Мануфактурщик не знал, что «братца» Мими нет в Бухаресте, что в тот самый день, когда Гаснер выехал в столицу, в Болград прибыл Лулу и что ночью того же дня произошел взрыв на электростанции…

Дважды в день типограф справлялся у приказчика мануфактурного магазина Кирюши, не приехал ли хозяин. Когда же наконец Гаснер вернулся, типограф тотчас же зашел к нему в магазин. Мануфактурщик расплылся в улыбке. Он решил, что Рузичлер намерен сделать хорошую покупку. И он стал расхваливать поступивший из Бухареста товар. Однако тот слушал равнодушно, думая о другом. Гаснер смекнул: «Чего же тогда гордец типограф заявился? Собирается о чем-то поговорить?»

Гаснер насторожился, полагая, что речь пойдет, конечно, о деньгах. Желая вовсе избежать разговора на эту тему, он сказал, что занят сейчас по горло приемкой большой партии мануфактуры, закупленной в Бухаресте.

— Полный ассортимент на весну! — хвастался он. — Пока другие мануфактурщики еще только собираются ехать за товаром, у меня уже все в наличии! А французский крепдешин и бельгийский файдешин, как, между прочим, и английский бостон, они вообще уже не получат… Война! Понимаете? И все, что там еще оставалось, я забрал до последнего метра… Знаете, на сколько? Угадайте!

Рузичлер пожал плечами.

— На мил-ли-он! — Гаснер закатил от удовольствия глаза и, горько вдруг усмехнувшись, заключил: — Зато остался без единой леи в кармане… Я же покупаю только за наличные! Ни векселя, ни кредит, ни гарантии для меня не существуют! Проценты им платить? Хорошую болячку я могу им дать в оба бока…

Рузичлер, конечно, понял, к чему клонит мануфактурщик, и поспешил успокоить его, сказав, что не намерен просить денег в долг или товара в кредит.

— Нет, я как раз об этом сейчас не подумал, — слукавил Гаснер и, облегченно вздохнув, продолжал: — А почему? Потому что я знаю, что вы знаете: я могу дать что угодно, даже жену! Хотите? Еще приплачу. Но деньги в долг и товар в кредит не даю. Такая у меня болезнь. Неизлечимая!

В магазине Гаснера, над кассой-конторкой, висела табличка с надписью:

Указав на эту табличку, типограф шутливо заметил:

— Как вы знаете, я взаймы у вас не брал, но это не мешало мне совсем не бывать в вашем магазине… И теперь, как я уже сказал вам, я пришел поговорить совершенно о другом…

— Раз так, — не совсем уверенно ответил Гаснер, — тогда приходите вечером… Прямо домой.

— А это удобно?

— Почему нет? Я же не зверь! Приходите…

Рузичлер и Гаснер иногда по нескольку раз в день встречались на улицах города, но никогда не бывали друг у друга дома. И, встречаясь, всегда обменивались колкостями. Сейчас, отправляясь к Гаснеру с визитом на дом, Рузичлер оказался в затруднительном положении. С одной стороны, ему во что бы то ни стало нужно было добиться расположения Гаснера и, значит, следовало обходиться с ним на этот раз более любезно, чем обычно, с другой стороны, он не хотел дать ему ни малейшего повода считать, будто отныне между ними произошло сближение. Уж очень типограф не любил мануфактурщика.

Гаснер же действительно рассчитывал использовать этот визит для того, чтобы заставить типографа относиться к себе с уважением, которого он, по его мнению, заслуживал. И лучшее средство для достижения этой цели, с его точки зрения, состояло в том, чтобы ошеломить гостя великолепием и богатством своей домашней обстановки. Драгоценное имущество, обычно хранившееся в шкафах и сундуках за семью замками, по велению Гаснера было извлечено на свет божий. С пианино и дивана, со стульев и кресел были сняты чехлы, полы устланы персидскими коврами, на стенах появились старинные гобелены, на окнах — плюшевые портьеры и новые тюлевые занавески; будничный чайный сервиз заменен другим, из саксонского фарфора, две современные горки с инкрустацией и бронзовой окантовкой битком набиты разностильными серебряными и позолоченными, фарфоровыми и фаянсовыми статуэтками и столь же разнородной, но ценной посудой, безделушками, предметами гостиного убранства. Сервант был забит до отказа, и лучшее из лучшего выставлено напоказ, как в витрине магазина.

