Генерал Еременко поучает бойцов: «Танки немцев нам не страшны. Когда они подойдут - лезь в щель. Подошел близко - бутылку в него, другую. Противотанковые пушки нужно ставить сбоку - у немецких танков бока чувствительней. Мимо меня 60 немецких танков прошло. А мы их расколотили… Бейте танки броневой пулей. Ночью немцы стреляют трассирующими пулями. Они боятся наших ночных действий. Стрельбой они себя раскрывают, обозначают фланги и передний край. Разведчики, идите между трассами пуль. Там противника нет. Хороший разведчик всегда захватит «языка».
Бойцы пьют каждое слово. Вдали - настойчивая речь нашей артиллерии. Потом генерал говорит: «Я до двенадцати лет был пастухом…» Он говорит это бойцам, колхозникам Полтавщины. И в этом - пафос нашей глубоко демократической культуры. Наша армия не каста, это - живой народ, который борется за свою свободу.
Потом генерал обходит передовые позиции.
Наши контратаки продолжаются. Каждый день немцы несут большие потери. И поздно ночью в минуту отдыха - за стаканом чая и папиросой - генерал Еременко говорит мне: «На нашем языке это называется изматывать противника. Мы изматываем не только тело, но и душу немецкой армии. Каждый наш боец знает, за что дерется. Не то у них. Пока шло гладко, они не задумывались. А теперь…»
Ведут партию пленных. У них усталые, давно не бритые лица и пустые, как бы стеклянные глаза.
4 марта 1942 года
Немцы здесь пробыли три месяца. Это самая обыкновенная деревня. О ней не писали ни в сводках Информбюро, ни в газетах. Таких деревень тысячи. Я остановился на ней, потому что в ее судьбе нет ничего исключительного. Так писателя увлекает описание жизни рядового человека.
Село Канцино Лотошинского района Московской области. Отсюда до Москвы полтораста километров. Летом здесь хорошо: речка, пригорки, поля с маками и васильками, лет сок, в нем много стройных берез. Было в Канцине и много веселой белобрысой детворы.
До войны в Канцине было 612 жителей, 81 жилой дом. Средняя школа, в которой 680 детей, - школа обслуживала все окрестные деревушки. Родильный дом, ясли, амбулатория, изба-читальня, библиотека, звуковое кино, ветеринарный пункт, молочный завод, хлебопекарня, мельница, маслобойка, продовольственный магазин, чайная, 4 крупных скотных двора, фермы - молочная, свинарная, птицеводческая.
От школы, от общественных зданий, от родильного дома и даже от ферм остались только трубы. Уходя, немцы все сожгли. Но деревню Канцино нельзя назвать особенно обездоленной. В других деревнях, где побывали немцы, нет и следа жилья. А в Канцине сохранилось 24 жилых дома.
Перед приходом немцев часть крестьян ушла на восток. Увели колхозных лошадей и стадо. Многие семьи остались в Канцине. Люди боялись идти неизвестно куда. Да и немцы бомбили дороги. Может быть, среди старых крестьян было и несколько наивных, которые считали, что немцы «жителей не обижают»?…
Вот что взяли немцы в Канцине у крестьян: картофеля 700 центнеров, зерна 50 центнеров, коров 46 голов, свиней 100 голов, овец 150 голов, кур 600 штук, гусей и уток 200 штук.
Теперь в селе нет ни одной коровы, ни одной курицы.
Немцы пришли 18 октября. Они приказали крестьянам немедленно очистить все дома. Старик Киселев не хотел уходить, жаловался, что на дворе холодно. Немцы сожгли Киселева с женой и сынишкой, говорили: «Теперь согреешься…»
«Куда мы пойдем?» Немцы пожимали плечами: не наше дело. Крестьяне вырыли ямы возле реки. Перед приходом немцев некоторые закопали в поле толику картошки. Ночью они выкапывали несколько картофелин. Мария Веселова утром развела огонь, сварила картошку, несла котелок детям. Немецкий часовой ее застрелил.
В деревне жили немцы. Они часто менялись: Канцино было близким тылом. Солдаты отдыхали неделю, потом снова шли на передовые позиции. Крестьянам было строжайше запрещено приближаться к своим избам. Три месяца люди жили в морозных ямах. Настал декабрь, лютая стужа. Женщины молили солдат: «Пустите ребенка в дом отогреться». Солдаты отвечали: «Нет».
