В другой раз, когда ходили за водой, ранило Леньку. Ему прострелили бедро. Теперь среди ребят уже двое благодаря своим ранам, имели превосходство над Тимошей…

Опасность не останавливала. Вода нужна, и приходилось рисковать. Случалось, где-нибудь у самой реки или у водоема часовой окликал людей в гражданском платье:

— Кто идет?!

Ему гордо отвечали:

— Мы из Дома Павлова!

Это звучало, как пароль.

За Волгой появляется светлая полоска, и фронтовая ночь, словно рачительная хозяйка, начинает припрятывать свое огненное убранство. Одну за другой она гасит звезды, нет больше в небе осветительных ракет, и с каждой минутой след трассирующих пуль теряет красочный блеск. И даже всесильные пушки вынуждены считаться с волей уходящей хозяйки-ночи: с каждым артиллерийским залпом огненные сполохи бледнеют, и вот уже орудия дают о себе знать лишь одними громовыми раскатами.

Занимается новый день. Сегодня, как вчера, как все эти недели, внимание всего мира по-прежнему будет приковано к узенькой полоске земли на берегу Волги. И впереди не одно еще такое утро. Впереди еще долгие месяцы до того морозного февральского дня, когда в Сталинграде последний гитлеровец сложит свое оружие к ногам победителей.

Новый тяжелый день встает и над штольней в прибрежной круче. Он встает и над изрешеченными стенами разрушенной мельницы, над развалинами тюрьмы, над двумя сталинградскими домами, которые вклинились в расположение противника, захватившего площадь Девятого января.

Новый боевой день встает над пятачком, где расстояния до противника измеряются сотней, а то и десятками метров, где вгрызлись в землю, вцепились в каменные развалины гвардейцы сорок второго обескровленного и обессиленного, но несломленного полка.

Под прибрежную кручу, где разместился штаб полка, новый день вошел незамеченным, как незамеченной пролетела напряженная ночь. Всю ночь попискивали зуммеры, часовой то и дело вызывал кого-нибудь, а весь этот шум перекрывал охрипший голос оперативного дежурного, который передавал срочные распоряжения, запрашивал в батальонах сведения и сам докладывал обстановку в штаб дивизии.

Двадцатиметровая штольня, в которой находился командир полка и его штаб, имела в ширину метра два и немногим больше в вышину. У самого входа — радиостанция, а дальше, вдоль стен — столики начальника штаба и начальников служб. Тут же — узенькие двухэтажные нары: впрочем, они большей частью пустовали. Мрак рассеивали фронтовые светильники — (приплюснутые гильзы, заправленные широким фитилем из обыкновенной солдатской портянки. Керосиновые коптилки сильно чадили, а поскольку свежий воздух проникал сюда через единственную входную дверь, дышать в штольне было трудно.

Ни Елин, ни комиссар Кокушкин, ни штабисты всю ночь не сомкнули глаз.

Ночь — это время, когда удается с меньшими потерями перевезти через Волгу то, без чего в бою не продержаться и часу. Именно ночью полк получает мины, снаряды, патроны, хлеб, бинты, газеты, махорку.

Ночь — время, когда с меньшим риском можно переправить на «тихий» берег тех, кто уже пролил свою кровь и чьи раны будут теперь лечить в тыловых госпиталях.

Но тьма ночная покровительствует и врагу. Так что ночью удваивай, утраивай бдительность.

Теперь, когда передний край обороны Тринадцатой гвардейской дивизии определился и бои развернулись за отдельные опорные пункты, обстановка на участке сорок второго полка еще больше накалилась.

Противник непрерывно атаковал. В постоянной готовности отражать атаки находились теперь все специальные подразделения полка. И саперы, и разведчики, и химики, и комендантский взвод — все имели теперь свои секторы обороны.

