлагаешь честным покупателям?

— Да я и прошу за него всего три с половиной… даже три драхмы! — сник крестьянин.

— Целых три драхмы?! — деланно изумился Эвбулид.

Мысленно он обругал себя, что никак не может отделаться от старых привычек, недостойных его нынешнего положения. Но вслух сказал:

— Полторы еще куда ни шло…

Крестьянин завертел шеей, высматривая более сговорчивых и денежных покупателей, но хорошо одетые афиняне толкались либо у лавок со свининой, либо спешили покупать рыбу.

— Ну ладно! — нехотя уступил он. — Пусть будет две драхмы…

— Полторы! — проклиная себя в душе, стоял на своем Эвбулид.

— Накинь хотя бы обол!

— Сбавить могу!

— Ладно! Грабь… — воскликнул крестьянин, которого дома ждали неотложные дела на весенних полях.

Эвбулид тут же отсчитал ему девять медных монет и кивком головы приказал Армену положить зайца в корзину.

Ловко торгуясь с простодушными крестьянами, он купил мясо, свиных ножек, козьего сыра, масла. В овощном ряду загрузил Армена репой и яблоками. Здесь его застали удары колокола, возвещавшие о прибытии новой партии рыбы, и вместе со всеми покупателями агоры он заспешил к рыбному ряду.

В этом самом шумном и многочисленном ряду уже важно расхаживали рыночные надсмотрщики — агораномы, следившие, чтобы торговцы не поливали рыбу водой, а продавали ее быстрее.

Здешние купцы в отличие от всех других, были хмурыми и неразговорчивыми.

— Это моя рыба, и цена моя! — только и слышалось кругом. — Ступай дальше!

— Ничего! — огрызались афиняне, — посмотрим, что ты запоешь, когда твоя рыба начнет засыпать!

Но рыба успевала перекочевывать из осклизлых ящиков в корзины покупателей задолго до того, как ей уснуть.

Нигде в мире не любили рыбу так, как в Афинах, предпочитая ее всем остальным продуктам. И сколько бы ящиков не привозили ежедневно на агору с Эгейского и Внутреннего морей и даже Эвксинского Понта[16], разбиралось все до мельчайшей рыбешки.

Если бы не запрет агораномов, то эти надменные торговцы были бы самыми богатыми, а афиняне — самыми бедными людьми на земле.

И тем не менее Эвбулиду удалось выгодно поторговаться даже здесь. Поистине этот день был счастливым для него!

Довольный, он проследил, как в корзину шлепнулись морские ежи, сверкающий тунец, жирный эвксинский угорь и несколько кровяных крабов.

Теперь можно было и в цветочный ряд, покупать гирлянду для венков во время пира.

Самая скромная гирлянда из роз лежала перед молодой женщиной в стареньком пеплосе. Коротко остриженные волосы обозначали, что она носит траур по близкому человеку. Эвбулид мысленно разделил гирлянду на четыре части и, убедившись, что ее хватит, чтобы им с Квинтом дважды сменить венки, спросил:

— Сколько?

— Сколько будет не жалко достойному господину…

— А может, мне не жалко всего лишь обол? — усмехнулся Эвбулид.

— О, господин! Побойся гнева богов…

— Значит, два обола?

— Три… — чуть слышно прошептала женщина и робко взглянула на покупателя.

Эвбулид достал кошелек и упрекнул ее:

— Ты совсем не умеешь торговаться! Кто же так говорит: три… — передразнил он. — Надо говорить три! Твое счастье, что у меня сегодня большой праздник.

Он покосился на короткую прическу женщины и смущенно кашлянул:

— Прости, я радуюсь, а у тебя горе… Кто умер? Отец? Мать?

— Муж…

Рука Эвбулида дрогнула.

— Какое несчастье!

— Да, он полгода назад упал с лошади и разбился…

— И у тебя есть дети? — посочувствовал Эвбулид.

— Трое девочек…

— А твои родители?

— Они умерли. Давно…

— Как же вы живете одни?!

— Так и живем… Я покупаю розы, и мы все вместе плетем из них эти гирлянды. Плетем и плачем, потому что можем покупать все меньше роз, и с каждым разом наши гирлянды становятся все короче.

— Но ведь это ужасно… — пробормотал Эвбулид. — Как же вы будете жить дальше?

— Если б я знала! Еще месяц — и мне придется продать в рабство старшую дочь, а ей всего тринадцать лет… Иначе не выжить моим младшим деткам…

— Как это ужасно… — повторил Эвбулид.

— Что делать!.. Кому нужна в этом городе бедная вдова с ее несчастными детьми?

Женщина сквозь слезы взглянула на Эвбулида и протянула гирлянду:

— Ты добрый, и если хочешь хоть немного помочь мне, купи гирлянду за три обола…

Эвбулид вытряхнул на ладонь монеты и выбрал среди меди тетрадрахму:

— Вот тебе четыре… нет — восемь драхм! А это три обола детям на сладости. И не смей благодарить меня!

Стараясь не смотреть в глаза несчастной, он сам вложил в ее ладонь монеты, бережно уложил гирлянду в корзину, подставленную Арменом. И заторопился нанимать повара.

Полтора десятка наголо остриженных поваров поджидали богатых афинян в специальной части агоры. Некоторые подпоясали себя так, чтобы был виден выпирающий живот. Это, очевидно, значило: глядите, граждане, я — сыт, значит, умею вкусно готовить!

Но у Эвбулида была своя точка зрения на этот счет. Видя в таких поварах прежде всего обжор, которые непременно объедят и нанявшего их господина, он подошел к неприметному повару: в меру худому и в меру упитанному.

— Где ты обучался своему мастерству? — строго спросил он.

— В Сиракузах, господин! — щегольнул названием лучшей кулинарной школы повар.

— Гм-мм… Все вы говорите, что в Сиракузах! — проворчал Эвбулид. — А умеешь ли ты приготовлять миттлотос? Учти, у меня в гостях сегодня будет очень важный господин!

— Миттлотос? Это же очень просто! Берется мед, лучше всего горный, чеснок, протертый сыр, все смешивается — и миттлотос готов!

— А пирожки, которыми славится Аттика, печь умеешь?

— Обижаешь, господин!

— И соленые, и сладкие? — продолжал допытываться Эвбулид.

— Поверь, твой гость будет очень доволен!

— А кикеон?![17] Сумеешь ли ты удивить его, иноземца, настоящим эллинским кикеоном?

— Он будет благодарить богов, что впервые попробовал его в твоем доме!