Мануфактурщик и его супруга встретили гостя в передней. Гаснер провел его в гостиную, пригласил к столу, предупредительно подвинул стул с высокой резной спинкой и все время зорко наблюдал за выражением лица Рузичлера. Он сгорал от нетерпения убедиться, как потрясен типограф всем, что предстало перед его взором, как он растерян и подавлен от сознания его, Гаснера, богатства, а следовательно, и могущества. Но Рузичлер равнодушно глянул по сторонам, присев к столу, на мгновение иронически улыбнулся, должно быть догадываясь о назначении всей выставки драгоценностей, и хотел было начать деловой разговор, как в гостиную вошла жена Гаснера.

— Вы не выпьете стакан чаю? — обращаясь к гостю, сказала она, то ли желая угостить, то ли, наоборот, избавиться от необходимости его потчевать. — А может быть, попробуете наше варенье?

Рузичлер поблагодарил, но отказался.

— Можно и с лимончиком, если хотите, — не унималась госпожа Гаснер, видя, что гость действительно отказывается от угощения. — Мой Гаснер как раз привез из Букурешта пару лимончиков… Ну, так не будете или будете? Не стесняйтесь!

— Еще раз спасибо, но я, право же, ничего не хочу, — сдержанно ответил Рузичлер, надеясь, что женщина отстанет наконец от него и удалится. Однако она, как и Гаснер, жаждала услышать из уст типографа восторженные отзывы о богатстве их домашней обстановки. Ведь столько сил было приложено, чтобы ошеломить его! «А он сидит себе как истукан, ничего не говорит, ничего не хочет, никак не реагирует на все, что есть, слава богу, в доме! — подумала жена мануфактурщика, не зная, как ей быть дальше. — И неужели он таки ничего не скажет?»

Гаснер уже догадывался, что присутствие жены мешает Рузичлеру начать деловой разговор, и именно поэтому, в унисон супруге, стал убеждать гостя выпить с ним чаю. Он предчувствовал, что предстоящий разговор может поставить его в неловкое положение и что он вынужден будет отказать типографу. К тому же его, как и госпожу Гаснер, приводило в бешенство то обстоятельство, что Рузичлер не обращал ни малейшего внимания, спокойно взирал на окружающие его чудесные вещи, о которых он не мог даже мечтать! И Гаснер уже настраивался сказать гостю что-нибудь язвительное, но тот опередил его.

— Прошу меня извинить, — сказал он. — Я хотел бы переговорить только лично с вами, господин Гаснер, об одном деле… Не обижайтесь, пожалуйста!

— Ну конечно же! Какое мне дело до ваших дел? — с оттенком обиды ответила жена мануфактурщика. — Пожалуйста, пожалуйста, говорите себе на здоровье! Я хотела только, чтобы вы попробовали наше варенье и выпили стаканчик чаю с лимончиком… Вот и всё! А вы что думали?

Рузичлер снова поблагодарил, извинился, и госпожа удалилась..

— Вы пейте свой чай, — сказал типограф, обращаясь к Гаснеру, — а я расскажу суть дела… Не возражаете?

— Чего вдруг я должен возражать?! — ответил Гаснер несколько сконфуженно и почему-то побледнел. — Хотя можно было бы и вам говорить и пить чай тоже! Но раз вы не хотите, так пусть будет по-вашему… Из-за этого мы же не поссоримся?!

Прежде чем начать деловой разговор, Рузичлер глубоко вздохнул, будто собирался нырнуть в воду или пройти мимо чего-то дурно пахнущего.

— Вы уже знаете, очевидно, что в ночь вашего отъезда в Бухарест на казенной электростанции и в бане…

— Произошел взрыв! — перебил типографа Гаснер, показывая свою осведомленность. — Убиты механик и девушка какая-то… Слыхал, как же!

— Тогда, очевидно, знаете и то, что учеником на электростанции работал сын Бениамовича?

— Что там работал этот мальчик, я не знал, конечно. Вы же понимаете… Тоже мне большая личность! Но кто такой его папочка, я знаю. Ну и что?

— Так вот, мальчик Бениамовича арестован.

— У-ва!..

— Да, плохо.

— Что же такое мог натворить этот мальчонка, что ему оказала честь полиция?