В районе Дома Павлова фашисты ограничивались минометным и пулеметным обстрелом. Артиллерию против этого дома они могли применять с трудом. Того и гляди — попадешь в своих же. А выкатить пушку для стрельбы прямой наводкой не позволял огонь из дома. Зато мин и патронов противник не жалел. Но все же атак пока не было и это уже затишье…

Причина такого затишья выяснилась потом, когда разгромили врага и захватили личную карту командующего всеми вражескими войсками в Сталинграде генерал-фельдмаршала фон Паулюса. Зеленое четырехэтажное здание на площади Девятого января значилось на ней как крепость. Разумеется, на той, паулюсовской карте но говорилось, что это Дом Павлова, но зато имелась пометка, что, по данным разведки, здесь укрепился батальон советских войск…

Ну, а раз так, то гитлеровцы стали всячески мешать гарнизону дома налаживать связь со своим тылом.

В одну из ночей — вскоре после прихода в дом подкрепления — минометный огонь был особенно сильный. В Доме Павлова ждали, что вот-вот последует атака. К утру огонь затих, но атаки все нет. Зато метрах в ста от дома выросла баррикада. Оказывается, не зря противник тратил мины. Под прикрытием огня он натаскал сюда железный лом, мебель, бревна, доски. Внутри этой баррикады гитлеровцы устроили огневые точки и теперь уже смогли держать всю местность вокруг дома под своим прицельным огнем.

Начался поединок. Несколько удачных зажигательных патронов, посланных бронебойщиками Андрея Сабгайды, вызвали в этом сооружении пожар. Стояла сухая погода, ветерок раздул огонь, и вскоре пламя охватило всю баррикаду. Тушить, разумеется, не пришлось — пулемет Воронова щедро посылал туда свои очереди.

Следующей ночью минометный налет снова хлестал по дому несколько часов подряд. Что-то фашисты затевают на этот раз?

Но гадать не приходится. Надо быть начеку.

И вот новое утро, и наблюдатели из Дома Павлова обнаружили очередной для себя сюрприз. Противник успел за ночь вырыть глубокую траншею. Теперь гитлеровские автоматчики и пулеметчики получили возможность держать под огнем подходы к дому из более надежного укрытия, чем та, сожженная баррикада.

Вечером Елин и Кокушкин собрали своих офицеров. Командир полка обратил внимание на противопожарное состояние Дома Павлова. Уже несколько раз фашисты стреляли зажигательными снарядами. И хотя защитники дома успешно боролись с зажигалками, но все же надо быть готовым ко всему. Беда в том, что в доме мало воды. А случись большому пожару?

Вое это необходимо предусмотреть. И первым делом вынести оборону за пределы дома. Надо соорудить дзоты — деревянно-земляные огневые точки, которые сообщались бы с домом тоннелями.

— Работа эта большая, не на один день, — заключил полковник, — но сделать ее мы обязаны. И тогда тем, кто находится в доме, никакой пожар не будет страшен.

Прямо из штольни Жуков отправился в Дом Павлова исполнять приказ командира полка.

Каждый раз, когда капитан сюда приходил, странная картина представлялась ему… Как будто драмкружок ставит пьесу из времен гражданской войны и приволок на сцену всю мебель, которая была под рукой… За короткое время люди уже успели здесь обжиться, даже создать какое-то подобие комфорта. Такой комфорт в доме, где постоянно рвутся мины, только усиливал это впечатление.

Посреди просторного подвала раздвинуты на всю свою длину два обеденных стола, покрытых разноцветными клеенками. Это — арсенал. На одном краю разложено оружие и боеприпасы, противоположный конец стола отведен под гранаты и бутылки с зажигательной жидкостью. В углу помещения сложено саперное оборудование: кирки, ломы, топоры, пилы, лопаты.

В глубине, у стены — две широкие двухспальные кровати с никелированными шишечками и добротными пружинными матрасами, на которых навалены одеяла и подушки с давно потерявшими свой цвет наволочками. Считалось, что здесь люди отдыхают. Но кровати, как и нары в штольне, большей частью пустовали…

Поближе к входу громоздился огромных размеров письменный стол. И эту часть подвала называли «штаб». С краю стола примостился телефонный аппарат, тот самый, что связывал Дом Павлова с командиром роты. Возле аппарата постоянно дежурил связист — либо широкоплечий Пацеловский, бывший трубач, либо его напарник Файзуллин со своей неизменной толстой тетрадью.