— Выводите людей к той хате с краю. Знаете?

Потом перешли во вторую. Прощались.

— Ну, мы условились с вами.

— Да. Да.

О пароле: «Пришлем откуда-нибудь из другого населенного пункта человека».

Политрук начинает прощаться с меня. Командир:

— А я отсюда. — Начинает с Евангелиста.

Какая свобода во всех их движениях. Свобода людей, которые открыто и прямо делают то, что хотят.

Мы остались втроем. Наступило похмелье. Нам было ясно: это небольшой отряд, а не часть большого отряда. И вряд ли они чем-либо помогут. Разве оружием. Юрий говорил:

— Вы только разузнайте и укажите, где полицаи соберутся. Мы с ними просто. Я войду, руки из карманов не выну. Все оружие выложат.

Особенно волновало, что Усатый не обеспечил тайны. Нас видела баба, с которой он живет.

23 ноября 1943 г.

На следующий день после описанного мы с Евангелистом направились за машинкой. Она была доставлена на передаточный пункт. Шофер сказал:

— Коля просил, чтоб забрали скорее. Сегодня должны искать. Могут и ко мне зайти.

Евангелист взгромоздил ее в мешке на плечи — «гуся як». Оглянулся:

— Полицай идет!

Ускорили шаг.

— Идет!

Сворачиваем в долину. Евангелист:

— Если он придерется, я его душить буду!

Переждали в кустах. На другую сторону.

— Ходит. В хату зашел, след потерял.

Пригнулись за валом.

С противоположной стороны выстрел.

Быстро пересекаем село. Направляемся в поле. Снег и грязь. Решили: курс на Дубно. Поле. Скирды. Погони, кажется, нет. Далеко внизу, над рекой, Евангелист заметил Марию. Она заметила тоже. Идет яром. Евангелист уже веселее. Вытягивает машинку, усевшись на солому, пробует печатать. Кое-как, уже с криком, заставил закрыть.

Наконец Мария тут. Я ухожу. Захожу в одну из хат. Выжидаю.

Но вот дома — грязный, мокрый. И машинка на чердаке — принесла Мария. Теперь остаются волнения: «Не видали ли?»

* * *

Перед рассветом следующего дня стук в условленное окно. За стеклом высокая фигура Николая.

26 ноября 1943 г.

Вчера появились беглецы. С горы с восточной стороны спустилась часть повозок. Некоторые с полукруглыми наметками на задках. Завернули к колхозу. Разложили костер. Появился квартмейстер — молодой парень, говорящий по-украински очень легко.

— Можно в хату? Сколько вас тут человек? На полу никто не спит? Мы привычные: будем на полу. Придут двое или трое. В пять часов придут, в четыре уйдут.

В другой хате, где говорили: «И на полу негде!» — засмеялся, показал на печку и под кровать: «Мы и там можем. Война».

Одет в две шинели: сверху немецкая, под низом мадьярская. Пилотка. Брезентовая полевая сумка.

Позже узнал: комендант какой-то из Николаева со свитой, несколько немцев, одна баба, добровольцы, пленные — рабочие. Успели сразу напиться. Один совсем пьяный эсесовец держал речь перед собравшимися:

— Вы думаете мы доедем? Никуда мы не доедем. Капут немцам. Факт, капут. Только маленькая щель осталась. Вчера по радио передавали: красные на Луцком направлении прорвались. Они в Западной Украине уже! А мы туда отступаем. Я уже два раза в плену был. Я правду говорю.

Иные боялись таких речей. Расходились.

Немцы смеялись, не совсем понимали слово «спать». Один чистил картошку... Кинул в котел нечищенную. Комендант заругался — коленом в зад: «Пьяный. Спать!»

* * *

Одна из пыток, применяемая грушинской жандармерией: раскаленными клещами тянут за язык, чтоб заговорил!

Расстрел в Ладыженском районе.

Арестованных — к яме. Большая. Каждый слой тут присыпают землей, «чтоб только ног не было видно». Заключенных ведут несколько полицаев, жандармов. На краю приказывают раздеваться. Вызывают добровольцев из полицаев. Выстрел — падает в яму. Одежду потом дают полицаям, которым что-либо надо. Говорят, сапоги Коли Яремчука сшиты из кожаных галифе партизана. Почти из человеческой кожи!

