Сбросив шинель, Максимов зашагал по каюте. Он силился убедить себя в том, что сейчас у него нет права ворошить прошлое. Служба службой, а дружба уже растоптана. Осталась служба, и надо нести ее как подобает.

Стук в дверь заставил Максимова подтянуться и принять обычный деловой вид.

В каюту нерешительно вошел Зайцев. Он был в своем щегольском плащ-пальто и фуражке с целлофановым верхом, из-под которой кокетливо выглядывал рыжий чуб.

- Капитан третьего ранга Зайцев прибыл для дальнейшего прохождения службы, - доложил он, держа руку под козырек.

Лицо с рыжими, сдвинутыми у переносицы бровями выражало чувство собственного достоинства: «Вот видишь, ты не хотел разговаривать со мной, а начальство приказывает служить вместе - и, будь любезен, выполняй».

- Раздевайся, - Максимов указал глазами на вешалку.

Зайцев снял пальто, присел к столу, помедлил, не зная, как обращаться - на «ты» или на «вы».

- Пришел я в отдел кадров, меня спрашивают: «Хотите к Максимову на тральцы?» Я сказал: «Не возражаю». А вышел с назначением - червячок внутри точит. Вспомнил, как встретились в убежище, и думаю: «Пожалуй, опрометчиво поступил».

- Все от тебя зависит, - холодно сказал Максимов. - Если решил добросовестно служить, хорошо воевать, то какие могут быть опасения?

- Время покажет… - многозначительно заметил Зайцев и замялся. - Где семья, что с Анной?

Максимов отвернулся, посмотрел в иллюминатор.

- В начале войны в Харьков подались. Застряли у немцев. Где теперь - не знаю. - Он сжался, как будто от боли, и, не сразу придя в себя, спросил: - Ну а твоя жена где? Как Лидочка?

- Не спрашивай. Один как перст.

- Печально, - заметил Максимов. - Ну да ладно, это все в прошлом, давай о деле. Скажи, приходилось тебе когда-нибудь командовать кораблем?

Зайцев оживился:

- Перед Америкой три года на тральщике помощником трубил.

- Ну что же, в таком случае завтра принимай двести пятый. Служба нелегкая. Больше нас никто не плавает. Ходим в дозоры, высаживаем десанты, несем конвойную службу, - бесстрастным голосом перечислял Максимов, стараясь больше смотреть на карту. - Вон куда забираемся. До самого острова Медвежий. Конвои союзников встречаем и порожние транспорты обратно конвоируем…

Зайцев тоже смотрел на карту.

«Удивить решил, - неприязненно думал он. - Далеко ли до Медвежьего? Вот прошел бы, как я, с конвоем из Америки! Ему такое даже не снилось».

Но из деликатности спросил, делая ударение на «ты»:

- Так ты на тральщиках начинал войну?

- Нет, начинал на суше командиром батальона.

Зайцев усмехнулся:

- Ты же тактики сухопутной не знаешь!

- В этой обстановке ни с чем не считались, немец был в восемнадцати километрах от Мурманска. Наспех собрали батальон добровольцев и с марша в бой бросили. Немцев отбили. Ну и наших много полегло.

- Матросы, известное дело, народ отчаянный.

- Там были не одни матросы. Рабочие мурманских заводов, коммунисты, комсомольцы и даже уголовники из исправительно-трудовых лагерей. С финскими ножами в атаку шли.

Зайцев удивленно посмотрел на Максимова:

- Не понимаю, как вы решились, ведь все-таки они заключенные?

- Мы с ними обращались как с советскими людьми, и они в этой обстановке не могли оказаться подонками. Ни один из них не дезертировал, не продался немцам. Тех, что остались живы, потом в разведроту свели, и они до сих пор на Рыбачьем воюют. Много силы в нашем народе, и даже там, где мы не догадываемся.

- Верно! Только нас вокруг пальца обвели.

Максимов насторожился:

- Кто обвел?

- Немцы, конечно…

Максимов согласился:

- Да, внезапность сыграла свою подлую роль.

Зайцев прищурился:

- Откуда тебе приснилась внезапность? Запомни, разговор между нами. - Он оглянулся. - Никакой внезапности не было и в помине. Просто Гитлер нас околпачил.

