— Уши мои слышали, что у лючей товар добрый: котел, чайник, чай густой, камни сладкие, мука белая для лепешек.

— Глупая утка! — рявкнул Панака. — У тебя голова, как хвост у оленя, — во все стороны дрыгает. Не слушайте ее… Куда кочевать будем? Где спасемся от беды?

— Худая пора.

— Худая, — согласился Панака. — Сейчас кочевать тяжело, надо ждать, когда вода в реках на место станет.

До самой ночи думали и решили кочевать вместе с Саранчо: так и беду легче встречать. До стойбища Саранчо недалеко — ходу не больше трех дней.

Лючи

Русские купцы приехали неожиданно. Эвенк Андогирского рода показал им путь, посоветовал с делами торопиться, а то начнется мокрая осенняя пора, и из тайги тогда не выйти. На последней остановке эвенк взял трех оленей и скрылся: боялся, что расправа его родичей будет самая суровая.

Русский купец очутился в тайге без проводника и не знал, куда ехать, где искать путь.

Широкоплечий, в эвенкийской парке, купец Кузьма Войлошников горячился:

— Вот, черт, завел! Сбежал, но хоть товар не уворовал, и то ладно!

— Они не вороваты. Свое возьмут, а чужое, хоть под ногами пусть валяется, не подымут, — ответил ему сумрачно приказчик Тимошка.

Тимошка — большой пройдоха и хитрец. Он хорошо знал путь, о котором долго расспрашивал эвенка, не пожалев дать в подарок горсть табаку.

— Тимошка, как быть: неужто пропадать нам и добру нашему? — спросил Кузьма Войлошников.

Тимошка скорчил печальную рожу, тяжело вздохнул, помолчал и обиженно заговорил:

— Говорил ить я тебе: обобрал бы ты ближайших тунгусишек — и ладно. Дык нет!

— Что старым попрекаешь, глаза колешь? Без тебя тошно… — перебил его хозяин. — Товару-то много. Нам бы тунгусишек найти — обратно выведут.

— Не вывели бы так, как привели, — ответил Тимошка. — Тогда все твое добро прахом пойдет, и мы от смерти лютой не спасем животов своих… Ох, горе! Ох, погибель!..

Опечалился купец, горько пожалел, что зашел в тайгу так далеко.

Тимошка решил: пора действовать.

— Жизнью рискнуть могу. Каково отблагодарение будет за труд тяжкий и опасный?

— За платой не постою, аль купца Войлошникова, Тимофей Иванович, не знаешь!

«Ага, завеличал!» — подумал Тимошка.

— Пополам, может, разделим то, что добудем, — прошептал он и сам испугался своих слов.

— Ты что, в уме? Да ведь это грабеж! — взревел в бешенстве купец, но тут же одумался, ласково добавил: — Ай-яй-яй… какие штучки надумал, Тимофей Иванович! При такой-то беде да еще и шуточки-прибауточки.

Тимошка и сам понял, что сказал неладное, запросил много.

— Сколько же? — тревожно спросил Тимошка, и глаза его забегали, как у голодной кошки.

— Сотню хвостов беличьих да два лисьих.

— Три сотни!

— Побойся бога, ненасытный грабежник! Три сотни — и тяжко и разорительно.

— Прибавь!

— Две сотни беличьих да три лисьих! — махнул рукой Войлошников.

На этом и порешили. Тимошка пошел искать оленей. Нашел быстро, привязал к лиственнице, вьючить не стал.

— Жди тут, — сказал он хозяину.

Купец забеспокоился:

— Одному-то боязно.

— Я быстрехонько, живой ногой тропу сыщу.

Тимошка отошел недалеко, поднялся на гору и своим глазам не верит: «Батюшки, да ведь мы рядом с тунгусишками! Вот они, чумы-то их: один, два, три, четыре, пять… Нет, больше, лесина закрывает!» От радости Тимошка снял шапку и размашисто перекрестился. В голове мелькнуло: «Надо вести купца низом, вон по за ту гору, чтоб дальше ему казалось. А то, черт, передумает и не даст белок: мы, скажет, тут рядом были».

Тимошка, чтоб оттянуть время, лег на землю. И полились сладкие думы, одна другой краше:

«Вот она, жизнь наша! Но разве Тимошка — воробей? Ого! Да Тимошка выше сокола может взвиться. Да, да! Купец-то завеличал Тимошку. Мол, так и так, Тимофей Иванович. Вот оно! Тимошкина голова-то не для сора кузов, она у него для ума большого вместилище».

