«Святитель Никола, накажи, порази меня чем тебе будет угодно, если я в продолжение всей своей жизни стану когда-нибудь лечиться у докторов от каких бы то ни было приключившихся недугов, в чем и подписуюсь дворянин Павел Павлов сын Расчетов».
Этот обет Пал Палыч действительно выполнил; умер же он, как известно, подавившись бараньей косточкой, которая сама не выскочила, докторам же он вынимать ее не позволил. Впрочем, к тому времени он был уже достаточно старым.
При всей своей богобоязненности Пал Палыч был известен как страстный картежник. Как все игроки, он то выигрывал, то проигрывал, пока и в этом деле не прибег к испытанному средству. Рассказывала его экономка (он не был женат), что однажды, отправляясь в клуб, он целый час провел в молитве, кладя земные поклоны; по женскому любопытству, экономка подслушивала у двери и услыхала, как он со всем жаром убеждал своего покровителя Николу, спасшего его от холеры, помочь ему выиграть в карты. Он указывал ему, что в то время как другим людям хочется выиграть для того, чтобы потом эти деньги прокутить, он, Пал Палыч, обратит выигрыш на дела нужнейшие. Прежде всего, он заплатит проценты по закладной, если, конечно, нельзя сразу устроить так, чтобы вообще целиком уплатить долг и выкупить подмосковную деревушку начисто. В последнем случае он готов весь возможный остаток выигранной суммы пожертвовать на воспитательный дом. Однако, вовремя спохватившись, он изменил предложение и, как мы после увидим, сделал это весьма предусмотрительно. Он торжественно и в самых убедительных выражениях принес обещание, что лучше всего он даст на благотворительные дела ровнехонько десять процентов суммы, выигранной сверх насущно ему необходимой для приведения своих дел в полнейший порядок, причем, как добросовестный человек и делец, тут же эту сумму приблизительно вычислил и назвал. Сверх десяти процентов он обещал разного рода не очень ценные, но все же соблазнительные подарки, как неугасимую лампаду в одной из церквей на Арбате, кисейный покров на паникадило, столько-то и таких-то свечей и еще разные мелочи. Все это — при выигрыше не менее указанной суммы. В случае выигрышей менее значительных он предложил пока процентов от трех до пяти, так как деньги ему могут понадобиться на продолжение игры в тех же целях последней и окончательной победы, главным образом над купцом Бандаулиным, который будет сегодня в клубе и который вообще склонен в игре зарываться. Слушая его громкие причитания, экономка сначала думала, что он разговаривает с каким-то подлинным собеседником, так как уж очень обстоятельно он все это излагал; и только тогда поняла, в чем дело, когда донеслись до ее слуха весьма звучные удары лбом о крашеный пол, а порою и жалобные всхлипывания.
Молитва такого обстоятельного и аккуратного в делах человека не могла быть недоходчивой куда следует. В тот же вечер, или, точнее, в ту же ночь Пал Палыч, очевидно рискнувший на игру крупную, выиграл очень большую сумму, превысившую все его ожидания и надежды. У каждого записного игрока бывает в жизни его день — нужно только этот день угадать. Пал Палыч его угадал, — если, конечно, в этом деле не было действительно помощи соблазненной обещаниями высшей силы, что экономка склонна была признать, но люди просвещенные сочли бы кощунством. Одним словом, в скором времени Пал Палыч Расчетов не только выкупил свою подмосковную, но округлил владения приобретением соседней рощицы и довольно обширного покоса и даже устроил конский завод. Об этом его выигрыше говорили в Москве и жертвой его называли именно купца Бандаулина, впрочем, настолько богатого, что у него осталось достаточно и на дальнейшие карточные подвиги. О том, как в те времена играли, досужий человек может прочитать хотя бы в превосходных бытовых очерках Пыляева. Случай Пал Палыча был сравнительно не таким уж выдающимся событием.
