В партизанские дни управа Колодистого была пуста, Не успели даже замка повесить. В «святая святых», кабинете старосты, гуляли и пили весь вечер пацаны.
Здешний полицай Гришка Лаврук сидел на печи за подушками.
Над Николаем Яремчуком, унтер-офицером полиции, смеялись родичи, будто он таскает винтовку не на плече, а волочит по земле за ремень, чтоб в случае чего не заметили, если кинуть.
Вот их{17} уже нет несколько дней. Еще летают всеми курсами самолеты. Бухает то здесь, то там. Но о них помнят и те, кто ждет Советов, и те, кто хочет, чтоб они провалились в преисподнюю.
Обобщаю так.
По-прежнему в селе пили самогонку и оглядывались на полицаев. По-прежнему ругались из-за пропавшей палки или не там снесшейся курицы. Но было и что-то новое в селе. О нем проговаривался иной, разве только крепко напившись. Но оно чувствовалось, и прежде всего чувствовало его поставленное немцами начальство. Староста уже не гонял с гордым видом на паре ярко-рыжих и не ночевал дома. Полицаи, здороваясь, стали снимать шапки. Все, кто прятался месяцами от Германии, повыходили на улицу, прохаживались независимо, засунув руки в карманы..
Еще подробности о расправе.
Девушку, что взяли раненой, вели на расстрел в одних трусиках. Жандарм всунул пальцы в рану (у нее разорвана грудь), стал раздирать.
— Чувствуешь?
— Чувствую.
— За что ты терпишь?
— За родину. А вот ты за что?
«И успела дать мордача», — так и рассказывала жена кулака Сидора Кота.
В селе Пировка был пойман один. Пытали. Ничего не сказал, кроме того, что он военный инженер. Знал немецкий. На вопросы отвечал:
— Я пленный, я ничего не знаю.
Семь раз в него стреляли. То в руку, то в ногу, чтобы не убить. После каждого выстрела допрашивали.
— Скажи. Вылечим тебя.
Так ничего и не сказал. Кто же он, этот доблестный инженер?!
А партизаны все равно есть.
В прошлую ночь приезжали на «Затишок» — за снабжением. Как раз когда ехали туда полицаи ловить в Германию. Полицаи дали ходу.
В прошлую ночь были в нашем селе. В трех хатах.
18 апреля 1943 г.
Вчера впервые за все время оккупации видел советскую газету. Бывало, иногда я мечтал, как бы увидеть «Правду». И думал, чего доброго, разревусь. Вчера Мария пришла из Колодистого. Когда мы со стариком вошли в хату:
— У меня кое-что есть. Советская газета. Правда, старая: за 29 грудня 1942 года.
Двухполосная. Знакомый шрифт: «За ради иску Украину». Помню, как редактировалась в Киеве в помещении «Коммуниста». Почетные редакторы — Бажан, Василевская, Корнейчук.
Маруся читает последовательно. Номер посвящен двадцатипятилетию установления на Украине советской власти.
Отчет о торжественном заседании, посвященном двадцатипятилетию провозглашения Украинской Советской социалистической республики. Заседание проходило в Колонном зале Дома Союзов. Так же, как всегда, в президиуме все знакомые фамилии. Избирается почетный президиум. Только приветствие чуть сдержанней, содержание речей конкретней.
Внизу на все четыре колонки привычные фото президиума. Знакомые, знакомые лица.
Вторая полоса.
Сообщение: «Червона армия переможно наступае». Это о первых днях прорыва на Дону. Данные за одиннадцать дней — с 16 по 26 декабря. Над газетой, где «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» бывало — «Смерть немецким оккупантам!»
Маруся читала, останавливаясь от волнения, от спазм, сдавливающих горло. Старик сидел, отвернувшись к окну, чтоб глаза не выдали.
Я же чувствовал, что весь натянут, чтоб не пропустить, увидеть то новое, что есть в лозунгах, задачах, обстановке, наконец, в языке. Но почти все было привычно. Привычен ритуал торжества — с приветствиями, выборами президиума. Привычно настроение доклада и писем: до войны Украина жила полнокровно счастливо. Сейчас она в пепле, огне, крови. Но мы победим и всё восстановим! Пестрят выражения «вольнолюбивый украинский народ», «трудолюбивый украинский народ».