Мечты Тимошки прервал дрожащий голос:

— Ти-и-мо-ошка!..

«Вот голосит, как баран подрезанный! Не спугнул бы тунгусишек…»

Тимошка прибежал, запыхавшись.

— Ну как? — допытывался купец.

— Обожди! — махнул рукой Тимошка. — Без малого верст десять отмахал, упарился — сил нет, ноги дрожат.

— Умаялся… — пожалел от души хозяин своего старательного слугу.

— Дорогу найду! — торопливо бросил Тимошка.

— Найдешь?

— Найду!

Тимошка быстро навьючил оленей, и караван медленно потянулся по тайге. Долго он водил караван. Кузьма Войлошников с тревогой спрашивал:

— Скоро ли?

Поднялись на крутой пригорок, и внезапно, как из-под земли, выросли чумы. Собаки бросились с диким лаем. Мужчины выбежали из чума, затревожились, забегали. Ветвистые рога оленей вынырнули из-за пригорка. Тимошка первый подошел к чуму. Он хотя и плохо, но умел говорить по-эвенкийски:

— Здравствуй, друг.

— Гостем будешь, — ответил Саранчо.

Развьючили оленей, расположились в чуме Саранчо.

На другой день торг начали не торопясь.

Купец вынул из мешка красный с желтыми цветами платок и стал потрясать им перед глазами удивленных женщин.

Черноглазая Агада, дочь Саранчо, прятала лицо и боязливо поглядывала сквозь пальцы.

— Бери, бери! — настаивал купец.

Но Агада, взглянув на огромную рыжую бороду, испуганно вскрикнула и убежала в чум к матери.

За Агадой убежали и все остальные женщины.

«Без женщин чего наторгуешь?» — сдвинул брови купец.

На следующий день с большим трудом Тимошке удалось заманить в свой чум жителей стойбища. Тимошка старательно хвалил товар, хвалил до хрипоты. На белых шкурах лежал товар: мука, пряники, цветные ленты, блестящие иконки, красные, как огонь, платки; рядом лежали ножи, чашки и многое другое.

Купец пересыпал бисер. Бисер лился разноцветной струйкой, падал золотыми, красными, белыми, синими крупинками, искрился живыми звездочками.

Женщины восхищались, и губы их невольно шептали слова одобрения. Но руки никто не протянул.

Купец от досады не находил места. Торг опять не удался.

Тимошка варил чай. Он вытащил из мешка большой медный чайник и, наполнив его водой, повесил над огнем вместо котла. С чайника не сводили глаз, а когда из носа его потекла ровная струйка прямо в чашку, не утерпела жена Саранчо и шепнула жене Панаки:

— Из такого рук не обожжешь.

Обе одобрительно кивнули головами. Чалык и Агада несколько раз подходили к чуму, смотрели в дырки, но войти боялись.

К вечеру из чума, где жили лючи, ушли все, лишь старая Чагада не спала всю ночь — она выполняла наказ купца: жарко топила чум, подкладывала в огонь сухих сучьев, чтоб меньше было едкого дыма.

Чагада слышала, как лючи всю ночь шептались, и только когда солнце начало вставать, они уснули. Страшно Чагаде, но она подумала: «Ноги старого отходили по земле, старому и смерть в радость», — и перестала бояться.

Саранчо и Панака сидели в дальнем чуме и, зажав головы, твердили одно и то же: «Как быть? От лючей добра не увидеть. Однако, товар везли лючи шибко далеко, не повезут же они его обратно. Раньше белок, соболей, лисиц они отдавали князю своего рода Чемулану; он давал им табак, чай и муку. Что скажет князь, если узнает, что лючи его опередили?»

— Хо, беда будет! — встрепенулся Саранчо. — Война будет!

— Не откочевать ли нам, пока злые лючи спят? — сказал Панака.

Вскочил Саранчо, выпрямился:

— Зачем кочевать! Лук мой крепок!

И сузились глаза Саранчо, нависли брови, налилась шея кровью. Страшен был гордый охотник.

Панака испугался:

— Лючей убьем, а куда добро их денем? Чужое добро в свой чум не возьмешь, под дождем не бросишь!

Саранчо задумался. И для него это был самый трудный вопрос.

— Чумы надо разбирать, скорее кочевать надо, — настаивал Панака. — От лючей добра не жди! Придут за ними много лючей, больше, чем комаров в мокрое время. Огненными палками бить будут. Не останется на земле Катагирского рода.