Нужно ли говорить, что все свои тайно, без наличных свидетелей (про экономку он не знал) данные обязательства Пал Палыч выполнил неукоснительно и безо всяких фокусов — строго все высчитал на бумажке и отчислил причитавшийся с него куртаж, добавив и сверх того обещанное. В этом отношении на него можно было вполне положиться. Но всего замечательнее (есть же такие люди!), что с той поры Пал Палыча больше в клубе не видали, и общая судьба более легкомысленных игроков его не постигла. Жизнь свою он окончил человеком не только вполне обеспеченным, но и уважаемым за добродетельные его дела. И всякий знал, что ни одного дела Пал Палыч не начинает, не перекрестившись трижды, а в важных случаях не положив и земной поклон. Конечно, не он один так поступал, но далеко не всем это помогало без промаха, должно быть, потому, что не все имели его кредит исполнительного в договорах контрагента.
И все-таки через ту же болтливую экономку стало москвичам известно, что были случаи, когда Пал Палычу сделки не удавались. Такой случай был будто бы с приплодом от какой-то породистой кобылы, каковой приплод был им исходатайствован обычным способом. Дело было, по-видимому, верным, и если жеребенок оказался непредусмотренной масти и породы неблагородной, то это могло быть объяснено либо недосмотром, либо чистым жульничеством конюха. Однако Пал Палыч, как рассказывают, был настолько огорчен и оскорблен в лучших чувствах, что лично загасил и приказал три дня не возжигать лампадки, обычно горевшей в его спальне. Суеверно, конечно, но по-человечеству понятно: сам в делах аккуратный, он имел право требовать того же и от тех, с кем имел постоянные коммерческие отношения. Во всяком случае, в таком деле, как конский завод, чудеса недопустимы.
Как выше сказано, дворянин Расчетов помер от бараньей косточки, случайно проглоченной и неудачно застрявшей в пищеводе. Нам не удалось установить подробностей этого рокового события, тем более что его экономка ушла в тот мир на несколько лет раньше его. Но самый отказ от врачебной помощи, даже в таком критическом случае, лишь еще ярче подчеркивает чисто деловую стойкость человека, не способного изменить раз данному слову. Если мы позволили себе занять внимание читателя изложением этой краткой биографии московского обывателя прошлого века, то именно имея в виду полное исчезновение в наши дни людей, на слово которых можно положиться без всякого раздумья действительно как на каменную гору.
ГЕНЕРАЛ ОТ ИНФАНТЕРИИ
Совершенно необъяснимым образом в Петербурге, в 1830 году, в довольно обширной спальне с еще не убранной постелью стоит Наполеон Бонапарт в костюме прародителя Адама и готовится к прыжку. Вполне отчетливым русским языком он отдает последние распоряжения камердинеру из крепостных:
— Как держишь? Уморить меня хочешь? Левый рукав как держишь? (Следуют чисто русские эпитеты.) Держи обе ручки наотлет, хвост подыми выше! Готовь-сь!
Затем Наполеон мелким крестиком закрещивает волосатую грудь, слегка наклоняется, простирает руки вперед, делает три прыжка — и замирает перед самой рубашкой.
— Отставить!
Он, собственно, мог бы впрыгнуть разом в ворот и рукава, но, по вернейшим приметам, с первого раза делать этого не следует. Повернувшись по-военному, через левое плечо, он снова отходит на надлежащее расстояние, становится в позу, крестится и нацеливается. Тот же преднамеренный промах и по второму разу. И лишь на третий раз, запыхавшись от почти шестидесятилетней грузности и юношеских усилий, Наполеон единым махом, едва не выбив с позиции камердинера, с разбега заскакивает в распростертую перед ним сорочку, застегивает верхнюю пуговицу и на этот раз истово крестится на икону с неугасимой лампадой, шепча слова: «Яко сподобил мя еси…»
Остальная часть туалета менее сложна, вплоть до последней пуговицы генеральского мундира и слегка ниспадающей челки волос. Поразительное сходство с Наполеоном, составляющее и некоторую гордость, и предмет забот генерала, постепенно теряется, и теперь всякий петербуржец признает, что перед ним главный директор Пажеского и кадетских корпусов, Царскосельского лицея и военных училищ, генерал от инфантерии Николай Иванович Демидов.