— Где вы там пропадаете? — раздался в трубкё резкий голос Елина. — На мельнице, говорите? Живо сюда! Разве не видите, что творится?

А происходило вот что.

Старший лейтенант Григорий Брык, командир минометной роты, охранявшей стык двух полков — сорок второго и соседнего тридцать четвертого, — вышел ночью из землянки. Стояла какая-то подозрительная непривычная тишина. Он стал прислушиваться, и вдруг ему послышалось, что откуда-то доносится приглушенная чужая речь. Он кинулся в землянку, взялся за телефон, но никто не отвечал: ни батальоны, ни полки — ни свой, ни соседний. Отправив к Елину посыльного, Брык отрядил людей проверять посты. И тут все выяснилось: гитлеровцы просочились в том самом месте, где Смирнов был каких-нибудь четверть часа назад. Они бесшумно перерезали телефонные провода, сняли наше боевое охранение, вышли к самой воде и, притаившись чуть ли не рядом со штольней Елина, стали поджидать свою основную группу.

Но Брык их обнаружил и открыл огонь из своих минометов. Эту-то стрельбу и слышал Смирнов.

Между тем положение, создавшееся в ту ночь на участке Тринадцатой гвардейской дивизии, было даже сложней, чем мог предположить Елин. Примерно километром южнее прорвалась к берегу еще одна вражеская группа. Она устремилась вдоль Волги на север, навстречу первой. Противник намеревался образовать кольцо. А пока что два полка — сорок второй и его сосед слева, тридцать девятый — оказались отрезанными от штаба дивизии…

Смирнов застал в штольне майора Долгова, исполнявшего обязанности командира тридцать девятого. Теперь, в тяжелую минуту Елин, как старший по званию, принял на себя командование обоими полками.

— Собирайте всех, кто есть, для контратаки, — приказал Елин начштаба полка капитану Федору Филимоновичу Цвигуну.

Легко сказать «собирайте всех…» А сколько их всех-то? Несколько штабных офицеров, писаря и телефонисты, два-три офицера из резерва, пяток случайно оказавшихся тут связных из батальонов и рот Да еще несколько лосевских разведчиков, отдыхающих в своем блиндаже рядом со штольней. В общем, человек двадцать.

Но раздумывать не приходится. Стрельба слышится все ближе.

И горстка штабных ринулась в контратаку.

В штольне остались только трое: Елин, телефонист и радист.

Между тем командир дивизии генерал Родимцев уже принял быстрые меры, чтобы нанести удар по вклинившимся в расположение дивизии вражеским группам.

Люди хорошо знали местность, знали систему своей обороны, и это позволило гвардейцам действовать уверенно и решительно. Враг не выдержал натиска и начал отходить.

К тому же помогла… артиллерия противника! Его пушки били по своим же. Гитлеровцы уходили в беспорядке, бросая убитых и раненых. В этом ночном бою они потеряли свыше пятисот человек и много оружия.

Это был один из тех боев, когда гвардейцы Родимцева проявили выдержку, стойкость и боевое мастерство.

Дни шли. Дом Павлова, связанный многочисленными нитями со всей обороной полка и дивизии, продолжал стоять неприступной крепостью на площади Девятого января.

Внутри этой крепости бурлила напряженная боевая жизнь. Каждый день, каждый час был насыщен героическими делами.

Однажды звонит командир роты Наумов:

— Ну, сержант, пришел черед для вашей пушки. Сам приду и гостей приведу.

Пушка, которую Павлов разглядел на ничейной земле, стояла тут, видимо, уже давно. Она застряла, примерно, на полпути между военторгом и важным опорным пунктом сорок второго полка, носившим название Дом Заболотного.

Среди развалин этого дома и в его подвалах устроили секреты — огневые точки для станкового пулемета, для миномета-«бобика», для пары противотанковых ружей и двух ручных пулеметов. Все это хорошо помогало защищать Дом Павлова с юга — а ведь с этой стороны, после того как гитлеровцам все же удалось занять дом военторга, расстояние до противника не превышало и сорока пяти метров!

Когда фашисты обосновались в военторге, значение Дома Заболотного особенно возросло. Бывало, в пылу боя люди, оборонявшие эти руины, пренебрегая опасностью, покидали подвал и взбирались на шаткие, малонадежные, но пока не рухнувшие стены верхних этажей. Здесь позиции были более удобны, чтоб отбиваться от наседающего врага.

И вот теперь, на виду у гитлеровцев, предстояло незаметно утащить неизвестно как попавшую сюда пушку.

План был такой. Из Дома Павлова выступит группа захвата, а Заболотный со своими людьми поддержит огнем.

Глухой ночью взялись за дело. Дождливая погода благоприятствовала. Саперы проделали в минном поле проходы, и Якименко в качестве проводника повел за собой шестерых артиллеристов. Он прекрасно знает местность.

К пушке подползли благополучно. Сильный огонь из Дома Заболотного, видно, отвлек внимание противника. И вот уже с трудом закрепили трос и с еще большими усилиями сдвинули с места вросшее в землю орудие. Несмотря на частые вспышки осветительных ракет, противник ничего не заметил.

Дождь не стихал. Ухватившись за стальной трос, семь человек медленно ползли по разжижженной земле.

Оставались считанные метры, и все шло хорошо, если б не проклятая воронка. Орудие застряло, и тросом его не вытащить.

— Айда на руках! — шепотом скомандовал возглавлявший группу старшина.

Бойцы проворно бросились в воронку. Но как только пушка перевалила через край воронки, раздался взрыв. Мина! Проход ли оказался недостаточно широким, или сбились с пути в темноте — кто знает!

Двое погибли, двое ранены.

Якименко, весь промокший и вымазанный в грязи, появился в Доме Павлова с печальной вестью. Следом несли раненых товарищей.

Кроме телефониста, Якименко никого в подвале не застал. Так нелепо взорвавшаяся мина демаскировала вытаскивавших пушку, фашисты начали очередной «концерт», и теперь все на огневых точках. Там и Наумов, который привел в дом артиллеристов, и политрук Авагимов, оставшийся тут с вечера, и саперы, и даже санинструктор Чижик — комроты предусмотрительно взял ее с собой, когда снаряжал экспедицию за пушкой.

— Беги шукай Марусю, — напустился Якименко на телефониста. — Беда с тем Чижиком, всегда десь летае…

Обвинение, которое Якименко бросил сгоряча, было явно несправедливо. Если Марусе Ульяновой случалось бывать в Доме Павлова, когда там начиналась заваруха, она не сидела сложа руки в укромном местечке, дожидаясь, пока позовут санинструктора. Ее рыжеватый хохолок мелькал то у одной, то у другой огневой точки. Маруся была у всех на виду, и каждый был уверен, что, когда понадобится, Чижик обязательно окажется рядом.

Едва успели принести раненых, и вот девушка уже хлопочет возле них со своей санитарной сумкой. Тем временем Якименко поспешил на третий этаж, туда, где друзья-бронебойщики недавно оборудовали свою новую огневую позицию.

— Рамазан… Бухарович… Живый? — тревожно окликнул Якименко, вползая в темную комнату.

В минуты сильного возбуждения Якименко изменял своему правилу и вместо подчеркнуто официального обращения «товарищ гвардии сержант» довольствовался кратким «Рамазан» или сокращенным от «Зулбухарович» отчеством. Теперь же он был в крайней тревоге за друга…

Осколки мин залетали сюда через оконные проемы, и пули, посвистывая, шлепались в стены. На полу, у амбразуры, выдолбленной в углу большой комнаты, загроможденной сдвинутыми шкафами, диваном и прочей мебелью, лежал, широко раскинув ноги, Рамазанов. Впившись в темноту, он посылал пулю за пулей туда, где появлялась огненная вспышка пулемета.

— Жив, Григорий, жив! — радостно отозвался Рамазанов, услышав долгожданный голос. — Только бандюгу того никак не зацеплю…

Якименко пополз и, как был в промокшей шинели, улегся рядом и взялся за ружье.

— Ось я його зараз достану, — зло процедил он сквозь зубы и послал во мглу ночи очередной патрон. Хотя ничего не было видно, Якименко все же был уверен, что вражеского пулеметчика он сразил…

Бой продолжался. Встревоженный противник опасался вылазки и теперь вел сильный огонь. Наши, разумеется, не оставались в долгу.