— Атталу и боготворившему его народу я отомстил сам. А от Рима прошу одного: сделать меня вашим наместником в Пергаме, всецело покорным и преданным вам.

Муций Сцевола отрицательно покачал головой.

— Что? — побледнел вельможа. — Но почему?!

— Потому, что римской провинцией не может управлять неримлянин! — твердо ответил консул.

— Это точно? — ошеломленно пробормотал Эвдем.

— Да. Это я тебе говорю не как консул, а как законовед.

Эвдем с минуту смотрел на человека, отобравшего у него единственную надежду, которой он жил.

— Ну что ж, — с трудом справившись с собой, наконец заметил он, — значит, с меня будет достаточно и мести.

— Может, я все-таки могу помочь тебе в чем-то другом? — участливо спросил Муций Сцевола.

— В чем? — усмехнулся Эвдем и, подумав, добавил: — Разве что только прикажешь своим легионам превратить Пергам снова в ту же крепость, какой он был во времена великой державы Ахеменидов!

— И куда же ты подашься теперь? — задумчиво спросил консул, размышляя уже не о судьбе Эвдема, а о том, что хорошо, что в Риме вот уже несколько веков нет царей. И всем противникам республики вот оно — живое возражение в облике этого потомка Дария или Артаксеркса. Двести лет прошло со времени их гибели, а этому все неймется, все играет, бурлит царская кровь…

В ответ Эвдем неопределенно пожал плечами и вздохнул:

— Кто знает?.. Может, в Парфию. А может, и в Понт или Бактрию, туда, где когда-то правили мои предки…

Вежливо поблагодарив хозяина за отдых и беседу, он сделал попытку подняться с ложа, но консул остановил его:

— Куда же ты на ночь? Останься! И потом, гости, за которыми я разослал всех своих ликторов, не простят мне, если не увидят такого редкостного посланника!

Словно в подтверждение его слов, дверь распахнулась, и раб-привратник пропустил в перистиль первого гостя, стройного римлянина в белоснежной тоге.

— Сцевола! — с порога вскричал тот, бросаясь к консулу. — Это правда?!

— Правда, Тиберий! — кивнул Муций Сцевола. — Тебе это может подтвердить посланник из Пергама, привезший завещание. А это — Тиберий Гракх! — представил он римлянина Эвдему.

Эвдем с интересом посмотрел на совсем еще молодого человека с мягкими чертами лица и большими выразительными глазами. Народный трибун порывисто пожал ему руку и снова обратился к Сцеволе:

— Мой аграрный закон спасен! Теперь я знаю, что мне делать. Завтра же я внесу на рассмотрение сената новый законопроект, по которому все сокровища пергамского царя будут распределены между гражданами, получающими новые участки!

— И этим дашь новый повод недовольным тобой, и особенно твоему родственнику Назике, для нападок на тебя! — возразил консул.

— Нападок? — переспросил Тиберий. — Да я посмотрю на их лица, когда скажу им, что раз Аттал завещал свое царство римскому народу, то и казной его должен распоряжаться римский народ!

— Опомнись! — воскликнул Сцевола. — Или тебе мало печальной участи Муция, которого ты выдвинул народным трибуном на место Марка Октавия? Весь Рим знает, что он был отравлен по приказу Сципиона Назики! Да, я всегда поддерживал и буду поддерживать тебя и твои начинания. Но я не хочу стать очевидцем твоей гибели!

— А я не хочу останавливаться на полпути! — уже спокойно заметил Гракх. — И поверь мне, доведу до конца не только это дело с наследством Аттала. Я проведу в жизнь новые законы о выдаче денег получившим землю крестьянам; сокращении срока военной службы, чтобы они вновь, как прежде, не возвращались к разоренным участкам; обжаловании судебных решений перед народным собранием…

— Да это же настоящая война сенату! — привстал с ложа Сцевола.

— Да, — кивнул Тиберий. — Пожалуй, это можно назвать войною. И я объявлю ее завтра.

Он устроился на свободном ложе, привычно подставил голову рабу, надевшему ему венок из свежего сельдерея, и задумчиво добавил:

— Только бы мне завтра хватило на это сил, а после — времени…

Один за другим подходили новые гости.

— Аппий Клавдий — сенатор и член комиссии по переделу земли! — называл консул, и Эвдем, видя перед собой пожилого человека с насмешливым, слегка чудаковатым лицом, вспоминал сообщения своих агентов: «Аппий Клавдий, жрец авгур и принцепс сената, один из опытнейших политиков нашего времени».