- Ты откуда это знаешь?

- Из самых надежных источников. В Америке служил с нашим бывшим помощником военно-морского атташе в Германии. Рассказывал такое, что у меня волосы

. дыбом поднимались. Они еще весной сорок первого года сообщали в Москву: дескать, к нашей границе подтягиваются немецкие войска, и даже примерно называли дату вторжения. А им знаешь что отвечали? «Не поддавайтесь на провокацию!» Дурость, а не внезапность! - сердито проговорил Зайцев и принялся набивать трубку.

- Сейчас у нас нет времени на пересуды. Кончится война, тогда разберемся.

Зайцев деланно рассмеялся:

- Брось, кто будет разбираться? Победителей не судят! - И посмотрел на часы. - Пойду, пожалуй. Я неплохо устроился в общежитии.

- Зачем в общежитие? Можешь остаться у нас. Отдохнешь, а утром переселишься к себе на корабль.

Максимов позвонил на вахту и приказал приготовить свободную каюту.

Он почувствовал облегчение, когда за Зайцевым захлопнулась дверь.

Зайцев долго не мог уснуть. Как только он закрывал глаза, ему чудилось, что налетает волна и под ее напором корпус корабля скрипит, скрежещет. Он открывал глаза. При свете настольной лампы отчетливо виднелись предметы: чернильный прибор, коленкоровые корешки книг. Он пытался прочесть названия: «Лоция Баренцева моря». «Навигационные приборы». «Чехов».

Буквы прыгали. Постепенно качка успокаивалась, и тогда буквы выстраивались в ряд: «Избранные произведения».

Он просыпался и никак не мог привыкнуть к тому, что очутился один в незнакомой каюте, погруженной в полумрак и тишину. Смыкал глаза и невольно думал о Максимове. Служба с ним ничего хорошего не сулит. Видать, хлебнул горя немало. Есть, конечно, в этом его, Зайцева, вина, но то была лишь капля в море. Не он, так другой написал бы для Кормушенко все, что тот требовал. Да черт с ним, с Максимовым! Что он, друг или брат, чтоб из-за него казниться?

Зайцева беспокоило не только и не столько то, как сложатся его отношения с Максимовым, сколько волновал вопрос, справится ли он на новом посту. Пока служил помощником на Дальнем Востоке, а потом в Америке, ему все время казалось, что ценные качества умирали в нем.

Он повернулся лицом к переборке, закрыл глаза и уткнулся в подушку. В его усталом мозгу промелькнули обрывки каких-то воспоминаний: вход в шлюз Панамского канала, кок, подбрасывающий в воздух белую шапочку, крики «ура» и командующий третьей подводной эскадрой, высокий улыбающийся американец, с бокалом в руке: «За его величество Сталина!» Все оживились, зашумели и потянулись с бокалами к Зайцеву.

И еще вспомнился ему высокий улыбающийся американец там же, на приеме, непрерывно пускавший под потолок ровные колечки дыма. Он был капитаном без парохода, в шутку называл себя «вдовцом» и охотно рассказывал всем историю, приключившуюся с ним в Атлантике, когда немецкая бомба попала в судно. Тогда он распорядился спустить шлюпки и приказал команде оставить горящий пароход. «Вы, наверное, могли потушить пожар и спасти судно?» - поинтересовался Зайцев. Капитан рассмеялся: «Пароходная компания получит страховку, а мне ни холодно ни жарко. Зачем рисковать? За это денег не платят».

Зайцев почувствовал, что он уже больше не заснет. Поднялся, подошел к умывальнику и, отвинтив до предела кран, подставил голову под холодную струю.

* * *

На следующее утро Зайцев поднимался на свой корабль. Первым, кого он увидел, был капитан-лейтенант Трофимов, с которым встречался еще до войны. По-прежнему молодцеватый, подтянутый, пахнущий одеколоном. Время отложило свой след: лицо было помятым, и складки залегли в уголках рта. Разве только усы бурно разрослись и закручивались на концах лихо, по-чапаевски.

Зайцев был приятно удивлен, но сдержанно ответил на приветствие, не желая показать окружающим, будто они давние знакомые.

Трофимов по всем правилам отдал рапорт и тут же радостно улыбнулся.

Когда они остались вдвоем, Зайцев сказал: