Любитель Разбойщин…

Празднование трехсотлетия дома Романовых

На торжество я ездил в Москву…… Причина: страстное желание повидать батюшку-Царя…

На празднование 300-летия приезжал в Москву государь со всем семейством……

Самый въезд государя в Первопрестольную мне не пришлось увидеть: так как поздно приехал. Страшно было досадно. Не пришлось посмотреть этот парадный картеж… …А он действительно был важный судя по газетным отчетам и по рассказам Коли Бабенина…… Коля поступил служить в столичную полицию по протеже своего папаши……

Проснувшись в 9 часов утра, исполнив утренние обязанности, пожелал посмотреть царя…… Этот день он по газетному расписанию должен ехать в 2 часа из Кремля на Варварку в Палаты Романовых!!!..

Ну увы прежде чем идти он, т. е. Бабенин, у которого я ночевал, должен просить разрешения у начальника в участке…… Слава!!! ему разрешили……

До 2-х часов много времени…… что делать куда деваться???? некуда… …Тогда решили зайти к своему «колыменцу» Володьке Нагорному, старшему сыну художника, бывшему революционеру Пятого года у Молдавского, но его не застали дома, он еще работал на заводе…… завод не распущен даже ради приезда Царя!!!.. словно рабочих это событие не касается????!..

Не унывая пошли к другим «шолыменкам», к Колиным сестрам Дэки и Родэки, так же не застали дома, они заняты до 12-ти часов в Мюре и Мерилизе… Мы решили их встретить на улице по дороге из Мюра…… встретили и пошли к ним на квартиру, где я немного удивлялся и поражался обстановке их жизни…… обстановка со всех сторон неважная…… я бы от такой жизни бежал без оглядки……

В 2 часа мы уже около Спасских ворот… Народу на Красной площади пруд пруди и всё больше шпиков…… Мы как и все ждем выезда батюшки-Царя…… По расписанию выход совершится в 2 часа… …но увы проходит полчаса, один час, два часа… …и вот уже наконец он совершается……

В 1-й коляске едет он с дочерьми, а за ними громадной вереницей едут «шишки»……

Итак!!! значит, я видел своего знаменитого Царя-батюшку…… не задаром съездил в Москву…… этим очень доволен!!!.. На мой взгляд мне Царь не очень понравился…… Понравилось мне в нем одно, что он как видится не очень смотрит на свой костюм…… Всё на нем просто и без франтовства……

Не понравилось (не очень) мне его лицо, очень пропойное, хотя чисто русское лицо…… хотя надо сказать – из-за полиции я рассмотрел его плохо……

Верноподданный его Величества

Ипполит Razboichin»

. . . . . . . . . . . . . . .

Глава двенадцатая

Поколение пришло в жизнь

Трехсотлетие дома Романовых праздновалось в мае 1913-го года, и в мае 1913-го года, в годовщину «чисто русского лица» дома Романовых Камынская гимназия выпустила к лучшему будущему и в лучшее состояние первую роту, закончивших восьмиклассное гимназическое образование.

Перед юношами открывались университеты и жизнь.

Первыми воспоминаниями, первыми проблесками сознания Ипполит Разбойщин, ныне казначейский чиновник, ощутил от отца, что в мире существуют «мужики», которых нельзя пускать дальше порога. У Григория Федотова, ныне уже ротмистра, первою памятью остались – денщик навытяжку с задранным кверху лицом и кричащий на денщика отец. Николай Бабенин, ныне полицейский околодочный, запомнил отца, плачущего над ним и над сестрами по поводу того, что все они – покинуты… И Григорий Федотов, и Николай Бабенин, и Ипполит Разбойщин – очень скоро в детстве узнали, что они – привилегированные…

Климентий Обухов запомнил навсегда шум проходящего поезда, беспредельность движения, пространства рельс, причем дали рельс в противоположность откосным за Подолом пространствам никак не были далями одиночества – именно потому, что они уничтожали пространства. Климентий Обухов с самого раннего детства не хотел быть обиженным.

…Я родился, я увидел солнце… – первая в том поколении ощутила, раньше всех, очень рано, что вовсе она не центр, что все имеют такие ж я и даже гораздо весомее, – первой ощутила Анюта Колосова, дочь ткачихи, не вернувшейся из ссылки, в ссылке умершей. Это было совсем не так, как у Андрея Криворотова, который очень трудно определял свое я. – Я родилась, я увидела солнце, и я совсем не центр, – это Анна ощутила в ту зиму, когда мать увели в тюрьму, а она, Анна, осталась одна, совсем одна в садовой хибарке Мишухи Усачева. Мишуха жил рядом, он приходил к Анне, он заботился о ней, но все же он имел свои дела. К Анне приходил товарищ, самый дорогой человек, Климентий Обухов, – но и он не мог быть все время с ней. В хибарке было темно и холодно, очень холодно, проходила зима. Анна одна по вечерам затапливала печурку и сидела у огня, не зажигая лампы, потому что не было керосина, грелась и следила за тем, как огонь поедает дерево, рассыпая его золотом пепла, – Анна подолгу бросала в огонь щепку за щепкой… Утром пол в хибарке постилался инеем от порога до постели, и иней поднимался по углам до потолка. Зимние утра были очень просторны. Она была почти еще девочкой, Анна. Она была совсем одна в хибарке. Утром приходил Мишуха Усачев с куском хлеба, – и он говорил, –

– Жизнь прожить – не поле перейти…

И приходил Климентий, иногда с пустыми руками, но иногда так же с куском хлеба, с тем хлебом, который был очень недешев для Климентия, ибо с арестом отца семья голодала, и который именно поэтому был очень дорог Анне, – и всегда Климентий говорил о том, что реально, в действии началось для него в паровозном депо, когда крикнули в темноте, – «чего еще там говорить! гуди в паровоз!» – когда загудел паровоз и началось то, что никогда не кончится и кончится победой…

Утром однажды тогда Мишуха Усачев пришел к Анне почищенный и постриженный, в праздничной бекешке, – он принес Анне новый полушалок, – сказал сурово:

– Собирайся получше…

Они ходили в тюрьму на свидание с матерью. Мать разговаривала с Анной из-за решетки. Этого нельзя забыть, и свежий мозг никогда не забыл, ребяческий мозг не мог понять: человек – мать – за решеткой, человек посажен человеком за решетку, за настоящую, из железных прутьев, как в цирке на масленой за решеткой сидят волки, – этого нельзя забыть, мать – как волк – за решеткой!.. – этого нельзя простить!.. – В тот день Анна и мать видели друг друга последний раз в жизни. Возвращаясь домой, на базарной площади, Анна собирала щепки под аптекой Шиллера, валявшиеся на снегу после ремонта аптеки: не менее необходимым, чем хлеб, было для Анны тепло, огонь, чтобы не замерзнуть. Мишуха Усачев так же собирал для Анны щепки. Анна была в новом полушалке. Они пришли домой. Хибарка заиндевела. Мишуха Усачев и Анна положили дрова у печки. Анна скинула полушалок.

– Ты его где достал?

– Чего?

– Полушалок.

– Купил на базаре.

– Ведь денег-то у тебя нет?

– Это, конечно, уже эдак… нету.

– Пойди, отдай обратно купцу.

– Чего?

– Покупал-то, ведь, – чтобы мне было в чем в тюрьму идти. Мне в тюрьму и простоволосой можно… Продай!., и… купи хлеба, аржаного-сеянного, на все деньги, половину себе оставь, а половину я маме отнесу, мама очень любит оржаной-сеянный…

В сумерки Анна еще раз ходила к аптеке Шиллера и вообще по улицам – за щепками. Вечером она топила печку, отогревала хибарку, одна, сидела у печного света, грелась, подбрасывала щепки в огонь. Пришел Мишуха, положил в темноте на стол сверток, сказал:

– Я его натрое разделил, сеянный-то, – мамке Клавдии, тебе и себе… Климка сейчас придет, я самовар поставлю, – ты дай ему, сеянного-то!..

Пришел Климентий. Мишуха раздувал самовар, на газетном листке у Мишухи был сахар и была щепоть настоящего чаю.

– Видела? – спросил Климентий.

– Да.

– Ну?

– Похудела. Стоит за решеткой… Улыбнулась, как меня увидала, – смеется…

– Смеется!..

Все трое ели сеянный. И этого – нельзя забыть!.. Мишуха, Климентий и она, – они ели сеянный, который любила мама. Климентий и Мишуха были – товарищами, защитой, любовью. Они ушли. Анна одна покойно легла в постель, в согревшейся хибарке, – и она не чувствовала себя одной… Садовники утверждают, что деревья можно пересаживать только весною и осенью, когда еще не появились листья или листья уже облетели, – и это на самом деле так, если садовник обнажает корни дерева, которое он пересаживает; если ж деревцо переносится с почвою, с землею на корнях, – не надо быть садовником и не надо ждать того времени, когда листья еще не появились иль листья опали… Ныне у Анны Колосовой была вторая жизнь, кроме той, что протекала в математике Никиты Сергеевича и в природных рассуждениях с Фунтиком Мишухи Усачева, уже старика, с которого опали – первый лист, второй… В этой второй жизни был и второй дом – у Григория Васильевича Соснина, Чертановская школа. И в толстых конвертах у Анны хранилась жизнь. Климентия Обухова. Анна экстерном в тот год кончала гимназию.