— А еще тесть нашего любимого Тиберия, дед его великолепного сына и не менее прекрасной дочери и триумфатор! — сделал добавление к словам Сцеволы Аппий Клавдий, приветливо кивая пергамскому посланнику.

«Ах, да! — вспомнил Эвдем. — Однажды после победы, которую отказался праздновать сенат, этот чудак сам устроил себе триумф и в гордом одиночестве проехал по Риму в триумфальной колеснице!»

— Публий Лициний Красс, наш будущий консул и верховный жрец!

— И тесть Гая Гракха! — с улыбкой поддержал Аппия Клавдия стройный мужчина лет сорока пяти с легкой сединой на висках.

— Жаль, что Гая опять нет с нами, то-то обрадовался бы такой новости! — вспомнил Сцевола о брате Тиберия, а Аппий Клавдий недовольно пробурчал:

— Он там воюет, а мы должны мерять землю и ругаться с патрициями! Неизвестно, кому еще легче! Там враг перед тобой, знай — руби его да коли, а тут, того и гляди, получишь удар в спину!

— Гай Биллий! — продолжал представлять Сцевола, и Эвдем увидел, как вбежавший юноша лет двадцати бросился к Тиберию и обнял его с восторженным криком:

— Тиберий, мы спасены!

— Почему ты оставил охранников моего дома одних? — отталкивая юношу, спросил Гракх. — Или ты хочешь, чтобы с моей Клавдией и детьми расправились так же, как с несчастным Муцием?

— Прости, не смог удержаться, чтобы не поздравить тебя и всех нас! — снова обнял Гракха Гай Биллий и поспешно выбежал из перистиля.

— Блоссий! Фульвий Флакк! Диофан! — продолжал консул и вдруг проворно поднялся с ложа и, разведя руки для объятий, двинулся к двери: — Полибий! Ты ли?! Какими судьбами, старина?!

— Вот, опять в Риме! Не дает мне покоя эта тридцать девятая книга, никак не могу писать о Риме в Афинах! — улыбаясь, прошел к Сцеволе знаменитый историк и занял место на одной еще ложе, внесенной рабами.

— Лучше о розах писать в розарии? — приветливо спросил у него Блоссий.

— Да! — охотно ответил старик.

— А о пчелах — в улье? — подмигнул Аппий Клавдий.

— Смотри! — с усмешкой погрозил ему пальцем Полибий. — Хоть ты и первый по списку в сенате, а такого напишу о тебе в своем труде, что не возрадуешься! Или хочешь предстать перед потомками в неприглядном виде?

Сенатор, пробурчав себе под нос, что последнее дело связываться с писателями, судьями и врачами, даже если они шутят, отошел в сторону, и Полибий обратился ко всем:

— Знаю, знаю, какая у вас сегодня радость, ведь это всего второй случай, когда завещают царство Риму. Первой была Кирена, которую двадцать три года назад завещал вам Птолемей. И вот теперь — Пергам, и как нельзя кстати! Как же вы намерены распорядиться таким щедрым подарком Аттала?

— Спроси об этом лучше Тиберия! — мрачно махнул рукой Муций Сцевола. — Хоть ты образумь его — подставляет свою грудь прямо под мечи отцам-сенаторам!

— Не дается даром победа над тем, кто готов подставить свою грудь под удар! — начал было заступаться за Гракха Блоссий, но Полибий жестом остановил его и взглянул на Тиберия:

— Расскажи старику…

Тиберий повторил все, что уже слышал Эвдем. Полибий задумчиво сказал:

— Как сказал бы любящий латинские поговорки твой друг и учитель Блоссий, ты ступаешь по огню, прикрытому обманчивым пеплом! Я же скажу как историк: немало писал я о людях, пытавшихся взвалить на свои плечи такую тяжесть, какую осмелился поднять и ты. И уже благодаря этому имя твое переживет тебя, и истина, как самая верная и терпеливая дочь времени, поставит его в один ряд с Муцием Сцеволой, великим предком нашего уважаемого хозяина, Горацием Коклесом, Брутом, Сципионом Африканским. Но остерегись, мало кто из этих людей умер в свое время собственной смертью. Я стар, ты — молод, и поэтому мне очень не хотелось бы в своем труде, упоминая о тебе, написать слово «был»…