* * *

У нас пришло распоряжение выгнать лошат, бычков, свиней и т. д. Сегодня что-то десять лошат погнали в Голованевск. Старик смотрел: «Упираются, бедные!» Привязаны к задку. Удивился, почему мало. Оказывается, правленцы придумали: большинство молодняка порасставляли меж старой скотиной. Погнали столько, чтоб сделать вид.

* * *

Со здоровьем паршиво. Не то истратился запас противосил в организме, не то сказалась последняя нервотрепка.

Три дня валялся на печи из-за левой ноги. Теперь валяюсь из-за позвоночника. Лекарств нет и денег на них нет. И надо работать!

29 ноября 1943 г.

Вчера был паренек из Черкасс. Отправился оттуда, когда красные были в пяти километрах — за Днепром (в Паусском и Мельниках, должно быть). Немцы из города и прибрежных сел выгоняли поголовно. Многие осели подальше в селах. Мост железнодорожный не был восстановлен. Перед весною 1942 года, чтоб не вызвать затора льда, фермы порезали... Этой весной хотели восстанавливать. Поставали леса. При подходе наших убрали. Предприятия не работали — крупные. Вначале открыли техникумы: медицинский, ветеринарный, механизации сельского хозяйства.

Парнишка перепробовал все. Потом попал на лесоразработки. «Закончил образование на свежем воздухе». Центр города разбит. Частично советской артиллерией в 1941 году. «Обстреливали по квадратам. В некоторые дворы попало по семь-восемь снарядов».

Посмеивается:

— Русские всегда учились воевать во время войны. Потом пили за побитых учителей. Теперь, может, мы тоже на такую выпивку попадем.

5 декабря 1943 г.

Пару дней провалялся на печи с зубной и прочей болью.

Перед этим были всякие встречи. Разговоры. Кое-что из них.

* * *

У нас в колхозе не так давно неудачно гоняли бычков. Был приказ — в Голованевск. Оттуда завернули. Потом новый — кажется, в Гайсин. Тогда руководители приказали работающим на воловне:

— Наметьте, какие больные.

Наметили — перевеслом на задней ноге. Поняли правильно: самых жирных. За несколько дней порезали трех или четырех. Запаслись нелегальным мясом. Нам тоже повыдавали кило по два-три. Угнали шесть. Говорят, не эвакуация, а заготовка.

Разговор с националистом:

— Коммунизм, конечно, единственное спасение для человечества. Но если б его делали другие люди. Если б Ленин. А то Сталин рубит сплеча. И ничего не признает и не желает. Только может принять аплодисменты на свой счет. То, что националисты стали воевать против немцев, — это понятно. К этому толкает логика борьбы. Бьют того врага, который виден, и стают союзниками Советов. Я раньше, правда, думал: может быть Украине удастся использовать выгодную ситуацию. Но теперь с этой мыслью распростился. Они отступают и все уничтожают. Если б даже и удалось Украине на момент стать самостоятельной, что б это был за организм? Разоренная страна без всякой индустрии. Ее бы захватил кто угодно. Значит, нужно было б искать союзника. И все показывает — искать только в Москве. Кто ж иначе? Польша? Румыния? Турция? Они и сами слабые государства. Значит, и защиты бы не дали и обдирали вдвойне. Только в Москве. Такая логика. Когда-то это Хмельницкий понял. Думаете, ему было легко? Он же тоже мечтал о самостийной Украине. Но сумел трезво это понять и пошел на поклон к России. Потому что, если б Украина не пришла тогда добровольно, рано или поздно Россия взяла ее силой. Вот и сейчас. Стоит вопрос о Босфоре, о Дарданеллах. Разве ж Москва позволит, чтоб на пути к Черному морю стояло враждебное государство? Есть один, самый страшный враг. И с ним надо бороться. А потом не заноситься, принять ту долю свободы, которую в момент мира предложит Москва.