Замерзли 6 ребят, среди них годовалый, двухмесячный… Я видел трупы возле ям, среди бело-сиреневого снега. Казалось, дети спят…
Восьмидесятилетняя Таркова несла на руках трехлетнего внука по глубокому снегу. Просила солдат: «Дайте отогреться…» Ее прогнали. У бабушки замерзли руки: немцы, когда пришли, отобрали тулупы, валенки, варежки. Старуха выронила ребенка в снег и не могла поднять. Он кричал: «Бабушка, не оставляй меня…» Мальчик замерз. Старуха выжила, у нее только отвалились пальцы на руках…
Убиты немцами 36 жителей села Канцино, среди них 9 детей.
Я принадлежу к поколению, которое пережило мировую войну, гражданскую и дотянуло до этой. Меня приучили смотреть на трупы. И все же я не могу спокойно подумать о судьбе обыкновенной деревни Канцино. Были зверства страшнее. Во рву под Керчью нашли трупы 7004 жителей города - русских, татар, евреев, стариков, женщин, грудных детей. В Феодосии немцы убили всех евреев, от дряхлых старух до новорожденных, - 704. Потом они запросили Берлин: считать ли крымчаков евреями? Берлин ответил: считать. Убили 242 крымчака.
Все это можно было приписать отдельным немцам. Но в Канцине каждую неделю стояла тысяча немецких солдат. За три месяца их перебывало в Канцине 12 тысяч. И никто из 12 тысяч не захотел впустить в натопленную избу замерзавших детей. Это страшнее зверств. Это страшнее войны. Это вне сознания и вне совести.
16 марта 1942 года (О Кнуте Гамсуне)
Все знали и любили романы писателя Кнута Гамсуна. В старости этот большой писатель стал мелким политиком. Он предал Викторию ради Квислинга и отрекся от Пана ради Вотана.
Гамсун ненавидит Советский Союз. Чтобы очернить нашу страну, он готов даже возвеличить царскую Россию. Он пишет: «В старой России люди веселились. Жизнь можно было назвать тихой поэтической мечтой». Я перечел книгу «В сказочной стране» - это описание поездки на Кавказ через Москву. Книга для прежнего Гамсуна плохая: в ней много нелепостей, и говорит она скорее об авторе, нежели о стране.
Есть в этой книге следующая сценка: «Офицер делает рукой повелительный жест - стой! И мужики останавливаются. Очевидно, он - их хозяин. Может быть, ему принадлежит эта деревня?… Когда однажды в Петербурге грозная толпа преследовала на улицах Николая Первого, он зычно крикнул: «На колени!» - и толпа опустилась на колени». (Так невежественный турист Гамсун описывал 14 декабря 1825 года.) Засим Гамсун предается апологии рабства: «Наполеона слушались с восторгом. Слушаться - это наслаждение. И русский народ еще на это способен».
Гамсуну пришлось удовлетвориться эрзац-Наполеоном. Перед немецким наместником он почувствовал «наслаждение», и в восемьдесят два года он старательно стал на колени. Он возмущен Россией: почему советский народ не останавливается, когда немецкий ефрейтор кричит ему «стой»?
Гамсун прославляет «новый порядок», то есть подчинение всего мира Германии. Он называет англичан «трусливым и ленивым народом», а Соединенные Штаты - «страной блефа». Писателя Гамсуна больше нет, перед нами плагиатор Геббельса.
Борьба с суровой природой сделала норвежцев мужественными. Люди там живут отъединенно, может быть, поэтому они привыкли уважать человека и ценить дружбу. Оккупанты не нашли в Норвегии угодливых людей, развращенных легкой жизнью и готовых к любому «сотрудничеству». Имя Квислинга окружено презрением. И вот старый писатель, обязанный славой родине, ее красоте, ее нравам, ее людям, перебежал к врагам своего народа.
Незачем рассказывать о судьбе Норвегии под пятой оккупантов. Я знавал эту прекрасную страну в годы ее счастья. Теперь - голодный паек, тюрьмы, до войны пустовавшие, набиты патриотами, расстрелы. Я провел чудные дни на Лофотенских островах. Теперь, встречая это название в газете, я испытываю боль: я понимаю, что значит борьба лофотенских рыбаков за человеческое достоинство. Я знаю о подвигах партизан Ларсена.