О немцах так: «бандиты», «гитлеровские бандиты», «за кровь наших отцов, матерей, братьев, сестер польются реки черной фашистской крови». Партизан называют «местники» — мстители.
«В крови и пепле лежит Украина», «немцы превратили Украину в чертово пекло, которое они называют «новым строем». Говорится, что только за восемь месяцев было расстреляно на Украине два миллиона мирного населения. Приводятся полные списки сожженных немцами сел. «Украина клокочет гневом».
И все же. Слишком официально. Слишком по шаблону. И мелко. Перечисление, а не раскрытие фактов. Фразы. А гнев в фразах не клокочет. Слова жидки. Они те же, такие же, ибо люди, что пишут, не прошли сами через чертово пекло. И они видят статистику, а не жизнь, как видим ее мы. И я понял, что чертовски нужен там и чертовски нужны мои слова. Мои мысли. Черт возьми, почему я здесь!
21 апреля 1943 г.
На Уманщине уже недели две идет отчаяннейшая ловля в Германию. Такой еще не было. Началось в Ладыженке, Антоновке, Юркивке. Потом в Умани. На улицах. В театре, на базаре. Наконец, в бане и церкви. В Благовещенке оцепили собор. Забрали всех. Правда, молодежи было мало. Забрали попа, потом отпустили. Полицаи:
— Нет, пусть работает. Он еще нам соберет...
И поп не протестовал. Не предал анафеме осквернителей храма. Поп дрожал за себя: не дай господь, в Германию заберут! Такие они, пасторы.
Прошло несколько дней — началась настоящая ловля. Выехали полицаи свои, чужие. Немцы, двое, шли посредине улицы, как полагается охотникам. Полицаи, как полагается собакам, бегали вокруг по хатам и дворам. Начали с т. н. Кутивки — отдаленной части села. Она от остального отделяется центральной дорогой. На дороге встали патрули — никого не пропускать, чтоб не сообщали, что началось. Все равно узнали. Пошло повальное бегство молодежи. У нас почти в каждой хате появился кто-нибудь из колодян. На огородах запестрело: они помогали хозяевам копать, садить. Очень многие засели в скалах возле начала Вильховой, откуда видно Колодистое хорошо. Старик видел, как вечером устраивались на ночь хлопцы и девчата в ямах возле развалин «Червового млына». В самую мельницу не решались — там раньше искали. Многие устраивались под скирдами (там были колодяне и городищенские: в Городище тоже ловили). Наблюдатели лежат на скирде. Там же многие и ночевали. По долине у нас тоже бродили. У скирд на солнце и холодном ветру сушились три, мокрые по пояс, женщины — удирали от полицаев через речку. Колодяне, завидев своих, бежали навстречу:
— Ну как, ловят?
Если слышали, что тихо, утром либо вечером пробирались к хатам. Покормить скотину, захватить еду. Шутили:
— Если б полицаи знали, что мы все утром домой идем!
Иногда группа девчат посылала вперед разведчика.
30 апреля 1943 г.
Календарь весны таков. Вчера начали расцветать вишни. Вчера же в первый раз куковала кукушка. Пять дней назад появились ласточки-касатки. Почти все закончили посадку на огородах. Особенно много в этом году сеяли конопли — на штаны и рубахи.
Очередь с Германией дошла до нашего села. Причем делается здесь куда организованнее, беспощаднее и куда больше похоже на начало постепенной эвакуации.
Больше всего спрашивали:
— Куда же столько людей? Плотину они ими выкладывают, что ли?
Скоро стало известно, что в список включат триста пятьдесят человек.
Из многих семей попадало по двое. Были и замужние, и уже с детьми.
Старики комментировали:
— Нет, не собираются они тут задерживаться. На этих же колхоз держится.
В конторе появился список — семьдесят пять человек из колхоза. Сообщено было, что протесты и поправки принимаются в этот день в управе до двенадцати часов. Потом описки идут на утверждение в район.
Молодежь бегала посмотреть. Сообщали друг другу:
«И ты записана!»
Не обошлось без курьезов. Одна женщина 13-го года рождения попала в 23-й. Несколько с 20-го попали в 25-й. На протесты последних бухгалтер махнул рукой: