Прищурив глаза, толстяк искоса презрительно глянул на бледно-восковое лицо парня.

— И это вы́ мне даете такой вот умный совет? Я вам просто благодарен… Что и говорить! Но должен заметить, что вы чуточку опоздали, молодой человек… Да! Я, можно сказать, всю жизнь только и делал, что «воспринимал все терпеливо». Божья воля! Ломал себе голову над тем, как бы выкрутиться с налогами, с уплатой по векселям, уберечься от погромов, от черт знает чего еще… И начал с того, что днем и ночью, в тысячу раз хуже каторжника, работал в холодной и сырой, как погреб, мастерской: делал какие-то кольца, крестики, браслеты и перстни, чинил часы и всякие штучки-шмучки, словом, пыхтел, как сифон, лишь бы капля за каплей, правдой и неправдой, скопить хоть маломальский капитал. А в конечном итоге, когда, слава богу, уже встал на ноги, когда уже представилась возможность открыть собственный ювелирный магазин в таком городе, как Варшава, — второй Париж! — и не где-нибудь на вонючей окраине, а на углу главнейших улиц Новы Свят и Маршалковской, когда наконец-то деловой мир начал принимать меня за солидного человека, начал доверять крупные суммы, а я продолжал понемногу копить и, как нищий, во всем себе отказывал, вот тогда нежданно-негаданно на мою голову обрушился Адольф Гитлер… В один миг, вы слышите?

— Знаем…

— А что, думаете, мы́ не испытали такое? — отвечали люди, окружившие толстяка.

— Так вот! В одно мгновение все, годами собранное, накопленное по ниточке, по крупинке построенное, вдруг лопается как мыльный пузырь! На все ведь «божья воля», и тебе говорят, как сейчас этот вот набожный молодой человек, что «благоверный еврей должен все воспринимать терпеливо». И ты воспринимаешь! Терпишь… А что остается делать? Какой у тебя еще выход, я вас спрашиваю? И вскоре уже радуешься, что успел хотя бы унести свои больные ревматизмом ноги… Ты в самом деле счастливый человек, если удалось прихватить с собой заработанные горбом золотые часы! Я уже не говорю, какой они пробы, какой фирмы и какие у них на крышках алмазы… А какая при них была цепь! Не цепочка, как может кто-нибудь нечаянно подумать, а именно цепь! Золотая и тяжелая, с такими бриллиантами, которым просто нет цены! Вы слышите, что я говорю? Стал бы я вкладывать свое состояние в какое-нибудь там дерьмо!.. И вот ты спокойно едешь себе на пароходе. «Трансатлантик»! Лучше бы его не знать…

— Тот самый? — спросил кто-то. — Неужели?

— Тот самый. И пожалуйста, без «неужели»… — тяжело вздохнул толстяк и, понизив тон, добавил: — Да. Но об этом теперь: ша!

Среди людей, слушавших ювелира, прокатилась волна возбужденного шепота. Раздались голоса:

— Тише!

— Не мешайте!

— Дайте человеку говорить!

— Так это же очень интересно-о! Оттуда — и живой?!

— Живой? Интересно?! — в тон переспросил ювелир. — Так «интересно», что не приведи господь кому-либо и когда-либо испытать подобное… И уж если что интересно, так это как раз то, что едешь себе тихо, спокойно, солидно и, главное, законно, не как контрабандист или фанфаронщик какой-нибудь с завихрениями в голове, а со всякими шифс-картами, талонами, купонами, с паспортом, с визой и всем, что должно быть в кармане порядочного человека. И тут вдруг появляются уже не «прелестные» молодцы Адольфа Гитлера, чтоб их хватила кондрашка, и даже не твои конкуренты — они тоже неплохо умели выпускать кишки, — а самые близкие, самые родные по крови люди и среди бела дня, среди синего моря и ясного неба сдирают с тебя те самые золотые часы с алмазами и ту самую золотую цепь с бриллиантами!.. Так как, нравится вам это?

Со всех сторон послышались восклицания:

— Что значит «сдирают»?

— Просто так? Ни с того ни с сего?

— Свои? Неужели?

— Неужели сюда, неужели туда, — раздраженно ответил толстяк, — а содрали, не сказав даже «будьте здоровы»! Содрали, как с овцы шкуру, вместе с мясом… Вот, полюбуйтесь! — И он обошел круг слушателей, потрясая оторванным куском лацкана, свисавшим с отворота пиджака.

— Вэй-эй! — воскликнул кто-то. — Похоже, что это таки так!

— И конечно, опять терпишь! — продолжал ювелир. — А какой, скажите на милость, выход? Ты ведь благоверный человек и обязан покорно воспринимать «божью волю»… Но если ты все же надеешься, что на этом мытарства окончены, то ты такой же идиот, каким был в Варшаве, когда имел богатейший, битком набитый товаром магазин и во всем себе отказывал… Выясняется, что тебе еще суждено, как благоверному и терпеливому еврею, чудом быть спасенным от того, чтобы не уйти на дно моря! Это тоже, должен вам сказать, удовольствие не из великих… Однако вы же можете спросить, где и как все это случилось? Так я не открою вам большого секрета, если скажу, что было это не в открытом море, не в бурю или шторм, а почти у самого берега, в тихую и ясную погоду!.. Вы понимаете, что это значит?

Ювелир перевел дыхание, оглядел застывших в изумлении людей и с еще большим жаром продолжал:

— И все это — когда ты уже проплыл целое море, где качало и тошнило, воняло и коптило, где рекой лились слезы и даже кровь, а кругом стоял стон и ужас! Казалось бы, хватит! Так нет. Надо, чтобы еще и стреляло… А как стреляло, люди благоверные! В тысячу раз хуже, чем на самой настоящей войне… Я видел, что творилось в Польше. Но там хоть ты был на суше, мог как-то выкрутиться, если у тебя работали мозги, мог что-нибудь кричать… На худой конец, мог куда-то бежать — на то у тебя имеются ноги. А тут что? Бездонное море и бескрайнее небо. Можешь сколько угодно кричать, даже вопить «ацилу»![32] Можешь сколько сил есть бежать, но все равно останешься на месте, и никому нет дела до тебя…

Люди сочувствовали толстяку, переглядывались, иногда шептались, но тишина быстро восстанавливалась, как только он снова начинал говорить.

— Однако и это, оказывается, еще не самое страшное. Тебя поджидает взрыв… И пароход тонет. С людьми, конечно! В живых, между прочим, там никто не остался… Прелестно, нет? И как получилось, как случилось, что ты в конечном счете опять уцелел, сейчас не будем выяснять… Это долгая история, да и ни к чему… Однако скажу: заварилась каша. Чтоб она уже застряла в глотке у тех, кто ее задумал заварить!.. Да-да! Спасители нации!.. Такие спасители, что не знаешь, кого больше проклинать: их или гитлеровцев… Дожили!

— Вэ-эй-ей-ей! — с ужасом воскликнул кто-то в кругу. — С ума же можно сойти!

— А вы думаете нет?! И сходили-таки с ума!.. Но ни к чему сейчас об этом… Как бы то ни было, а ты уже снова рад, что успел унести ноги, дай бог им здоровья! Не первый раз выручают… И вот тут-то, слышите, люди? — воскликнул он неожиданно и притопнул ногой. — Именно тут, где повсюду, можно сказать, текут молочные реки в кисельных берегах, где земля от края до края медом пропитана, где небо днем и ночью ниспосылает людям манну, тебя хватают, да так, будто ты кого-то обворовал, и впихивают в автомобиль, в котором впору возить скот, чтоб он уже горел в огне вместе с шофером, как он хорошо возит людей!.. А куда? Зачем? Для чего? Никто ничего не знает! Опять как на пароходе: едешь ни живой ни мертвый… Наконец-то среди ночи куда-то, слава богу, приехали. Темно так, будто в глаза чернила налили. И вдруг в лицо тебе ударяет такой луч света, что можно ослепнуть! От неожиданности ты уже думаешь, что либо земля треснула и черт выскочил из бездны, либо небо раскололось и сам великий Моисей снизошел к людям! Ты уже не шевелишься, не дышишь и никого не видишь. Перед тобой луч света… и больше ничего! Но зато ты слышишь голос… А какой это голос! Пс-с-с-с, люди-и! Заслушаешься… Сладкий, мягкий, нараспев, как кантор в синагоге на празднике кущей, он сообщает, что ты, хавэр, уже находишься в раю… О, поздравляю, говоришь ты себе, наконец-то всевышний образумился и сделал тебя счастливым!.. А голос все еще продолжает вещать, убеждая, что о всех твоих бедах и муках, переживаниях и страданиях ты уже можешь больше не вспоминать, так как всевышнему и еще кое-кому из «спасителей нации» обо всем известно… Правда, тебе от этого пока ничуть не легче, но сказать нельзя, и ты молчишь как рыба… На тебя направлен луч света, а голос сообщает, что отныне ты обязан безропотно выполнять «обеты твоих благочестивых предков»… Что ж думаешь ты, безропотно так безропотно… Повиноваться тебе не привыкать. Но и этого, оказывается, мало. Самое замечательное из того, что изрек голос человека-невидимки; это утверждение, будто золото — вовсе не содранные с тебя часы со знаменитой цепью, а всего-навсего молчание!.. Вот так, благоверные евреи, молчание — золото, а часы и цепь — пустяк… Так как? Нравятся вам такие вот штучки?!